Неточные совпадения
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний
раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
К ее душевным страданиям присоединяется еще страх перед изгнанием из жилища, нищетой и разлукой с
детьми, которых китайцы обыкновенно продают, как
рабов, на сторону.
— Что в ней! — говорила она, — только слава, что крепостная, а куда ты ее повернешь! Знает таскает ребят, да кормит, да обмывает их — вот и вся от нее польза! Плоха та
раба, у которой не господское дело, а свои
дети на уме!
В Ветхом Завете и язычестве Бог открывается человеку как Сила, но он еще не Отец; люди сознают себя не
детьми Бога, а
рабами; отношение к Богу основано не на любви и свободе, и на насилии и устрашении.
И так двадцать медных копеек избавили миролюбивого человека от следствия,
детей моих от примера невоздержания во гневе, и я узнал, что рассудок есть
раб нетерпеливости.
«
Ребенок! — говорит он мне вдруг, — как ты думаешь: если я приму православие и освобожу ваших
рабов, пойдут за мной русские или нет?» — «Никогда!» — вскричал я в негодовании.
Как
дитя благовоспитанное и благородное, Володя, несмотря на увлечение, которому поддался наравне с прочими, не мог, однако ж, не вспоминать родительских наставлений, тем более что родители обращались с ним не столько как с
рабом, сколько как с милым
ребенком, имеющим чувствительное сердце.
Заповедую и
детям и внукам славить его, служить ему молебны и ставить писаные свечи, что не захотел он моей погибели, спас от плахи
раба своего!
После некоторых препирательств Маркушка согласился на простую клятву и жадными глазами смотрел на Гордея Евстратыча, который, подняв кверху два пальца, «обещевался» перед Богом отмаливать все грехи
раба Божия Марка вплоть до своей кончины и далее, если у него останутся в живых
дети.
— Я,
раб божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы земли моей, и пусть найдут они сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с
ребенком на седле своего коня, он будет счастлив — говорит Тимур! Так, женщина?
Палицын был тот самый ложный друг, погубивший отца юной Ольги — и взявший к себе дочь,
ребенка 3 лет, чтобы принудить к молчанию некоторых дворян, осуждавших его поступок; он воспитал ее как
рабу, и хвалился своею благотворительностию; десять лет тому назад он играл ее кудрями, забавлялся ее ребячествами и теперь в мыслях готовил ее для постыдных удовольствий.
Но, всматриваясь пристальнее, находим, что и здесь была на уме у автора только отвлеченная мораль, потому что он тут же восхваляет «человеков господ, господ отцов своих
детей, а не тиранов своих
рабов».
— И не говорите мне: все равно! Вы, конечно, глава; но я же не
раба ваша, а подружие. В чем другом я вам повинуюся, но в
детях — зась! Знайте:
дети не ваши, а наши. Петрусь на осьмом году, Павлусе не вступно семь лет, а Трушку (это я) что еще? — только стукнуло шесть лет. Какое ему ученье? Он без няньки и пробыть не может. А сколько грамоток истратится, покуда они ваши дурацкие, буки да веди затвердят. Да хотя и выучат что, так, выросши, забудут.
— Ну это ты врешь! — воскликнула она, оживляясь. — Я в деревне-то хочу не хочу, а должна замуж идти. А замужем баба — вечная
раба: жни да пряди, за скотом ходи да
детей роди… Что же остается для нее самой? Одни мужьевы побои да ругань…
— Вот я тебя и спрашиваю, что ты станешь делать с миром? Ты — хилый ребёночек, а мир-то — зверь. И проглотит он тебя сразу. А я не хочу этого… Люблю ведь я тебя, дитятко!.. Один ты у меня, и я у тебя один… Как же я буду умирать-то? Невозможно мне умереть, а ты чтоб остался… На кого?.. Господи!.. за что ты не возлюбил
раба твоего?! Жить мне невмочь и умирать мне нельзя, потому —
дитё, — оберечь должен. Пестовал семь годов… на руках моих… старых… Господи, помоги мне!..
В один летний день нашли подкидыша не в урочном месте — в овраге. Благо, что у игравших в лапту ребятишек мяч туда залетел. Спустившись в овраг, нашли они там маленького захребетника… Пришли десятские из приказа,
ребенка взяли, окрестили, и как найден был он 26 мая, то и нарекли его Карпом, по имени святого того дня. Во рту
раба Божия Карпа соску с жеваной морковью нашли — оттого прозвали его Морковкиным.
— Молитесь Богу,
дети! — сказал им Иван Григорьич. — Кладите земные поклоны, творите молитву за мной: «Сохрани, Господи, и помилуй
рабу твою, девицу Агриппину! Воздай ей за добро добром, Владыко многомилостивый!»
— Вот вам отцовский наказ, — молвил
детям Иван Григорьич, — по утрам и на сон грядущий каждый день молитесь за здравье
рабы Божьей Агриппины. Слышите? И Маша чтобы молилась. Ну, да я сам ей скажу.
Пять, шесть олигархов, тиранов, подлых, крадущих, отравляющих
рабов, желающих быть господами; они теперь выворачивают только тулупы, чтобы пугать нас, как малых
детей, и чтоб еще более уподобиться своей братии — зверям, но бояться их нечего, стоит только пикнуть, что мы не боимся; потом против нас несколько тысяч штыков, которых не смеют направить против нас.
— Ваш солдат!.. Ваш солдат уже целые десятки поколений рождается и умирает
рабом; в нем давно уже убито все человеческое. Ваш солдат умеет только стрелять в безоружную толпу, в молящихся
детей и женщин.
Великая Матерь, земля сырая! в тебе мы родимся, тобою кормимся, тебя осязаем ногами своими, в тебя возвращаемся.
Дети земли, любите матерь свою, целуйте ее исступленно, обливайте ее слезами своими, орошайте потом, напойте кровью, насыщайте ее костями своими! Ибо ничто не погибает в ней, все хранит она в себе, немая память мира, всему дает жизнь и плод. Кто не любит землю, не чувствует ее материнства, тот —
раб и изгой, жалкий бунтовщик против матери, исчадие небытия.
С годами это прошло, но странности в характере князя остались. Всю свою любовь он перенес на свою дочь, Варвару Ивановну, царившую в доме неограниченною повелительницей и считавшую в числе своих верных
рабов и старика отца. В детстве это был прямо ребенок-деспот. С летами деспотизм несколько сгладился, но следы его остались в характере молодой девушки.
Взгляд на ее портрет в тот же день снова шевельнул в его сердце прежние чувства, и несмотря на его исповедь перед женой, если бы Тамара не сделалась Татьяной, лежащей в гробу, он бы снова пошел на ее зов, позабыв и жену, и больного
ребенка, и снова, как
раб, пресмыкался бы у ее ног, ожидая, как подачки, мгновенного наслаждения.
Медик Блументрост, до этого времени тщательно отдалявшийся от знакомства с мариенбургским пастором, предложил ему теперь свой экипаж, который, по стечению благоприятных обстоятельств, стоял у самой террасы во всей готовности. За неимением лучшего способа перенестись в Мариенбург предложение медика, этого соседа Долины мертвецов, было принято с удовольствием. Луиза и Катерина
Рабе, прощаясь, плакали, как
дети.
Религия социализма не есть религия свободных сынов Божьих, она отрекается от духовного первородства человека, она есть религия
рабов необходимости,
детей праха.
«Люби и уважай память ее во всю жизнь свою, да и
детей своих, коли будут, учи тому ж», — сказал он и поставил Ваню пред иконой Спасителя и велел положить три земных поклона, со крестом, да приговаривать: «Спаси, Господи, и упокой душу
рабы твоей императрицы Екатерины».
Потом он начал ласково беседовать с унтер-офицером, спрашивал, есть ли у него жена и
дети, и на ответ, что есть жена и трое
детей, дал ему два полуимпериала, присовокупив, чтобы помолился за
раба Божия Александра. Немного погодя, он просил его идти с ним купаться.
Девица
Рабе одна не знала могущества своих прелестей: жива, простодушна, как
дитя, ко всем одинаково приветлива, она не понимала другой любви, кроме любви ко второму отцу своему, другой привязанности, кроме дружбы к Луизе Зегевольд (с которою мы впоследствии познакомим нашего читателя).
— Je suie votre [Я ваш] верный
раб, et à vous seule je puis l’avouer. Мои
дети — ce sont les entraves de mon existence. [и вам одним могу признаться. Мои
дети — обуза моего существования.] Это мой крест. Я так себе объясняю. Que voulez vous?.. [Что делать?..] — Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.