Неточные совпадения
«Да, темная душа», — повторил Самгин, глядя на голую почти до плеча руку женщины. Неутомимая в
работе, она очень завидовала успехам эсеров среди ремесленников, приказчиков, мелких служащих, и в этой ее зависти Самгин видел что-то
детское. Вот она говорит доктору, который, следя за карандашом ее, окружил себя густейшим облаком дыма...
Торопливо кроились эти маленькие рубашечки-распашонки,
детские простынки и весь несложный комплект
детского белья; дрожавшая рука выводила неровный шов, и много-много раз облита была вся эта
работа горькими девичьими слезами.
Какая-то неведомая сила работала в глубине
детской души, выдвигая из этой глубины неожиданные проявления самостоятельного душевного роста, и Максиму приходилось останавливаться с чувством благоговения перед таинственными процессами жизни, которые вмешивались таким образом в его педагогическую
работу.
И слабые
детские руки тоже принимали участие в гигантской заводской
работе, с десяти лет помогая семьям своим гривенником поденщины.
А мне ли не твердили с
детских лет, что покорностью цветут города, благоденствуют селения, что она дает силу и крепость недужному на одре смерти, бодрость и надежду истомленному
работой и голодом, смягчает сердца великих и сильных, открывает двери темницы забытому узнику… но кто исчислит все твои благодеяния, все твои целения, о матерь всех доблестей?
А между тем время работало свою
работу. Маленькая сестрица Ани, взятая из сострадания очень доброю и просвещенною женою нового управителя, подросла, выучилась писать и прислала сестре очень милое
детское письмо.
После чаю все пошли в
детскую. Отец и девочки сели за стол и занялись
работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги цветы и бахрому для елки. Это была увлекательная и шумная
работа. Каждый вновь сделанный цветок девочки встречали восторженными криками, даже криками ужаса, точно этот цветок падал с неба; папаша тоже восхищался и изредка бросал ножницы на пол, сердясь на них за то, что они тупы. Мамаша вбегала в
детскую с очень озабоченным лицом и спрашивала...
Вот перед нею
работы малышей-стрижек. Косыночки, фартуки, юбочки, сшитые еще неискусными
детскими ручонками, все это малозанятные для блестящей светской барыни вещицы… Дальше! Дальше…
Фельдшер с санитарами суетился вокруг койки; на койке лежал плотный мужик лет сорока, с русой бородой и наивным
детским лицом. Это был ломовой извозчик, по имени Игнат Ракитский. «Схватило» его на базаре всего три часа назад, но производил он очень плохое впечатление, и пульс уже трудно было нащупать.
Работы предстояло много. Не менее меня утомленного фельдшера я послал спать и сказал, что разбужу его на смену в два часа ночи, а сам остался при больном.
Яков делал гробы хорошие, прочные. Для мужиков и мещан он делал их на свой рост и ни разу не ошибся, так как выше и крепче его не было людей нигде, даже в тюремном замке, хотя ему было уже семьдесят лет. Для благородных же и для женщин делал по мерке и употреблял для этого железный аршин. Заказы на
детские гробики принимал он очень неохотно и делал их прямо без мерки, с презрением, и всякий раз, получая деньги за
работу, говорил...
Теперь, восстанавливая все в памяти, я думаю, что эта потребность превращать
работу в какое-то радостно-жертвенное мученичество лежала глубоко в маминой натуре, — там же, откуда родилось ее желание поступить в монастырь. Когда кончались трудные периоды ведения
детского сада или хозяйничания в имении, перед мамой все-таки постоянно вставала, — на вид как будто сама собой, совсем против волн мамы, — какая-нибудь
работа, бравшая все ее силы. Папа как-то сказал...
Егорыч починял замки, пистолеты,
детские велосипеды, не отказывался чинить дешевые стенные часы, делал за четвертак коньки, но эту
работу он презирал и считал себя специалистом по части музыкальных инструментов.