Неточные совпадения
— А, Костя! — вдруг проговорил он, узнав брата, и глаза его засветились радостью. Но в ту же секунду он оглянулся на молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей, как будто галстук жал его; и совсем другое,
дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось на его исхудалом
лице.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные
дикие глаза на
лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в
лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не пошутил ли он; но ничего не было видно такого, напротив,
лицо даже казалось степеннее обыкновенного; потом подумал, не спятил ли гость как-нибудь невзначай с ума, и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них
дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все было прилично и в порядке.
Голова его слегка было начала кружиться; какая-то
дикая энергия заблистала вдруг в его воспаленных глазах и в его исхудалом бледно-желтом
лице.
Он вышел, весь дрожа от какого-то
дикого истерического ощущения, в котором между тем была часть нестерпимого наслаждения, — впрочем, мрачный, ужасно усталый.
Лицо его было искривлено, как бы после какого-то припадка. Утомление его быстро увеличивалось. Силы его возбуждались и приходили теперь вдруг, с первым толчком, с первым раздражающим ощущением, и так же быстро ослабевали, по мере того как ослабевало ощущение.
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился, и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью
дикой на
лице.
Иногда, большею частью внезапно, это недоумение переходило в холодный ужас;
лицо ее принимало выражение мертвенное и
дикое; она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла слышать, припав ухом к замку, ее глухие рыдания.
«Диомидов — врет, он — домашний, а вот этот действительно —
дикий», — думал он, наблюдая за Иноковым через очки. Тот бросил окурок под стол, метясь в корзину для бумаги, но попал в ногу Самгина, и
лицо его вдруг перекосилось гримасой.
Размышляя об этом, Самгин на минуту почувствовал себя способным встать и крикнуть какие-то грозные слова, даже представил, как повернутся к нему десятки изумленных, испуганных
лиц. Но он тотчас сообразил, что, если б голос его обладал исключительной силой, он утонул бы в
диком реве этих людей, в оглушительном плеске их рук.
Считая неспособность к сильным взрывам чувств основным достоинством интеллигента, Самгин все-таки ощущал, что его антипатия к Безбедову разогревается до ненависти к нему, до острого желания ударить его чем-нибудь по багровому, вспотевшему
лицу, по бешено вытаращенным глазам, накричать на Безбедова грубыми словами. Исполнить все это мешало Самгину чувство изумления перед тем, что такое унизительное,
дикое желание могло возникнуть у него. А Безбедов неистощимо бушевал, хрипел, задыхаясь.
В 1928 году больница для бедных, помещающаяся на одной из лондонских окраин, огласилась
дикими воплями: кричал от страшной боли только что привезенный старик, грязный, скверно одетый человек с истощенным
лицом. Он сломал ногу, оступившись на черной лестнице темного притона.
Глядя на эти задумчивые, сосредоточенные и горячие взгляды, на это, как будто уснувшее, под непроницаемым покровом волос, суровое, неподвижное
лицо, особенно когда он, с палитрой пред мольбертом, в своей темной артистической келье, вонзит
дикий и острый, как гвоздь, взгляд в лик изображаемого им святого, не подумаешь, что это вольный, как птица, художник мира, ищущий светлых сторон жизни, а примешь его самого за мученика, за монаха искусства, возненавидевшего радости и понявшего только скорби.
Она, кажется, не слыхала, что есть на свете страсти, тревоги,
дикая игра событий и чувств, доводящие до проклятий, стирающие это сияние с
лица.
Напрасно упрямился он оставаться офицером, ему неотступно снились то Волга и берега ее, тенистый сад и роща с обрывом, то видел он
дикие глаза и исступленное
лицо Васюкова и слышал звуки скрипки.
В такое петербургское утро, гнилое, сырое и туманное,
дикая мечта какого-нибудь пушкинского Германна из «Пиковой дамы» (колоссальное
лицо, необычайный, совершенно петербургский тип — тип из петербургского периода!), мне кажется, должна еще более укрепиться.
Кроме черных и малайцев встречается много коричневых
лиц весьма подозрительного свойства, напоминающих не то голландцев, не то французов или англичан: это помесь этих народов с африканками. Собственно же коренных и известнейших племен: кафрского, готтентотского и бушменского, особенно последнего, в Капштате не видать, кроме готтентотов — слуг и кучеров. Они упрямо удаляются в свои
дикие убежища, чуждаясь цивилизации и оседлой жизни.
«Но ведь это в Маниле, — сказал молодой миссионер, прочитавший, должно быть, у меня на
лице впечатление от этих картин, — между
дикими индийцами, которые триста лет назад были почти звери…» — «Да; но триста лет назад! — сказал я.
Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его
лице; серый мужичок то и дело твердил в своем уголку, утирая обоими рукавами глаза, щеки, нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот будь я собачий сын, хорошо!», а жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро встала и удалилась.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь,
лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно
дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
Один Дикий-Барин не изменился в
лице и по-прежнему не двигался с места; но взгляд его, устремленный на рядчика, несколько смягчился, хотя выражение губ оставалось презрительным.
Обалдуй, весь разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый мужичок тихонько всхлипывал в уголку, с горьким шепотом покачивая головой; и по железному
лицу Дикого-Барина, из-под совершенно надвинувшихся бровей, медленно прокатилась тяжелая слеза; рядчик поднес сжатый кулак ко лбу и не шевелился…
Заря уже занялась, когда он возвратился домой. Образа человеческого не было на нем, грязь покрывала все платье,
лицо приняло
дикий и страшный вид, угрюмо и тупо глядели глаза. Сиплым шепотом прогнал он от себя Перфишку и заперся в своей комнате. Он едва держался на ногах от усталости, но он не лег в постель, а присел на стул у двери и схватился за голову.
В комнату набралось много новых
лиц; но Дикого-Барина я в ней не видал.
Радилов замолчал. Я посмотрел на него, потом на Ольгу… Ввек мне не забыть выражения ее
лица. Старушка положила чулок на колени, достала из ридикюля платок и украдкой утерла слезу. Федор Михеич вдруг поднялся, схватил свою скрипку и хриплым и
диким голосом затянул песенку. Он желал, вероятно, развеселить нас, но мы все вздрогнули от его первого звука, и Радилов попросил его успокоиться.
Мгновенно воцарилась глубокая тишина: гроши слабо звякали, ударяясь друг о друга. Я внимательно поглядел кругом: все
лица выражали напряженное ожидание; сам Дикий-Барин прищурился; мой сосед, мужичок в изорванной свитке, и тот даже с любопытством вытянул шею. Моргач запустил руку в картуз и достал рядчиков грош: все вздохнули. Яков покраснел, а рядчик провел рукой по волосам.
Действительно, скоро опять стали попадаться деревья, оголенные от коры (я уже знал, что это значит), а в 200 м от них на самом берегу реки среди небольшой полянки стояла зверовая фанза. Это была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой. Это можно было заключить из того, что вход в нее был приперт колом снаружи. Около фанзы находился маленький огородик, изрытый
дикими свиньями, и слева — небольшая деревянная кумирня, обращенная как всегда
лицом к югу.
Все удэгейцы пошли нас провожать. Эта толпа людей, пестро одетых, с загорелыми
лицами и с беличьими хвостиками на головных уборах, производила странное впечатление. Во всех движениях ее было что-то
дикое и наивное.
Мы вошли в ворота и очутились на небольшом дворике, до половины заросшем
дикими яблонями и крапивой. На уступе сидела, точно, Ася. Она повернулась к нам
лицом и засмеялась, но не тронулась с места. Гагин погрозил ей пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.
Вместе с министерством Голицына пали масонство, библейские общества, лютеранский пиетизм, которые в
лице Магницкого в Казани и Рунича в Петербурге дошли до безграничной уродливости, до
диких преследований, до судорожных плясок, до состояния кликуш и бог знает каких чудес.
Увеличившийся шум и хохот заставили очнуться наших мертвецов, Солопия и его супругу, которые, полные прошедшего испуга, долго глядели в ужасе неподвижными глазами на смуглые
лица цыган: озаряясь светом, неверно и трепетно горевшим, они казались
диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром, в мраке непробудной ночи.
Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному
лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь
дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки.
Француз внезапно рассвирепел. Крахмальная рубашка полетела на песок;
лицо Гюгенета стало багровым, глаза — совершенно
дикими. Оба шалуна поняли, что зашли слишком далеко, и испуганно бросились по горной тропинке наверх; Гюгенет, голый, пустился вдогонку, и вскоре все трое исчезли из пределов нашего зрения.
«…Ее отец сидел за столом в углублении кабинета и приводил в порядок бумаги… Пронзительный ветер завывал вокруг дома… Но ничего не слыхал мистер Домби. Он сидел, погруженный в свою думу, и дума эта была тяжелее, чем легкая поступь робкой девушки. Однако
лицо его обратилось на нее, суровое, мрачное
лицо, которому догорающая лампа сообщила какой-то
дикий отпечаток. Угрюмый взгляд его принял вопросительное выражение.
Скуластые
лица, маленькие глазки, какая-то особенная
дикая посадка.
В другом месте скитники встретили еще более ужасную картину. На дороге сидели двое башкир и прямо выли от голодных колик. Страшно было смотреть на их искаженные
лица, на
дикие глаза. Один погнался за проезжавшими мимо пошевнями на четвереньках, как
дикий зверь, — не было сил подняться на ноги. Старец Анфим струсил и погнал лошадь. Михей Зотыч закрыл глаза и молился вслух.
Дед бросился к ней, сшиб ее с ног, выхватил меня и понес к лавке. Я бился в руках у него, дергал рыжую бороду, укусил ему палец. Он орал, тискал меня и наконец бросил на лавку, разбив мне
лицо. Помню
дикий его крик...
Не раздеваясь, бросив клетки, я выскочил в сени, наткнулся на деда; он схватил меня за плечо, заглянул в
лицо мне
дикими глазами и, с трудом проглотив что-то, сказал хрипло...
Зверский обычай порабощать себе подобного человека, возродившийся в знойных полосах Ассии, обычай,
диким народам приличный, обычай, знаменующий сердце окаменелое и души отсутствие совершенное, простерся на
лице земли быстротечно, широко и далеко.
Он давно уже стоял, говоря. Старичок уже испуганно смотрел на него. Лизавета Прокофьевна вскрикнула: «Ах, боже мой!», прежде всех догадавшись, и всплеснула руками. Аглая быстро подбежала к нему, успела принять его в свои руки и с ужасом, с искаженным болью
лицом, услышала
дикий крик «духа сотрясшего и повергшего» несчастного. Больной лежал на ковре. Кто-то успел поскорее подложить ему под голову подушку.
Но его
лицо с взъерошенными
дикими бровями и с обнаженными безволосыми веками-было вульгарным, суровым и низменным
лицом типичного алкоголика, развратника и мелко жестокого человека.
— Вот так, да! — воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. — Они и бога подменили нам, они все, что у них в руках, против нас направляют! Ты помни, мать, бог создал человека по образу и подобию своему, — значит, он подобен человеку, если человек ему подобен! А мы — не богу подобны, но
диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить бога надо, мать, очистить его! В ложь и в клевету одели его, исказили
лицо ему, чтобы души нам убить!..
Мелькали трости, обломки оград, в
дикой пляске кружились крики сцепившихся людей, возвышалось бледное
лицо молодого человека, — над бурей злобного раздражения гудел его крепкий голос...
— Обидно это, — а надо не верить человеку, надо бояться его и даже — ненавидеть! Двоится человек. Ты бы — только любить хотел, а как это можно? Как простить человеку, если он
диким зверем на тебя идет, не признает в тебе живой души и дает пинки в человеческое
лицо твое? Нельзя прощать! Не за себя нельзя, — я за себя все обиды снесу, — но потакать насильщикам не хочу, не хочу, чтобы на моей спине других бить учились.
Наверху, перед Ним — разгоревшиеся
лица десяти женских нумеров, полуоткрытые от волнения губы, колеблемые ветром цветы. [Конечно, из Ботанического Музея. Я лично не вижу в цветах ничего красивого — как и во всем, что принадлежит к
дикому миру, давно изгнанному зa Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.]
Потом он видел, как Николаев встал из-за карт и, отведя Шурочку в сторону, долго что-то ей говорил с гневными жестами и со злым
лицом. Она вдруг выпрямилась и сказала ему несколько слов с непередаваемым выражением негодования и презрения. И этот большой сильный человек вдруг покорно съежился и отошел от нее с видом укрощенного, но затаившего злобу
дикого животного.
Какая-то странная, бесконечная процессия открывается передо мною, и
дикая, нестройная музыка поражает мои уши. Я вглядываюсь пристальнее в
лица, участвующие в процессии… ба! да, кажется, я имел удовольствие где-то видеть их, где-то жить с ними! кажется, всё это примадонны и солисты крутогорские!
Другой удовольствовался бы таким ответом и увидел бы, что ему не о чем больше хлопотать. Он понял бы все из этой безмолвной, мучительной тоски, написанной и на
лице ее, проглядывавшей и в движениях. Но Адуеву было не довольно. Он, как палач, пытал свою жертву и сам был одушевлен каким-то
диким, отчаянным желанием выпить чашу разом и до конца.
Серебряный видел с своего места, как Вяземский изменился в
лице и как
дикая радость мелькнула на чертах его, но не слыхал он, о чем шла речь между князем и Иваном Васильевичем.
Плоть до того брала верх над всеми его душевными свойствами, что вы с первого взгляда по
лицу его видели, что тут осталась только одна
дикая жажда телесных наслаждений, сладострастия, плотоугодия.
По
лицу его текла кровь, шапка свалилась, глаза стали
дикие.