Неточные совпадения
Прежде (это началось почти с
детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что
дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие
дни своего раннего
детства.
Его товарищ с
детства, одного круга, одного общества и товарищ по корпусу, Серпуховской, одного с ним выпуска, с которым он соперничал и в классе, и в гимнастике, и в шалостях, и в мечтах честолюбия, на-днях вернулся из Средней Азии, получив там два чина и отличие, редко даваемое столь молодым генералам.
Уж, видно, такой задался несчастный
день!» Только Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость, не хотел воротиться без добычи, таков уж был человек: что задумает, подавай; видно, в
детстве был маменькой избалован…
Своим пенатам возвращенный,
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный,
И вздох он пеплу посвятил;
И долго сердцу грустно было.
«Poor Yorick! — молвил он уныло, —
Он на руках меня держал.
Как часто в
детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Он Ольгу прочил за меня,
Он говорил: дождусь ли
дня?..»
И, полный искренней печалью,
Владимир тут же начертал
Ему надгробный мадригал.
На улицах все было с
детства знакомо, спокойно и тоже как будто существовало не на самом
деле, а возникало из памяти о прошлом.
— Я с
детства слышу речи о народе, о необходимости революции, обо всем, что говорится людями для того, чтоб показать себя друг перед другом умнее, чем они есть на самом
деле. Кто… кто это говорит? Интеллигенция.
— Mon pauvre enfant! [Мое бедное дитя! (франц.)] Я всегда был убежден, что в твоем
детстве было очень много несчастных
дней.
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения, ну и там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего
детства и так далее, но, cher enfant, что же из этого выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том, что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом
деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
Но Марья Ивановна была и сама нашпигована романами с
детства и читала их
день и ночь, несмотря на прекрасный характер.
Макар Иванович по поводу этого
дня почему-то вдруг ударился в воспоминания и припомнил
детство мамы и то время, когда она еще «на ножках не стояла».
Дело в том, что товарищ моего
детства Ламберт очень, и даже прямо, мог бы быть причислен к тем мерзким шайкам мелких пройдох, которые сообщаются взаимно ради того, что называют теперь шантажом и на что подыскивают теперь в своде законов определения и наказания.
Несколько
дней Привалов и Бахарев специально были заняты разными заводскими
делами, причем пришлось пересмотреть кипы всевозможных бумаг, смет, отчетов и соображений. Сначала эта работа не понравилась Привалову, но потом он незаметно втянулся в нее, по мере того как из-за этих бумаг выступала действительность. Но, работая над одним материалом, часто за одним столом, друзья
детства видели каждый свое.
Дерсу стал вспоминать
дни своего
детства, когда, кроме гольдов и удэге, других людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские. Жить становилось с каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя стало меньше. А теперь на берегу моря появились еще и японцы. Как дальше жить?
«В самом
деле, — подумал я, — житель лесов не выживет в городе, и не делаю ли я худо, что сбиваю его с того пути, на который он встал с
детства?»
С Покровским я тоже был тесно соединен всем
детством, там я бывал даже таким ребенком, что и не помню, а потом с 1821 года почти всякое лето, отправляясь в Васильевское или из Васильевского, мы заезжали туда на несколько
дней.
Около того времени, как тверская кузина уехала в Корчеву, умерла бабушка Ника, матери он лишился в первом
детстве. В их доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было делать, тоже хлопотал и представлял, что сбит с ног; он привел Ника с утра к нам и просил его на весь
день оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он любил бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
Я вдруг вспомнил далекий
день моего
детства. Капитан опять стоял среди комнаты, высокий, седой, красивый в своем одушевлении, и развивал те же соображения о мирах, солнцах, планетах, «круговращении естества» и пылинке, Навине, который, не зная астрономии, останавливает все мироздание… Я вспомнил также отца с его уверенностью и смехом…
Счастливая особенность
детства — непосредственность впечатлений и поток яркой жизни, уносящий все вперед и вперед, — не позволили и мне остановиться долго на этих национальных рефлексиях…
Дни бежали своей чередой, украинский прозелитизм не удался; я перестрадал маленькую драму разорванной детской дружбы, и вопрос о моей «национальности» остался пока в том же неопределенном положении…
По этим свидетельствам и опять-таки по подтверждению матушки вашей выходит, что полюбил он вас потому преимущественно, что вы имели в
детстве вид косноязычного, вид калеки, вид жалкого, несчастного ребенка (а у Павлищева, как я вывел по точным доказательствам, была всю жизнь какая-то особая нежная склонность ко всему угнетенному и природой обиженному, особенно в детях, — факт, по моему убеждению, чрезвычайно важный для нашего
дела).
Ее с
детства били, но тут выходило совсем особенное
дело.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом
деле. Я не могу ничего сделать хорошего: сил нет. Я ведь с
детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
Поэтому теперь простое
дело приготовления чая было ей так же трудно, как для всех нас в
детстве уменье отличать левую руку от правой или завязывать веревку петелькой.
Но она от души рада волнению и ласке Амура, и своей минутной власти над собакой, и тому, что выспалась и провела ночь без мужчины, и троице, по смутным воспоминаниям
детства, и сверкающему солнечному
дню, который ей так редко приходится видеть.
С первого
детства моего до самого последнего
дня он приходил к моей кровати и крестил меня на ночь.
Да, это был он, свидетель
дней моей юности, отставной капитан Никифор Петрович Терпибедов. Но как он постарел, полинял и износился! как мало он походил на того деятельного куроцапа, каким я его знал в
дни моего счастливого, резвого
детства! Боже! как все это было давно, давно!
— Милостивые государыни и милостивые государи! Мне приходится начать свое
дело с одной старой басни, которую две тысячи лет тому назад рассказывал своим согражданам старик Менений Агриппа. Всякий из нас еще в
детстве, конечно, слыхал эту басню, но есть много таких старых истин, которые вечно останутся новыми. Итак, Менений Агриппа рассказывал, что однажды все члены человеческого тела восстали против желудка…
Только обязательная служба до известной степени выводила его из счастливого безмятежия. К ней он продолжал относиться с величайшим нетерпением и, отбывая повинность, выражался, что и он каждый
день приносит свою долю вреда. Думаю, впрочем, что и это он говорил, не анализируя своих слов. Фраза эта, очевидно, была, так сказать, семейным преданием и запала в его душу с
детства в родном доме, где все, начиная с отца и кончая деревенскими кузенами, кичились какою-то воображаемою независимостью.
Страсть к кочевой жизни пришла к нему очень рано. Уже в
детстве он переменил чуть не три гимназии, покуда наконец попал в кадетский корпус, но и там кончил неважно и был выпущен, по слабости здоровья, для определения к штатским
делам.
— Нет, не угадали; но только я настоящий военный, при полковых
делах был почти с самого
детства.
Он мысленно пробежал свое
детство и юношество до поездки в Петербург; вспомнил, как, будучи ребенком, он повторял за матерью молитвы, как она твердила ему об ангеле-хранителе, который стоит на страже души человеческой и вечно враждует с нечистым; как она, указывая ему на звезды, говорила, что это очи божиих ангелов, которые смотрят на мир и считают добрые и злые
дела людей; как небожители плачут, когда в итоге окажется больше злых, нежели добрых
дел, и как радуются, когда добрые
дела превышают злые.
Три
дня я не выходил из комнаты, никого не видел, находил, как в
детстве, наслаждение в слезах и плакал много.
Кроме того, сегодня был
день ее именин — семнадцатое сентября. По милым, отдаленным воспоминаниям
детства она всегда любила этот
день и всегда ожидала от него чего-то счастливо-чудесного. Муж, уезжая утром по спешным
делам в город, положил ей на ночной столик футляр с прекрасными серьгами из грушевидных жемчужин, и этот подарок еще больше веселил ее.
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого
дня приезда в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще
детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
Людмила же вся жила в образах: еще в
детстве она, по преимуществу, любила слушать страшные сказки, сидеть по целым часам у окна и смотреть на луну, следить летним
днем за облаками, воображая в них фигуры гор, зверей, птиц.
Дело было в исходе марта, и Страстная неделя подходила к концу. Как ни опустился в последние годы Порфирий Владимирыч, но установившееся еще с
детства отношение к святости этих
дней подействовало и на него. Мысли сами собой настраивались на серьезный лад; в сердце не чувствовалось никакого иного желания, кроме жажды безусловной тишины. Согласно с этим настроением, и вечера утратили свой безобразно-пьяный характер и проводились молчаливо, в тоскливом воздержании.
Может быть, он еще с
детства привык видеть на столе в этот
день поросенка и вывел, что поросенок необходим для этого
дня, и я уверен, если б хоть раз в этот
день он не покушал поросенка, то на всю жизнь у него бы осталось некоторое угрызение совести о неисполненном долге.
Дни великих праздников резко отпечатлеваются в памяти простолюдинов, начиная с самого
детства.
Много «молитв» моих я и до сего
дня помню, — работа ума в
детстве ложится на душу слишком глубокими шрамами — часто они не зарастают всю жизнь.
— Нет-с, не в
детстве, а всего за два
дня до ее свадьбы.
В самом
деле, ведь стоит только вдуматься в положение каждого взрослого, не только образованного, но самого простого человека нашего времени, набравшегося носящихся в воздухе понятий о геологии, физике, химии, космографии, истории, когда он в первый раз сознательно отнесется к тем, в
детстве внушенным ему и поддерживаемым церквами, верованиям о том, что бог сотворил мир в шесть
дней; свет прежде солнца, что Ной засунул всех зверей в свой ковчег и т. п.; что Иисус есть тоже бог-сын, который творил всё до времени; что этот бог сошел на землю за грех Адама; что он воскрес, вознесся и сидит одесную отца и придет на облаках судить мир и т. п.
Снова, после долгих лет разлуки, я увидел этот огромный сад, в котором мелькнуло несколько счастливых
дней моего
детства и который много раз потом снился мне во сне, в дортуарах школ, хлопотавших о моем образовании.
— Где, где она, моя невинность? — подхватил Фома, как будто был в жару и в бреду. — Где золотые
дни мои? где ты, мое золотое
детство, когда я, невинный и прекрасный, бегал по полям за весенней бабочкой? где, где это время? Воротите мне мою невинность, воротите ее!..
— Я привыкла рано вставать; с самого
детства у меня было много
дела и много забот.
Что-то в ее тоне напомнило мне случай
детства, когда, сделав лук, я поддался увещаниям жестоких мальчишек — ударить выгибом дерева этого самодельного оружия по земле. Они не объяснили мне, зачем это нужно, только твердили: «Ты сам увидишь». Я смутно чувствовал, что
дело не ладно, но не мог удержаться от искушения и ударил. Тетива лопнула.
— Вы правы. Так будет приятнее и ему и мне. Хотя… Нет, вы действительно правы. У нас есть план, — продолжала Биче, устраняя озабоченную морщину, игравшую между тонких бровей, меняя позу и улыбаясь. — План вот в чем: оставить пока все
дела и отправиться на «Бегущую». Я так давно не была на палубе, которую знаю с
детства!
Днем было жарко. Слышите, какой шум? Нам надо встряхнуться.
Несчастливцев. С меня довольно. Навестить родные кусты, вспомнить
дни глупого
детства, беспечной юности… Кто знает, придется ли еще раз пред вратами вечности…
— Нет, я хочу знать, почему вы в
деле уразумения, презрения к страданиям и прочее считаете себя компетентным? Разве вы страдали когда-нибудь? Вы имеете понятие о страданиях? Позвольте: вас в
детстве секли?
Быстро мелькают золотые
дни беспечного, веселого
детства!
Но что же мешает ему бросить и миллионы, и
дело, и уйти из этого садика и двора, которые были ненавистны ему еще с
детства?