Потом через день, через два опять зачнет рассказывать, как строго в обителях смотрят за девицами, как приучают их к скромному и
доброму житию по Господним заповедям, каким рукодельям обучают, какие книги дают читать и как поучают их всякому добру старые матери.
Неточные совпадения
Толстенькая и нескладная, она часто говорила о любви, рассказывала о романах, ее похорошевшее личико возбужденно румянилось, в
добрых, серых глазах светилось тихое умиление старушки, которая повествует о чудесах, о
житии святых, великомучеников.
А угодник и наименовал того попика, что за пьянство места лишен, и сам удалился; а владыко проснулись и думают: «К чему это причесть; простой это сон, или мечтание, или духоводительное видение?» И стали они размышлять и, как муж ума во всем свете именитого, находят, что это простой сон, потому что статочное ли дело, что святой Сергий, постник и
доброго, строгого
жития блюститель, ходатайствовал об иерее слабом, творящем
житие с небрежением.
Настенька любит читать
жития святых и с сокрушением говорит, что обыкновенных
добрых дел еще мало, а что надо бы раздать все нищим и быть счастливыми в бедности.
— Ежели, — говорит, — царская или богатого дочь во Христа поверит, да замучают её — ведь ни царь, ни богач
добрее к людям от этого не бывали. В
житиях не сказано, что исправлялись цари-то, мучители!
Житие, говорят, было там пространное, широкое, небоязное, порядки
добрые, строгие, и помногу беглых попов в том скиту пребывало.
— Что ж? — ответил он. —
Добрая жизнь, богоугодная!.. Благой извол о Господе оставить мир и пребывать в пустыне. Все святые похваляют
житие пустынное… Только не всяк может подъять такую жизнь.
—
Доброе дело, Василий Борисыч,
доброе дело, — одобряла московского посланника Манефа. — Побывай на гробнице, помяни отца Софонтия, помолись у честны́х мощей его… Великий был радетель древлего благочестия!.. От уст его богоданная благодать яко светолучная заря на Ке́рженце и по всему христианству воссияла, и́з рода в род славнá память его!.. Читывал ли ты житие-то отца Софонтия?
— «И рече преподобный Памва ученику своему, — нараспев стала Таифа читать, — се убо глаголю, чадо, яко приидут дние, внегда расказят иноцы книги, загладят отеческая
жития и преподобных мужей предания, пишущие тропари́ и еллинская писания. Сего ради отцы реша: «Не пишите
доброю грамотою, в пустыне живущие, словес на кожаных хартиях, хочет бо последний род загладити
жития святых отец и писати по своему хотению».
— Скажи, отче, поведай рабу своему, в коей пустыне спасал ты душу свою, где подвигом
добрым подвизался? Меня тоже в пустыню влечет, на безмолвное, трудное
житие… Поведай же, отче, поведай, где такая пустыня?
Но главное: все на то напирал, что «кто премудр и худог, тот пусть покажет им от своего
жития доброго, — тогда они и Христа поймут, а иначе, говорит, плохо наше дело, и истинная наша вера, хоть мы ее промеж них и наречем, то будет она у них под началом у неистинной: наша будет нареченная, а та действующая, — что в том добра-то, владыко?