Неточные совпадения
Молча с Грушницким спустились мы с горы и прошли по бульвару, мимо окон
дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда
улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
Лариса. Но что меня заставило?.. Если
дома жить нельзя, если во время страшной, смертельной тоски заставляют любезничать,
улыбаться, навязывают женихов, на которых без отвращения нельзя смотреть, если в
доме скандалы, если надо бежать и из
дому и даже из города?
— Меньше часа они воевали и так же — с треском, воем — исчезли, оставив вокзал изуродованным, как еврейский
дом после погрома. Один бородач — красавец! — воткнул на штык фуражку начальника станции и встал на задней площадке вагона эдаким монументом! Великолепная фигура! Свирепо настроена солдатня. В таком настроении — Петербург разгромить можно. Вот бы Девятого-то января пустить туда эдаких, — закончил он и снова распустился в кресле, обмяк,
улыбаясь.
Из-за угла
дома гуськом, один за другим, вышли мужики; лысый сел на ступень ниже Самгина,
улыбнулся ему и звонко сказал...
Дома его встречало праздничное лицо ‹девицы›. Она очень располнела, сладко
улыбалась, губы у нее очень яркие, пухлые, и в глазах светилась неиссякаемо радость. Она была очень антипатична, становилась все более фамильярной, но — Клим Иванович терпел ее, — хорошая работница, неплохо и дешево готовит, держит комнаты в строгой чистоте. Изредка он спрашивал ее...
Бальзаминов. Порядок, маменька, обыкновенный. Узнал я, что в
доме есть богатые невесты, и начал ходить мимо. Они смотрят да
улыбаются, а я из себя влюбленного представляю. Только один раз мы встречаемся с Лукьян Лукьянычем (я еще его не знал тогда), он и говорит: «За кем вы здесь волочитесь?» Я говорю: «Я за старшей». А и сказал-то так, наобум. «Влюбитесь, говорит, в младшую, лучше будет». Что ж, маменька, разве мне не все равно?
Она долго не спала, долго утром ходила одна в волнении по аллее, от парка до
дома и обратно, все думала, думала, терялась в догадках, то хмурилась, то вдруг вспыхивала краской и
улыбалась чему-то, и все не могла ничего решить. «Ах, Сонечка! — думала она в досаде. — Какая счастливая! Сейчас бы решила!»
То, что
дома казалось ему так просто, естественно, необходимо, так
улыбалось ему, что было его счастьем, вдруг стало какой-то бездной. У него захватывало дух перешагнуть через нее. Шаг предстоял решительный, смелый.
Я толкнулся во флигель к Николаю Васильевичу —
дома нет, а между тем его нигде не видно, ни на Pointe, [Стрелке (фр.).] ни у Излера, куда он хаживал инкогнито, как он говорит. Я — в город, в клуб — к Петру Ивановичу. Тот уж издали, из-за газет, лукаво выглянул на меня и
улыбнулся: «Знаю, знаю, зачем, говорит: что, дверь захлопнулась, оброк прекратился!..»
Он иногда даже заставлял их
улыбаться. Но он напрасно старался изгнать совсем печаль, тучей севшую на них обеих и на весь
дом. Он и сам печалился, видя, что ни уважение его, ни нежность бабушки — не могли возвратить бедной Вере прежней бодрости, гордости, уверенности в себе, сил ума и воли.
Когда он пришел в
дом, приказчик, особенно радостно
улыбаясь, предложил обедать, выражая опасение, чтобы не переварилось и не пережарилось приготовленное его женой с помощью девицы с пушками угощение.
«И как они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что в то время, как
дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и дети их в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески
улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их», думал Нехлюдов, глядя на этот
дом.
— Слава богу, слава богу, что вы приехали наконец! —
улыбаясь Привалову, говорила Павла Ивановна. — Дом-то валится у вас, нужен хозяйский глаз… Да, я знаю это по себе, голубчик, знаю. У меня все вон развалилось.
Она была необыкновенно эффектна в своем гранатовом бархатном платье с красной камелией в волосах и ответила на поклон Привалова едва заметным кивком головы,
улыбаясь стереотипной улыбкой хозяйки
дома.
Тотчас же отворил ему калитку, впустил и, весело
улыбаясь, предупредительно поспешил уведомить, что «ведь Аграфены Александровны теперь дома-то и нет-с».
Она
улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я не видал существа более подвижного. Ни одно мгновенье она не сидела смирно; вставала, убегала в
дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен.
Помнишь ли ты, мы как-то были у вас, давно, еще в том
доме, ты меня спросил, читала ли я Козлова, и сказал из него именно то же самое место. Трепет пробежал по мне, я
улыбнулась, насилу удерживая слезы».
— Знаем мы, — сказал, неподражаемо самодовольно
улыбаясь, офицер с аксельбантом, — знаем мы порядки частных
домов.
В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке леса, и провожал проселком. В селе, у господского
дома, к которому вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы,
улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел подойти к нему.
Мало — помалу, однако, сближение начиналось. Мальчик перестал опускать глаза, останавливался, как будто соблазняясь заговорить, или
улыбался, проходя мимо нас. Наконец однажды, встретившись с нами за углом
дома, он поставил на землю грязное ведро, и мы вступили в разговор. Началось, разумеется, с вопросов об имени, «сколько тебе лет», «откуда приехал» и т. д. Мальчик спросил в свою очередь, как нас зовут, и… попросил кусок хлеба.
Регент в сером пальто и в серой шляпе, весь какой-то серый, точно запыленный, но с длинными прямыми усами, как у военного, узнал Верку, сделал широкие, удивленные глаза, слегка
улыбнулся и подмигнул ей. Раза два-три в месяц, а то и чаще посещал он с знакомыми духовными академиками, с такими же регентами, как и он, и с псаломщиками Ямскую улицу и, по обыкновению, сделав полную ревизию всем заведениям, всегда заканчивал
домом Анны Марковны, где выбирал неизменно Верку.
Он обедает, однако, регулярно
дома и после обеда по-прежнему усаживается в диванной и о чем-то вечно таинственно беседует с Катенькой; но сколько я могу слышать — как не принимающий участия в их разговорах, — они толкуют только о героях и героинях прочитанных романов, о ревности, о любви; и я никак не могу понять, что они могут находить занимательного в таких разговорах и почему они так тонко
улыбаются и горячо спорят.
— И Неведомова позовите, — продолжал Салов, и у него в воображении нарисовалась довольно приятная картина, как Неведомов, человек всегда строгий и откровенный в своих мнениях, скажет Вихрову: «Что такое, что такое вы написали?» — и как у того при этом лицо вытянется, и как он свернет потом тетрадку и ни слова уж не пикнет об ней; а в то же время приготовлен для слушателей ужин отличный, и они, упитавшись таким образом вкусно, ни слова не скажут автору об его произведении и разойдутся по
домам, — все это очень
улыбалось Салову.
— Ну, и ступайте. А то целый год больна буду, так вам целый год из
дому не уходить, — и она попробовала
улыбнуться и как-то странно взглянула на меня, как будто борясь с каким-то добрым чувством, отозвавшимся в ее сердце. Бедняжка! Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря на всю ее нелюдимость и видимое ожесточение.
— Какие вы глупости говорите, Прейн! —
улыбнулась Раиса Павловна уже с сознанием своей силы. — Mademoiselle Эмма, которую вы, кажется, немного знаете, потом Аннинька!.. и будет! У меня не воспитательный
дом.
Дома она говорила хохлу, широко
улыбаясь и оживленно двигая бровями...
И вот без четверти 21. Белая ночь. Все зеленовато-стеклянное. Но это какое-то другое, хрупкое стекло — не наше, не настоящее, это — тонкая стеклянная скорлупа, а под скорлупой крутится, несется, гудит… И я не удивлюсь, если сейчас круглыми медленными дымами подымутся вверх купола аудиториумов, и пожилая луна
улыбнется чернильно — как та, за столиком нынче утром, и во всех
домах сразу опустятся все шторы, и за шторами —
Старуха у ворот Древнего
Дома. Милый, заросший, с лучами-морщинами рот. Вероятно, был заросшим все эти дни — и только сейчас раскрылся,
улыбнулся...
Кто из нас мимо пройдет — я или Саша, или из слуг, кого он знал подобрее к нему, — то он сейчас машет, манит к себе, делает разные знаки, и разве только когда кивнешь ему головою и позовешь его — условный знак, что в
доме нет никого постороннего и что ему можно войти, когда ему угодно, — только тогда старик тихонько отворял дверь, радостно
улыбался, потирал руки от удовольствия и на цыпочках прямо отправлялся в комнату Покровского.
Вон мелькнули в окнах четыре фигуры за четвероугольным столом, предающиеся деловому отдохновению за карточным столом; вот из другого окна столбом валит дым, обличающий собравшуюся в
доме веселую компанию приказных, а быть может, и сановников; вот послышался вам из соседнего
дома смех, звонкий смех, от которого вдруг упало в груди ваше юное сердце, и тут же, с ним рядом, произносится острота, очень хорошая острота, которую вы уж много раз слышали, но которая, в этот вечер, кажется вам особенно привлекательною, и вы не сердитесь, а как-то добродушно и ласково
улыбаетесь ей.
— Да, мы никогда не скучаем, — отзывается хозяин
дома, широко и добродушно
улыбаясь.
Как назвать Александра бесчувственным за то, что он решился на разлуку? Ему было двадцать лет. Жизнь от пелен ему
улыбалась; мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька все пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и не знать горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой ему
улыбнулась дочь соседки. И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в
доме.
Как-то раз М.М. Чемоданов принес рисунок на первую страницу: у ворот
дома на скамейке, освещенный керосиновым фонарем (тогда так освещалась вся Москва), спит и сладко
улыбается дворник. Мы все расхохотались: живой портрет императора Александра III!
Пожалев, что при господских
домах перевелись шуты, он задумал, за отсутствием оных, сам лечить Егора Егорыча смехом, ради чего стал при всяком удобном случае рассказывать разные забавные анекдоты, обнаруживая при этом замечательный юмор; но, к удивлению своему, доктор видел, что ни Егор Егорыч, ни Сусанна Николаевна, ни gnadige Frau не
улыбались даже; может быть, это происходило оттого, что эти три лица, при всем их уме, до тупости не понимали смешного!
Не верит. Отправился по начальству. Видит,
дом, где начальник живет, новой краской выкрашен. Швейцар — новый, курьеры — новые. А наконец, и сам начальник — с иголочки. От прежнего начальника вредом пахло, а от нового — пользою. Прежний хоть и угрюмо смотрел, а ничего не видел, этот —
улыбается, а все видит.
Отправился ретивый начальник по начальству. Видит:
дом, где начальник живет, новой краской выкрашен; швейцар — новый, курьеры — новые. А наконец и сам начальник — с иголочки. От прежнего начальника вредом пахло, а от нового — пользою. Прежний начальник сопел, новый — соловьем щелкает.
Улыбается, руку жмет, садиться просит… Ангел!
Около
дома, на дворе, куда выходило крыльцо, росла крапива, густая, высокая. Преполовенская слегка
улыбнулась, и последняя тень недовольства сбежала с ее белого и полного лица. Она попрежнему стала приветлива и любезна с Варварою. Обида будет отомщена и без ссоры. Вместе пошли они в сад пережидать хозяйкино нашествие.
Запад потухал. Тучка бродила по небу, блуждала, подкрадывалась, — мягкая обувь у туч, — подсматривала. На ее темных краях загадочно
улыбался темный отблеск. Над речкою, что текла меж садом и городом, тени
домов да кустов колебались, шептались, искали кого-то.
Вершина ходила быстро в саду, курила,
улыбалась еще кривее обычного и бормотала сердитые слова. Марта не выходила из
дому и горько плакала. Служанка Марья пыталась смыть деготь и злобно переругивалась с глазевшими, галдевшими и хохотавшими любопытными.
Вот и сестры, и Коковкина с ними. Людмила радостно побежала через кухню, через огород в калитку, переулочком, чтобы не попасться Коковкиной на глаза. Она весело
улыбалась, быстро шла к
дому Коковкиной и шаловливо помахивала белою сумочкою и белым зонтиком. Теплый осенний день радовал ее, и казалось, что она несет с собою и распространяет вокруг себя свойственный ей дух веселости.
Он зажил тихо, никуда не выходя из
дома, чего-то ожидая. Аккуратно посещал церковь и видел там попа: такой же встрёпанный, он стал как будто тише, но служил торопливее,
улыбался реже и не столь многообещающе, как ранее. Не однажды Кожемякину хотелось подойти к нему, благословиться и расспросить обо всех, но что-то мешало.
Потом он очутился у себя
дома на постели, комната была до боли ярко освещена, а окна бархатисто чернели; опираясь боком на лежанку, изогнулся, точно изломанный, чахоточный певчий; мимо него шагал, сунув руки в карманы, щеголеватый, худенький человек, с острым насмешливым лицом; у стола сидела Люба и,
улыбаясь, говорила ему...
Дом наполнен тягостной враждой и скукой, никто, кроме Дроздова, не
улыбнётся, а он
улыбается невесело и заигрывает со всеми, как приблудная собака.
Они сразу выдали людям свой грех: Матвей ходил как во сне, бледный, с томными глазами; фарфоровое лицо Палаги оживилось, в глазах её вспыхнул тревожный, но добрый и радостный огонь, а маленькие губы, заманчиво припухшие,
улыбались весело и ласково. Она суетливо бегала по двору и по
дому, стараясь, чтобы все видели её, и, звонко хлопая ладонями по бёдрам, вскрикивала...
После свадьбы
дома стало скучнее: отец словно в масле выкупался — стал мягкий, гладкий; расплывчато
улыбаясь в бороду, он ходил — руки за спиною — по горницам, мурлыкая, подобно сытому коту, а на людей смотрел, точно вспоминая — кто это?
Дни пошли крупным шагом, шумно, беспокойно, обещая что-то хорошее. Каждый день больной видел Прачкина, Тиунова, какие-то люди собирались в Палагиной комнате и оживлённо шумели там —
дом стал похож на пчелиный улей, где Люба была маткой: она всех слушала, всем
улыбалась, поила чаем, чинила изорванное пальто Прачкина, поддёвку Тиунова и, подбегая к больному, спрашивала...
Обноскин громко захохотал, опрокинувшись на спинку кресла; его маменька
улыбнулась; как-то особенно гадко захихикала и девица Перепелицына, захохотала и Татьяна Ивановна, не зная чему, и даже забила в ладоши, — словом, я видел ясно, что дядю в его же
доме считали ровно ни во что. Сашенька, злобно сверкая глазками, пристально смотрела на Обноскина. Гувернантка покраснела и потупилась. Дядя удивился.
Зоя первая отворила калитку, вбежала в сад и закричала: «Привела скитальцев!» Молодая девушка с бледным и выразительным лицом поднялась со скамейки близ дорожки, а на пороге
дома показалась дама в лиловом шелковом платье и, подняв вышитый батистовый платок над головою для защиты от солнца,
улыбнулась томно и вяло.
В передней швейцар
улыбался и спрашивал: когда будет новый генерал? Часы, приобретенные для генеральского
дома за пять генералов перед сим, стучали «тик-так! тик-так!» — как будто бы говорили: «Мы видели пять генералов! мы видели пять генералов! мы видели пять генералов!»
Дорога от
дома жениха в церковь лежала мимо самых окон гостиной, и Софья Николавна видела, как он проехал туда в английской мурзахановской карете на четверке славных доморощенных лошадей; она даже
улыбнулась и ласково кивнула головой Алексею Степанычу, который, высунувшись из кареты, глядел в растворенные окна
дома.