Неточные совпадения
Счастлив путник, который после длинной, скучной
дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радостный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить все печальное из
памяти.
Сначала он не чувствовал ничего и поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из города; но когда увидел, что город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего того, что находится вокруг городов, не было видно и даже белые верхушки каменных церквей давно ушли в землю, он занялся только одной
дорогою, посматривал только направо и налево, и город N. как будто не бывал в его
памяти, как будто проезжал он его давно, в детстве.
И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, чтобы снять с него
дорогие доспехи, вынул уже турецкий нож в оправе из самоцветных каменьев, отвязал от пояса черенок с червонцами, снял с груди сумку с тонким бельем,
дорогим серебром и девическою кудрею, сохранно сберегавшеюся на
память.
— Извините, что такими пустяками беспокоил, — продолжал он, несколько сбившись, — вещи мои стоят всего пять рублей, но они мне особенно
дороги, как
память тех, от кого достались, и, признаюсь, я, как узнал, очень испугался…
Ярким зимним днем Самгин медленно шагал по набережной Невы, укладывая в
памяти наиболее громкие фразы лекции. Он еще издали заметил Нехаеву, девушка вышла из дверей Академии художеств, перешла
дорогу и остановилась у сфинкса, глядя на реку, покрытую ослепительно блестевшим снегом; местами снег был разорван ветром и обнажались синеватые лысины льда. Нехаева поздоровалась с Климом, ласково улыбаясь, и заговорила своим слабым голосом...
И этого всего потом из
памяти и сердца нельзя выжить во всю жизнь; и не надо — как редких и
дорогих гостей.
Дорогой ничего не случилось особенного, только Савич, проехавший тут один раз, наперед рассказывал все подробности местности, всякую отмель, бухту, ферму: удивительный глаз и славная
память!
Во всю
дорогу в глазах была та же картина, которую вытеснят из
памяти только такие же, если будут впереди.
Пусть я не верю в порядок вещей, но
дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо,
дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь,
дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой
памяти чтишь его сердцем.
Наконец я надумал: я предложил ему обменять его старое ружье на новое, но он отказался, сказав, что берданка ему
дорога как
память об отце, что он к ней привык и что она бьет очень хорошо.
И я не увидел их более — я не увидел Аси. Темные слухи доходили до меня о нем, но она навсегда для меня исчезла. Я даже не знаю, жива ли она. Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в вагоне железной
дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвенные черты… но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася осталась в моей
памяти той самой девочкой, какою я знавал ее в лучшую пору моей жизни, какою я ее видел в последний раз, наклоненной на спинку низкого деревянного стула.
Когда я писал эту часть «Былого и дум», у меня не было нашей прежней переписки. Я ее получил в 1856 году. Мне пришлось, перечитывая ее, поправить два-три места — не больше.
Память тут мне не изменила. Хотелось бы мне приложить несколько писем NataLie — и с тем вместе какой-то страх останавливает меня, и я не решил вопрос, следует ли еще дальше разоблачать жизнь, и не встретят ли строки,
дорогие мне, холодную улыбку?
Тут
память от него улетела, и он, как страшный жилец тесного гроба, остался нем и недвижим посреди
дороги.
Чуткая
память ловила всякую новую песню и мелодию, а когда
дорогой он начинал перебирать свои струны, то даже на лице желчного Кузьмы появлялось спокойное умиление.
Вон там еще желтеют ветреницы — это первые весенние цветы на Урале, с тонким ароматом и меланхолическою окраской. Странная эта детская
память: Нюрочка забыла молебен на площади, когда объявляли волю, а эту поездку на Самосадку запомнила хорошо и, главным образом,
дорогу туда. Стоило закрыть глаза, как отчетливо представлялся Никитич с сапогами за спиной, улыбавшийся Тишка, телега с брательниками Гущиными, которых Семка назвал телятами, первые весенние цветы.
Каждый изворот
дороги вызывал в
памяти моей мою золотую минувшую молодость, я как будто молодела, приближаясь к местам, где молодая жизнь била ключом в моем сердце; все — и земные радости, давно пережитые, и духовные восторги прежней набожности — стремительно, как молния, пролетали в
памяти сердечной…
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю
дорогу и дома за обедом Розанов не выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили на
память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и вышла немножко погулять.
В та поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек
дороги и пропал в частых кустах, и не взвидела света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала на
дорогу без
памяти.
Она забыла осторожность и хотя не называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы,
дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в
памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
Я ведь,
дорогой мой, в бурсе учился, и
память у меня чудовищная.
Вскоре пикник кончился. Ночь похолодела, и от реки потянуло сыростью. Запас веселости давно истощился, и все разъезжались усталые. Недовольные, не скрывая зевоты. Ромашов опять сидел в экипаже против барышень Михиных и всю
дорогу молчал. В
памяти его стояли черные спокойные деревья, и темная гора, и кровавая полоса зари над ее вершиной, и белая фигура женщины, лежавшей в темной пахучей траве. Но все-таки сквозь искреннюю, глубокую и острую грусть он время от времени думал про самого себя патетически...
Она помогала ему возобновлять в
памяти дорогие сердцу мелочи из жизни или рассказывала то, чего он вовсе не помнил.
Александров остановил извозчика у Красных казарм, напротив здания четвертого кадетского корпуса. Какой-то тайный инстинкт велел ему идти в свой второй корпус не прямой
дорогой, а кружным путем, по тем прежним
дорогам, вдоль тех прежних мест, которые исхожены и избеганы много тысяч раз, которые останутся запечатленными в
памяти на много десятков лет, вплоть до самой смерти, и которые теперь веяли на него неописуемой сладкой, горьковатой и нежной грустью.
— Да, одной моей хорошей знакомой, в
память уважения, дружбы и… Но следующий мой рассказ непременно будет посвящен вам,
дорогой Диодор Иванович, вам, мой добрый и высокоталантливый учитель!
Enfin, эта Прасковья, как называет ее cette chère amie, [этот
дорогой друг (фр.).] это тип, это бессмертной
памяти Гоголева Коробочка, но только злая Коробочка, задорная Коробочка и в бесконечно увеличенном виде.
— Я уже говорил тебе, государь, что увез боярыню по ее же упросу; а когда я на
дороге истек кровью, холопи мои нашли меня в лесу без
памяти. Не было при мне ни коня моего, ни боярыни, перенесли меня на мельницу, к знахарю; он-то и зашептал кровь. Боле ничего не знаю.
Он охотно отдавал
дороге все, что накопил в
памяти.
Хотя мне жилось горько, но я не понимал: как это можно бежать ото всего? В жизни, окружавшей меня тою порой, было много интересного,
дорогого мне, и скоро Александр Васильев поблек в моей
памяти.
Детройт остался у Матвея в
памяти только тем, что железная
дорога как будто вся целиком отделилась от земли и вместе с рельсами и поездом поплыла по воде.
Она звала его к себе
памятью о теле её, он пошёл к ней утром, зная, что муж её на базаре,
дорогой подбирал в
памяти ласковые, нежные слова, вспоминал их много, но увидал её и не сказал ни одного, чувствуя, что ей это не нужно, а ему не сказать их без насилия над собою.
— Вот еще что: примите от меня в знак
памяти, я истинно вас любил и хочу вам… — и он ему подал довольно большой сафьянный портфель, — хочу вам отдать вещь
дорогую, очень
дорогую мне.
В чемодане шесть колод карт и портреты вождей. Спасибо
дорогим вождям, ежели бы не они, я бы прямо с голоду издох. Шутка сказать, в почтовом поезде от Баку до Москвы. Понимаешь, захватил в культотделе в Баку на
память пятьдесят экземпляров вождей. Продавал их по двугривенному.
Приемыш не принимал ни малейшего участия в веселье товарища. Раскинув теперь руки по столу и положив на них голову свою с рассыпавшимися в беспорядке черными кудрями, он казался погруженным в глубокий сон. Раз, однако ж, неизвестно отчего, ветер ли сильнее застучал воротами, или в
памяти его, отягченной сном и хмелем, неожиданно возник один из тех страшных образов, которые преследовали его
дорогой, только он поднял вдруг голову и вскочил на ноги.
Она не на шутку обрадовалась своему гостю: кроме родственных связей, существовавших между нею и дядей Акимом — связей весьма отдаленных, но тем не менее
дорогих для старухи, он напоминал ей ее детство, кровлю, под которой жила она и родилась, семью — словом, все те предметы, которые ввек не забываются и
память которых сохраняется даже в самом зачерствелом сердце.
Теперь, написав его, я счел обязанностью посвятить мой первый беллетристический опыт
памяти знаменитого драматурга и моего
дорогого учителя».
Она жадно вглядывалась в его лицо, чтобы покрепче запечатлеть в
памяти дорогие черты, потом грациозно обвила его шею руками и положила голову ему на грудь.
День отъезда из села стёрся в
памяти мальчика, он помнил только, что когда выехали в поле — было темно и странно тесно, телегу сильно встряхивало, по бокам вставали чёрные, неподвижные деревья. Но чем дальше ехали, земля становилась обширнее и светлее. Дядя всю
дорогу угрюмился, на вопросы отвечал неохотно, кратко и невнятно.
— О, merci! Недаром мое сердце влекло меня к вам! — воскликнула негромко г-жа Петицкая. [После слов «воскликнула негромко г-жа Петицкая» было: «Во всей этой сцене г-жа Петицкая видимо хотела представить из себя горькую, неутешную вдову, для которой
память об ее покойном муже
дороже всего»]
«Мой
дорогой Грегуар! Рекомендую тебе господина Жуквича, с которым я познакомилась на водах. Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит. Он едет на житье в Москву и не имеет никого знакомых. Надеюсь, что по доброте твоей ты его примешь и обласкаешь. На днях я переезжаю в Париж; по России я очень скучаю и каждоминутно благословляю
память о тебе!»
Поблаженствовал я так-то пять лет, вижу, что деньги мои под исход; по окончании сезона рассчитал всех артистов, сделал им обед прощальный, поднес каждому по
дорогому подарку на
память обо мне…
Мне кажется, что со мной вместе по зеленым горам ходит тень
дорогого когда-то человека,
память о котором неразрывно связана вот с этими зелеными горами, где он являлся единственным хозяином.
— Уверяю вас; я говорю вам как друг, как сестра ваша! Я говорю вам потому, что вы мне
дороги, потому что
память о прошлом для меня священна! Какая выгода была бы мне лицемерить? Нет, вам нужно до основания изменить вашу жизнь, — иначе вы заболеете, вы истощите себя, вы умрете…
Память таких годов неразлучно живет с человеком и, неприметно для него, освещает и направляет его шаги в продолжение целой жизни, и куда бы его ни затащили обстоятельства, как бы ни втоптали в грязь и тину, — она выводит его на честную, прямую
дорогу.
— Ужасные времена, что делается! Но,
дорогая Елена Петровна, это еще не все, что я имею доложить, и только в
память дорогого Николая Евгеньевича… Ваш Саша, насколько мне известно, хороший мальчик и…
— Я шучу, Елена Петровна, но!.. Только из уважения к
памяти вашего супруга, моего
дорогого и славного товарища, я иду, так сказать, на нарушение моего служебного долга. Да-с!
Воспоминания обрываются при этом
дорогом имени, и вдруг выступает какая-то действительность, но такая смутная, точно едешь в крытом возке по скрипучему первозимку, — и кажется, что едешь, и кажется, что и не едешь, а будто как живешь какой-то сладкой забытой жизнью; и все жужжит, жужжит по снегу гладкий полоз под ушами, и все и взад и вперед дергается разом — и
память и
дорога.
Теряясь в таких мыслях, он сбился с
дороги и (был ли то случай) неприметно подъехал к тому самому монастырю, где в первый раз, прикрытый нищенским рубищем, пламенный обожатель собственной страсти, он предложил свои услуги Борису Петровичу… о, тот вечер неизгладимо остался в его
памяти, со всеми своими красками земными и небесными, как пестрый мотылек, утонувший в янтаре.
Зато усердною рукою
Здесь у
дороги, над скалою
На
память водрузится крест...
Глоток воды оживляет его на несколько минут, но в конце концов человек без
памяти валится на пыльную и жесткую
дорогу.
Когда печальная процессия двинулась по
дороге, Яша шел далеко впереди, сильно размахивал руками и громко пел «вечную
память»; мы с о. Андроником и Асклипиодотом несколько верст шли за гробом пешком; пение «Святый боже…» далеко разносилось по лесу, и было что-то неизъяснимо торжественное в этом светлом осеннем дне, который своим прощальным светом освещал наше печальное шествие.