Неточные совпадения
Хлестаков. Очень благодарен. А я, признаюсь,
смерть не люблю отказывать себе в
дороге, да и к чему? Не так ли?
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой
дороге; следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только
смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Мастер ли ты был или просто мужик, и какою
смертью тебя прибрало? в кабаке ли, или середи
дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз?
А сам, как бурный вихрь, пустился,
Не взвидя света, ни
дорог,
Поколь, в овраг со всех махнувши ног,
До-смерти не убился.
Вскоре после
смерти жены он было попросился туда, но образ его жизни, нравы и его затеи так были известны в обществе, что ему, в ответ на просьбу, коротко отвечено было: «Незачем». Он пожевал губами, похандрил, потом сделал какое-то громадное,
дорогое сумасбродство и успокоился. После того, уже промотавшись окончательно, он в Париж не порывался.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли
дорогого покойника. О Надежде Васильевне не было сказано ни одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов в первый раз почувствовал с болью в сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после
смерти близкого человека.
И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа
смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к
смерти и разрушению, и притом обманывать их всю
дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми.
И вспомнил я тут моего брата Маркела и слова его пред
смертью слугам: «Милые мои,
дорогие, за что вы мне служите, за что меня любите, да и стою ли я, чтобы служить-то мне?» — «Да, стою ли», — вскочило мне вдруг в голову.
Или ты забыл, что спокойствие и даже
смерть человеку
дороже свободного выбора в познании добра и зла?
Я благословил свои страдания, я примирился с ними; и я торжественно бы вышел из ряда испытаний, и не один, если б
смерть не переехала мне
дорогу.
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее
смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной
дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
Два слова письменных в дополнение к письму вашего соименника,
дорогой фотограф, в ответ на ваши строки от 18 декабря… О кончине Вольфа — вы, верно, это уже знаете от Ж.Адамовны, к которой писали из Тобольска. Он страдал жестоко пять месяцев. Горячка тифозная, а потом вода в груди.
Смерть была успокоением, которого он сам желал, зная, что нет выздоровления.
Вот идет он, почитай, до полуночи, и стал видеть впереди будто зарево, и подумал он: «Видно лес горит, так зачем же мне туда идти на верную
смерть, неминучую?» Поворотил он назад — нельзя идти, направо, налево — нельзя идти; сунулся вперед —
дорога торная.
«Пусть-де околеет, туда и
дорога ему…» И прогневалась на сестер старшиих
дорогая гостья, меньшая сестра, и сказала им таковы слова: «Если я моему господину доброму и ласковому за все его милости и любовь горячую, несказанную заплачу его
смертью лютою, то не буду я стоить того, чтобы мне на белом свете жить, и стоит меня тогда отдать диким зверям на растерзание».
Вам кажется, будто вы-то именно и причина, что пропадает и погибает молодая жизнь, и вы (по крайней мере, думается вам так) готовы были бы лучше сами умереть за эту жизнь; но ничто уж тут не поможет: яд
смерти разрушает
дорогое вам существование и оставляет вашу совесть страдать всю жизнь оттого, что несправедливо, и нечестно, и жестоко поступали вы против этого существа.
— Скатертью ему и
дорога туда! — подхватил инженер, которому до
смерти уже надоел и сам Вихров и всякий разговор об нем.
— Крестьяне! — полным и тугим голосом говорил Рыбин. — Бумагам этим верьте, — я теперь за них, может,
смерть приму, били меня, истязали, хотели выпытать — откуда я их взял, и еще бить будут, — все стерплю! Потому — в этих грамотах правда положена, правда эта
дороже хлеба для нас должна быть, — вот!
Иду я к Власу, а сам
дорогой все думаю: господи ты боже наш! что же это такое с нам будет, коли да не оживет она? Господи! что же, мол, это будет! ведь засудят меня на
смерть, в остроге живьем, чать, загибнешь: зачем, дескать, мертвое тело в избе держал! Ин вынести ее за околицу в поле — все полегче, как целым-то миром перед начальством в ответе будем.
Стонали русские солдатики и под Севастополем, и под Инкерманом, и под Альмою; стонали елабужские и курмышские ополченцы, меся босыми ногами грязь столбовых
дорог; стонали русские деревни, провожая сыновей, мужей и братьев на
смерть за"ключи".
Это чувство было и у смертельно раненого солдата, лежащего между пятьюстами такими же ранеными на каменном полу Павловской набережной и просящего Бога о
смерти, и у ополченца, из последних сил втиснувшегося в плотную толпу, чтобы дать
дорогу верхом проезжающему генералу, и у генерала, твердо распоряжающегося переправой и удерживающего торопливость солдат, и у матроса, попавшего в движущийся батальон, до лишения дыхания сдавленного колеблющеюся толпой, и у раненого офицера, которого на носилках несли четыре солдата и, остановленные спершимся народом, положили наземь у Николаевской батареи, и у артиллериста, 16 лет служившего при своем орудии и, по непонятному для него приказанию начальства, сталкивающего орудие с помощью товарищей с крутого берега в бухту, и у флотских, только-что выбивших закладки в кораблях и, бойко гребя, на баркасах отплывающих от них.
Александров остановил извозчика у Красных казарм, напротив здания четвертого кадетского корпуса. Какой-то тайный инстинкт велел ему идти в свой второй корпус не прямой
дорогой, а кружным путем, по тем прежним
дорогам, вдоль тех прежних мест, которые исхожены и избеганы много тысяч раз, которые останутся запечатленными в памяти на много десятков лет, вплоть до самой
смерти, и которые теперь веяли на него неописуемой сладкой, горьковатой и нежной грустью.
Рыбная ловля была единственным бессменным удовольствием Н.И. Пастухова с детства до его
смерти. Не самая ловля, не добыча рыбы, а часы в природе были ему
дороги.
Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою
дорогой, не бояся ни опалы, ни
смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает, как древо; и многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего.
— Ох-ох-ох! — сказал старик, тяжело вздыхая, — лежит Афанасий Иваныч на
дороге изрубленный! Но не от меча ему
смерть написана. Встанет князь Афанасий Иваныч, прискачет на мельницу, скажет: где моя боярыня-душа, зазноба ретива сердца мово? А какую дам я ему отповедь? Не таков он человек, чтобы толковать с ним. Изрубит в куски!
Вот смотри же ты, пожалуйста: от лошадей идол сам себе получил дурную
смерть на
дороге, об вечерней поре.
«Вот на поляне егеря по команде бегают и стреляют; все они предназначены на
смерть, как стадо баранов, которых мясник гонит по
дороге. Упадут они где-нибудь на поляне с рассеченной головой или с пробитой пулей грудью. И всё это молодые люди, которые могли бы работать, производить, быть полезными.
Ты, смертный, пробудись и будь полезен свету,
Да вера и дела усовершат тебя.
Ах,
дорог миг, спеши ты к своему предмету
И к
смерти приготовь себя.
«Он мог быть более близок вам,
дорогая Биче, — сказал Гектор Каваз, — если бы не трагедия с Гезом. Обстоятельства должны были сомкнуться. Их разорвала эта смута, эта внезапная
смерть».
Зарубин и Мясников поехали в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о
смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но, узнав через одну женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую
дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
Рассказал мне Николин, как в самом начале выбирали пластунов-охотников: выстроили отряд и вызвали желающих умирать, таких, кому жизнь не
дорога, всех готовых идти на верную
смерть, да еще предупредили, что ни один охотник-пластун родины своей не увидит. Много их перебили за войну, а все-таки охотники находились. Зато житье у них привольное, одеты кто в чем, ни перед каким начальством шапки зря не ломают и крестов им за отличие больше дают.
Узкая, едва заметная тропинка извивалась по болоту; по обеим сторонам ее расстилались, по-видимому, зеленеющие луга; но горе проезжему, который, пленясь их наружностию, решился бы съехать в сторону с грязной и беспокойной
дороги: под этой обманчивой зеленой оболочкою скрывалась
смерть, и один неосторожный шаг на эту бездонную трясину подвергал проезжего неминуемой гибели; увязнув раз, он не мог бы уже без помощи других выбраться на твердое место: с каждым новым усилием погружался бы все глубже и, продолжая тонуть понемногу, испытал бы на себе все мучения медленных казней, придуманных бесчеловечием и жестокостию людей.
— Да, если из двух
дорог я выбрал одну и шел по ней всю жизнь мою, то могу ли перед
смертью возвратиться опять на перепутье?
На половине
дороги крестьянская девушка, с испуганным лицом, подбежала к саням приказчика и сказала ему что-то потихоньку; он побледнел как
смерть, подозвал к себе Кудимыча, и вся процессия остановилась. Они довольно долго говорили меж собой шепотом; наконец Кудимыч сказал громким голосом...
На этот раз, впрочем, было из чего суетиться. Вчуже забирал страх при виде живых людей, которые, можно сказать, на ниточке висели от
смерти: местами вода, успевшая уже затопить во время дня половину реки, доходила им до колен; местами приводилось им обходить проруби или перескакивать через широкие трещины, поминутно преграждавшие путь.
Дороги нечего было искать: ее вовсе не было видно; следовало идти на авось: где лед держит пока ногу, туда и ступай.
— Вы видите, господа, что он действительно ненормален и опека необходима! Это началось с ним тотчас после
смерти отца, которого он страстно любил, спросите слуг — они все знают о его болезни. Они молчали до последнего времени — это добрые люди, им
дорога честь дома, где многие из них живут с детства. Я тоже скрывала несчастие — ведь нельзя гордиться тем, что брат безумен…
— Это было хорошо,
дорогой синьор, и я обещал ему. Он умер через пять дней после этих слов, а за два дня до
смерти просил меня и других, чтоб его зарыли там, на месте, где он работал в туннеле, очень просил, но это уже бред, я думаю…
— Посоветуй-ка ты ему: когда, мол, я,
дорогой папаша, помирать буду, так ты меня в трактир вытащи и за посмотрение на
смерть мою хоть по пятаку с рыла возьми, с желающих… Вот и принесёшь ты ему пользу…
На другой же день, по получении последней возможности отправить тело Даши, он впервые вышел очень рано из дома. Выхлопотав позволение вынуть гроб и перевезя его на железную
дорогу, Долинский просидел сам целую ночь на пустом, отдаленном конце длинной платформы, где поставили черный сундук, зловещая фигура которого будила в проходивших тяжелое чувство
смерти и заставляла их бежать от этого странного багажа.
— Если бы моя
дорогая жена, а твоя мать была жива, то твоя жизнь была бы для нее источником постоянной скорби. В ее преждевременной
смерти я усматриваю промысл божий. Прошу тебя, несчастный, — продолжал он, открывая глаза, — научи: что мне с тобою делать?
— Я не говорила вам, но он, во весь наш обратный путь из-за границы, на всех железных
дорогах брал для нас билеты, отправлял все вещи наши, хлопотал с паспортами, наконец, какое участие он показал вам во время
смерти вашего мужа!
В нумерах некоей Либкнехт умер некоторый миллионер, при котором, в минуту
смерти, не было ни родных, ни знакомых — словом, никого из тех близких и
дорогих сердцу людей, присутствие которых облегчает человеку переход в лучшую жизнь.
— Ну, так досыта наглядитесь, чего стоят эти роскошные ужины,
дорогие вина и тайные дивиденды караванной челяди. Живым мясом рвут все из-под той же бурлацкой спины… Вы только подумайте, чего стоит снять с мели одну барку в полую воду, когда по реке идет еще лед? Люди идут на верную
смерть, а их даже не рассчитают порядком… В результате получается масса калек, увечных, больных.
Русской крестьянин, надев солдатскую суму, встречает беззаботно
смерть на неприятельской батарее или, не будучи солдатом, из одного удальства пробежит по льду, который гнется под его ногами; но добровольно никак не решится пройти ночью мимо кладбищной церкви; а посему весьма натурально, что ямщик, оставшись один подле молчаливого барина, с приметным беспокойством посматривал на кладбище, которое расположено было шагах в пятидесяти от большой
дороги.
— Устал! Другой бы умер давно. Ты говоришь,
смерть примиряет, а жизнь, ты думаешь, не примиряет? Кто пожил, да не сделался снисходительным к другим, тот сам не заслуживает снисхождения. А кто может сказать, что он в снисхождении не нуждается? Ты сделал, что мог, боролся, пока мог… Чего же больше? Наши
дороги разошлись…
Так и не простившись, обманутый, идет он по
дороге к
смерти и думает...
Двинулись Муся и Цыганок. Женщина шла осторожно, оскользаясь и, по привычке, поддерживая юбки; и крепко под руку, остерегая и нащупывая ногою
дорогу, вел ее к
смерти мужчина.
Но тогда не знал еще царь, что скоро пошлет ему Бог такую нежную и пламенную, преданную и прекрасную любовь, которая одна
дороже богатства, славы и мудрости, которая
дороже самой жизни, потому что даже жизнью она не дорожит и не боится
смерти.
Впадают в дикое отчаяние и, воспалённые им, развратничают и всячески грязнят землю, как бы мстя ей за то, что родила она их и должны они, рабы слабости своей, до дня
смерти ползать бессильно по
дорогам земли.
Всю
дорогу до Лубен утешал он меня и, воистину, до
смерти надоел!
Игнат, про которого Резун сказал, что его подбирали по
дороге, стал доказывать Резуну, что он пилу украл у прохожих плотников и свою жену чуть до
смерти не убил пьяный.