Неточные совпадения
И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и
дочкой; не решился только, с которой начать, —
думаю, прежде с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
В продолжение всей болтовни Ноздрева Чичиков протирал несколько раз себе глаза, желая увериться, не во сне ли он все это слышит. Делатель фальшивых ассигнаций, увоз губернаторской
дочки, смерть прокурора, которой причиною будто бы он, приезд генерал-губернатора — все это навело на него порядочный испуг. «Ну, уж коли пошло на то, —
подумал он сам в себе, — так мешкать более нечего, нужно отсюда убираться поскорей».
— Да увезти губернаторскую
дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз, как только увидел вас вместе на бале, ну уж,
думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор, я ничего в ней не нахожу хорошего. А есть одна, родственница Бикусова, сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать: чудо коленкор!
«А там женишок-то кому еще достанется, —
думала про себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает. Не велика в перьях птица: хороша
дочка Аннушка, да хвалит только мать да бабушка! Конечно, Ляховский гордец и кощей, а если взять Зосю, — вот эта, по-моему, так действительно невеста: всем взяла… Да-с!.. Не чета гордячке Nadine…»
— Кушай, Верочка! Вот, кушай на здоровье! Сама тебе принесла: видишь, мать помнит о тебе! Сижу, да и
думаю: как же это Верочка легла спать без чаю? сама пью, а сама все
думаю. Вот и принесла. Кушай, моя
дочка милая!
И это бы еще не большая беда, а вот беда: у старого Коржа была дочка-красавица, какую, я
думаю, вряд ли доставалось вам видывать.
Я
думала: «Я умерла для семьи,
Всё милое, всё дорогое
Теряю… нет счета печальных потерь!..»
Мать как-то спокойно сидела,
Казалось, не веря еще и теперь,
Чтоб
дочка уехать посмела,
И каждый с вопросом смотрел на отца.
Выходя, он
думал: «только надо подальше от всех», — и мимоходом нанял первую попавшуюся ему квартиру в четыре комнаты; купил у Сухаревой подержанную мебель, нанял девушку и заказал топить, а на другой день, перед вечером, встретил на дворе купца Репина на Солянке дорожный возок, из которого вылезли три незнакомые барыни, а потом и Ольга Александровна с
дочкой.
— Какое ж веселье, Лизанька? Так себе сошлись, — не утерпел на старости лет похвастаться товарищам
дочкою. У вас в Мереве, я
думаю, гораздо веселее: своя семья большая, всегда есть гости.
— Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не
думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза. А
дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что… покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь не спит!
— Ну, разве я уж сам не могу различить, с кем имею дело, — ответил мистер Борк с большою политикой. — Что вы обо мне
думаете?.. Пхе! Мистер Борк дурак, мистер Борк не знает людей… Ну, только и я вам скажу это ваше большое счастье, что вы попали сразу на мистера Борка. Я ведь не каждый день хожу на пристань, зачем я стал бы каждый день ходить на пристань?.. А у меня вы сразу имеете себе хорошее помещение, и для барышни найдем комнатку особо, вместе с моею
дочкой.
— Да, батюшка! Ей самой некогда перемолвить с тобой словечка, так просила меня… О, ох, родимый! сокрушила ее
дочка боярская, Анастасья Тимофеевна. Бог весть, что с ней поделалось: плачет да горюет — совсем зачахла. Боярину прислали из Москвы какого-то досужего поляка — рудомета, что ль?.. не знаю; да и тот толку не добьется. И нашептывал, и заморского зелья давал, и мало ли чего другого — все проку нет. Уж не с дурного ли глазу ей такая немочь приключилась? Как ты
думаешь, Архип Кудимович?
Не знаю, подозревал ли дядя Кондратий мысли своего зятя, но сидел он также пригорюнясь на почетном своем месте; всего вернее, он не успел еще опомниться после прощанья с Дуней — слабое стариковское сердце не успело еще отдохнуть после потрясения утра; он
думал о том, что пришло наконец времечко распрощаться с
дочкой!
— Коли за себя говоришь, ладно! О тебе и речь нейдет. А вот у тебя, примерно,
дочка молодая, об ней, примерно, и говорится: было бы у ней денег много, нашила бы себе наряду всякого, прикрас всяких… вестимо, дело девичье, молодое; ведь вот также и о приданом
думать надо… Не то чтобы, примерно, приданое надыть: возьмут ее и без этого, а так, себя потешить; девка-то уж на возрасте: нет-нет да и замуж пора выдавать!..
«Нет, не обманул меня сосед, —
думал Глеб, —
дочка его, точно, хлопотунья, работящая бабенка, к тому же смирна добре…
— Ела я и всё
думала про Перфишкину
дочку… Давно я о ней
думаю… Живёт она с вами — тобой да Яковом, — не будет ей от того добра,
думаю я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей дорогой… А моя дорога — поганая и проклятая… не ходят по ней бабы и девки, а, как черви, ползут…
По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты
думал почти то же самое, что и княгиня: в начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию с какой-нибудь купеческой
дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве, он на другой день своего приезда ни с того ни с сего обратился с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
— Скажите, пожалуйста! Он не знал этого, какой малолеток! Он
думал, что
дочку в одной юбке отпустить благородно? Золото какое! Осчастливил!
Бессеменов. Ты,
дочка, всё знала… ты знала всё… молчала! Заговор против отца? (Вдруг как бы испугавшись.) Ты
думаешь… не бросит он ее? бабенку эту? Распутницу… в жены! Мой сын… Проклятые вы люди! Несчастные… беспутные!
— Какой, можно сказать, — перебила Феоктиста Саввишна, — Владимир Андреич примерный отец: из Петербурга прискакал. Нынче родители-то выдадут
дочку замуж, да и не
думают — живи себе, как хотят.
Глафира Фирсовна. По надежде на вас действует.
Дочку его, внучку свою вы облагодетельствовали, ну,
думает, и отцу что-нибудь перепадет.
— Ай, ай!.. Нет, нет, сиди-ка дома. Как это можно! — говорила жена управляющего, глядя на Акулину пристально и с каким-то жалостным выражением в лице. — А, да какая у тебя тут хорошенькая девочка! — продолжала она, указывая на Дуньку и
думая тем развеселить больную. — Она, кажись,
дочка тебе?.. То-то; моли-ка лучше бога, чтоб дал тебе здоровье да сохранил тебя для нее… Вишь, славненькая какая, просто чудо!..
Вот вы
подумайте себе, добрые люди, какую штуку устроил: рано поутру, еще и солнце только что
думает всходить и коров еще не выгоняли, а он без шапки, простоволосый, да без сапогов, босой, да весь расхристанный ввалился в избу ко вдове с молодою
дочкой! Э, что там еще без шапки: слава богу, что хоть чего другого не потерял по дороге, тогда бы уж навеки бедных баб осрамил!.. Да еще и говорит: «А слава ж богу! Вот я и у вас».
Э, нет! То все уже прошло. От Янкеля не осталось, должно быть, и косточек, сироты пошли по дальнему свету, а в хате темно, как в могиле… И на душе у мельника так же темно, как в этой пустой жидовской хате. «Вот, не выручил я жида, осирочил жиденят, —
подумал он про себя. — А теперь что-то такое затеваю со вдовиной
дочкой…»
Но старуха уже и без того вышла из хаты и низко кланялась мельнику. Тому это больше понравилось, чем разговор с
дочкой. Он подбоченился, и его черная тень на стене так задрала голову, что мельник и сам уже
подумал, как это у нее не свалится шапка.
Но ему незачем в магазин, я
подумал: «Верно, это его
дочка».
Думал ли он о далекой родине, о
дочке, вышедшей неведомо за кого замуж, о мире, который не знает, где теперь «слободный человек» Тимоха, пострадавший за общее дело.
— И десять лет проси — не прощу. Никогда я тебя, развратница, не прощу. Слышишь, никогда!.. Зачем ты мне не призналась? Зачем ты меня обманывала? Ага! Ты
думала, я чужие грехи буду покрывать? Вот, мол, дурак, слава богу, нашелся, за честь сочтет чужими объедками пользоваться. Да ты знаешь ли, тварь, я на купеческой
дочке мог бы жениться, если бы не ты… Я бы карьеру свою теперь сделал. Я бы…
Маргаритов. Да заглянул в угол, кроватка там стоит,
дочка спала, двух лет была тогда.
Думаю, кто ж у ней-то останется. А? Понял ты?
Нас заставил
подумать об этом обстоятельстве (которого, впрочем, упускать из виду ни в каком случае не следует) характер Ефима в рассказе Марка Вовчка «Купеческая
дочка».
Проснулся наутро Опанас и первым делом лап-лап по-пид свиткой: нема намиста! Он к товарищам: «Где цыгане?» А тех цыган уже давно и звания нема, еще до солнца поднялись, погыгортали-погыгортали что-то по-своему и всем табором подались на полдень. «Нет, —
думает казак, — я ей, бисовой
дочке, моего намиста не подарю». Вскочил на коня и поехал вдогонку за цыганами.
Агафон. Ты
подумай,
дочка милая, подтекай хорошенько. (Плача.) Глупы ведь мы, люди, ох как глупы!.. Горды мы!
Батюшка-то с матушкой, чай,
думают, дочка-то живет в богатстве да в радости, а не знают они того, что я с утра до ночи слезами обливаюся.
— Постой, — говорю, — старуха, если ты так говоришь, так слушай: я приехал к тебе на пользу;
дочку твою я вылечу, только ты говори мне правду, не скрывай ничего, рассказывай сначала: как она у тебя жила, не
думала ли ты против воли замуж ее выдать, что она делала и как себя перед побегом вела, как сбежала и как потом опять к тебе появилась? — Все подробно с самого начала.
Никогда он так не любил жизни, как теперь. Был он заяц обстоятельный, высмотрел у вдовы, у зайчихи,
дочку и жениться хотел. Именно к ней, к невесте своей, он и бежал в ту минуту, как волк его за шиворот ухватил. Ждет, чай, его теперь невеста,
думает: «Изменил мне косой!» А может быть, подождала-подождала, да и с другим… слюбилась… А может быть и так: играла, бедняжка, в кустах, а тут ее волк… и слопал!..
— Сиротку в Городце нашла я, матушка, — сказала она однажды игуменье. —
Думаю девочку в
дочки взять, воспитать желаю во славу Божию. Благословите, матушка.
«Восемь баржей с рыбой!.. Да от него миллионом пахнет!» —
подумал Василий Борисыч и с удвоенным умилением посмотрел на белокурую
дочку Марко Данилыча.
Дочка еще была у Гаврилы Маркелыча — детище моленое, прошеное и страстно, до безумия любимое матерью. И отец до Маши ласков бывал, редко когда пожурит ее. Да правду сказать, и журить-то ее было не за что. Девочка росла умненькая, добрая, послушная, а из себя такая красавица, каких на свете мало родится. Заневестилась Марья Гавриловна, семнадцатый годок ей пошел, стал Гаврила Маркелыч про женихов думать-гадать.
— Слушай, тятя, что я скажу, — быстро подняв голову, молвила Груня с такой твердостью, что Патап Максимыч, слегка отшатнувшись, зорко поглядел ей в глаза и не узнал богоданной
дочки своей. Новый человек перед ним говорил. — Давно я о том
думала, — продолжала Груня, — еще махонькою была, и тогда уж
думала: как ты меня призрел, так и мне надо сирот призирать. Этим только и могу я Богу воздать… Как
думаешь ты, тятя?.. А?..
Он
думал: «Врет! поди сманил
Купеческую
дочку!
Да что мне? лишь бы заплатил!
Пускай ночуют ночку».
«Аграфена узгордилась, чтобы никто на нее не смел
думать, что она
дочке шматок теста от господской дежки берет».
Пока
дочка была на свете — ну,
думал, для нее жить стану, замуж выдам за хорошего человека, а тогда уж на покой…
— Н… не
думаю, — усомнился Подвиляньский. —
Дочка его — та годится, а сам — не
думаю.
«Большое спасибо скажет мне мать игуменья, что сумела я уговорить такого богатея отдать в обитель свою единственную
дочку», — так
думала довольная успехом своим уставщица.
— Сегодня ж изготовлю, — молвила Макрина и, простясь с Марком Данилычем, предовольная пошла в свою горницу. «Ладно дельцо обделалось, —
думала она. — После выучки дом-от нам достанется. А он, золотая киса, домик хороший поставит, приберет на богатую руку, всем разукрасит, души ведь не чает он в
дочке… Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой обители».
И засверкали слезы на ресницах Аграфены Петровны. Эти слезы и простой, бесхитростный рассказ про «доброго человека» растрогали Марфу Михайловну. Не знала еще она, что сделал Патап Максимыч для богоданной
дочки своей. «Хорошо на твоем свете, Господи, —
подумала Марфа Михайловна, — ежели есть еще такие люди на нем».
— Нет еще, а грешным делом сбираюсь, — отвечал Доронин. — Стоящие люди заверяют, что хоша там и бесу служат, а бесчиния нет, и девицам, слышь, быть там не зазорно…
Думаю повеселить дочек-то, свожу когда-нибудь… Поедем-ка вместе, Марко Данилыч!
Ты
подумай, я, Наташа Румянцева,
дочка кучера Андрея!
— Вселил бы я его в свой подвал, поглядел бы, как бы он там жил с
дочкою своею, в кудряшках да с голенькими коленками! Идешь с завода в подвал свой проклятый, поглядишь на такие вот окна зеркальные. Ишь, роскошничают! «Погоди, —
думаешь, — сломаем вам рога!» Вот и дождались, — сломали! А что вещи, говорите, чужие, да квартира чужая, — так мы этого не считаем.
— Это ерунда, но если это даже так?..
Подумаешь! Этим купеческим
дочкам ведь только и нужно выучиться играть падеспань и матчиш… При чем тут душа!