Неточные совпадения
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы
жаловались, теперь женится на моей
дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой»,
дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз
жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
— Жалко его. Это ведь при мне поп его выгнал, я в тот день работала у попа. Ваня учил
дочь его и что-то наделал, горничную ущипнул, что ли. Он и меня пробовал хватать. Я пригрозила, что
пожалуюсь попадье, отстал. Он все-таки забавный, хоть и злой.
Мимоходом Марья Степановна успела
пожаловаться на Василия Назарыча, который заводит новшества: старшую
дочь выдумал учить, новую мебель у себя поставил, знается с бритоусами и табашниками.
— Нет, не злые: деревяшки какие-то. А впрочем, я не могу на них
пожаловаться. Соседи есть: у помещика Касаткина
дочь, образованная, любезная, добрейшая девица… не гордая…
Аграфена Кондратьевна, жена его, грозит своей взрослой
дочери, что «отцу
пожалуется»; а та отвечает: «Вас на то бог и создал, чтобы
жаловаться; сами-то вы не очень для меня значительны».
Каково это терпеть образованной барышне!» Служащие в доме все насквозь пропитаны теми же мрачно-робкими чувствами: мальчик Тишка
жалуется на вытрепки, получаемые им от хозяина; кухарка Фоминишна имеет следующий разговор с Устиньей Наумовной, свахой, приискивающей жениха Липочке,
дочери Большова...
Она ничего сообразить ее может, не знает, — к кому обратиться и чем взяться, суетится и мечется без всякого толку и все
жалуется на
дочь, что та долго замуж не выходит.
Фрау Леноре начала взглядывать на него, хотя все еще с горестью и упреком, но уже не с прежним отвращением и гневом; потом она позволила ему подойти и даже сесть возле нее (Джемма сидела по другую сторону); потом она стала упрекать его — не одними взорами, но словами, что уже означало некоторое смягчение ее сердца; она стала
жаловаться, и жалобы ее становились все тише и мягче; они чередовались вопросами, обращенными то к
дочери, то к Санину; потом она позволила ему взять ее за руку и не тотчас отняла ее… потом она заплакала опять — но уже совсем другими слезами… потом она грустно улыбнулась и пожалела об отсутствии Джиован'Баттиста, но уже в другом смысле, чем прежде…
Кругом, однако же, продолжались истории о Николае Всеволодовиче и о том, что убитая — его жена, что вчера он из первого здешнего дома, у генеральши Дроздовой, сманил к себе девицу,
дочь, «нечестным порядком», и что
жаловаться на него будут в Петербург, а что жена зарезана, то это, видно, для того, чтоб на Дроздовой ему жениться.
— И она мне принесла невероятное известие, — продолжал князь, разводя руками, — хотя правда, что Сергей Степаныч мне еще раньше передавал городской слух, что у Василия Михайлыча идут большие неудовольствия с его младшей
дочерью, и что она даже
жаловалась на него; но сегодня вот эта старшая его
дочь, которую он очень любит, с воплем и плачем объявила мне, что отец ее услан в монастырь близ Казани, а Екатерина Филипповна — в Кашин, в монастырь; также сослан и некто Пилецкий [Пилецкий — Мартин Степанович Пилецкий-Урбанович (1780—1859), мистик, последователь Е.Ф.
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына,
дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии,
жаловались на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
Она звала свою
дочь в Москву, хоть на месяц,
жаловалась на свое одиночество, на Николая Артемьевича, кланялась Инсарову, осведомлялась об его здоровье и просила его отпустить жену.
— Замужем! За этим оборвышем, черногорцем!
Дочь столбового дворянина Николая Стахова вышла за бродягу, за разночинца! Без родительского благословения! И ты думаешь, что я это так оставлю? что я не буду
жаловаться? что я позволю тебе… что ты… что… В монастырь тебя, а его в каторгу, в арестантские роты! Анна Васильевна, извольте сейчас сказать ей, что вы лишаете ее наследства.
— Нет, Леночка, он не будет
жаловаться. Я бы сама ни за что не согласилась на эту свадьбу, скорее умерла бы; да ведь сделанного не воротишь, а я не дам позорить мою
дочь.
В глаза она его никогда не упрекала, но украдкой
жаловалась на него поочередно всем в доме, даже
дочери.
Оба, и старший и младший, хотят, вишь, в суд
жаловаться, и ей, слышь, дочери-то твоей, грозят…
— Эх — дети! Язвы сердца, — а не радость его вы!.. — звенящим голосом
пожаловался Яков Тарасович, и, должно быть, он много вложил в эти слова, потому что тотчас же после них просиял, приободрился и бойко заговорил, обращаясь к
дочери: — Ну ты, раскисла от сладости? Айда-ка собери нам чего-нибудь… Угостим, что ли, блудного сына! Ты, чай, старичишка, забыл, каков есть отец-то у тебя?
Она плакала, бежала к матери и
жаловалась ей, но Антонина любила Фому и на жалобы
дочери мало обращала внимания, что еще более скрепляло дружбу детей.
Я к этому ничего не прибавлю, да мне и некогда: у меня через две недели
дочь замуж выходит, будет с меня этих хлопот без графини Антониды Петровны; а она пусть смирится, — люди бульшие обиды сносят и не
жалуются.
— Да к тому… — отвечал Елпидифор Мартыныч протяжно и соображая (он недоумевал еще отчасти: все ли ему говорить княгине или нет), — что
жаловалась на
дочь.
— Но какая же связь тут, что она
жаловалась на
дочь и что князь бывает у них?
Рассказали тут Насте, как этот Степан в приемышах у гостомльского мужика Лябихова вырос, как его били, колотили, помыкали им в детстве, а потом женили на хозяйской
дочери, которая из себя хоть и ничего баба, а нравная такая, что и боже спаси. Слова с мужем в согласие не скажет, да все на него
жалуется и чужим и домашним. Срамит его да урекает.
— Эх, господа! господа! А еще ученые, еще докторами зоветесь! В университетах были. Врачи! целители! Разве так-то можно насиловать женщину, да еще больную! Стыдно, стыдно, господа! Так делают не врачи, а разве… палачи.
Жалуйтесь на меня за мое слово, кому вам угодно, да старайтесь, чтобы другой раз вам этого слова не сказали. Пусть бог вас простит и за нее не заплатит тем же вашим
дочерям или женам. Пойдем, Настя.
— Не таковский я человек, сударыня Наталья Николаевна, чтобы
жаловаться или трусить, — угрюмо заговорил он. — Я вам только как благодетельнице моей и уважаемой особе чувства мои изложить пожелал. Но господь бог ведает (тут он поднял руку над головою), что скорее шар земной в раздробление придет, чем мне от своего слова отступиться, или… (тут он даже фыркнул) или трусить, или раскаиваться в том, что я сделал! Значит, были причины! А
дочери мои из повиновения не выдут, во веки веков, аминь!
Были слухи, будто бы Марья Ивановна говорила иногда и от себя, высказывала иногда и личные свои мнения, так, например,
жаловалась на Владимира Андреича, говорила, что он решительно ни в чем не дает ей воли, а все потому, что взял ее без состояния, что он человек хитрый и хорош только при людях; на
дочерей своих она тоже
жаловалась, особенно на старшую, которая, по ее словам, только и боялась отца.
— Я была подготовлена к этому, — говорила она спокойным контральто, и её голос красиво вибрировал на верхних нотах. — После второго удара он почти каждый день
жаловался на колотья в сердце, перебои, бессонницу… Говорят, он там очень волновался, кричал… накануне он ездил в гости к Олесову — тут есть один помещик, полковник в отставке, пьяница и циник, разбитый подагрой. Кстати, у него есть
дочь, — вот сокровище, я тебе скажу!.. Ты познакомишься с ней…
Анна Васильевна, больная и чувствительная женщина, вроде Марьи Дмитриевны «Дворянского гнезда», кротко переносила свое положение, но не могла на него не
жаловаться всем в доме и между прочим даже
дочери.
Осталась одна
дочь, Марья; она была замужем за пьяницей, сапожником на Стрелецкой, и часто прибегала к Меркулову
жаловаться, что муж бьет ее: была она некрасивая и злая; тонкие губы ее дрожали от горя и злости, а один глаз, заплывший синяком, смотрел в узенькую щель, как чужой, печальный и ехидный глаз.
— Что вы! Что вы! Нареченная знатная
дочь богатого генерала, для которой вся жизнь должна быть дивной сказкой, вдруг
жалуется на скуку и — когда же? В день своего рождения, на веселом балу, устроенном в ее честь. Опомнитесь, Нина, что с вами?
Их было двое — сын и
дочь. О сыне письменных свидетельств никаких не сохранилось. По крайней мере, доселе исследователи старинных архивов ничего не заявляли о нем. Известно только по преданию, что он жил до начала нынешнего столетия в одном из монастырей Переславля-Залесского и горько
жаловался на свою участь. Это говорил покойный граф Д. Н. Блудов, которому хорошо были известны подобные тайны [«Русский архив» 1865 года, книжка 1, статья М. Н. Лонгинова «Заметка о княжне Таракановой», стр. 94.].
— Нашла кому поверить: дворнику! — говорила старуха, суетясь около
дочери и плача. — Экая ревнивая! Не станет он обманывать… Да и как он смеет обманывать? Разве мы какие-нибудь? Мы хоть и купеческого звания, а он не имеет права, потому что ты ему законная жена! Мы
жаловаться можем! Я за тобой двадцать тысяч дала! Ты не бесприданница!
Мне
жаловаться на то, что соблазнили мою
дочь!..
«Девчонка-звереныш», как прозвали Дашу соседи, служила темой бесчисленных и непрерывных рассказов, тем более, что сам ее отец Николай Митрофанович с горечью
жаловался на
дочь всем встречным и поперечным и выражал недоумение, в кого она могла уродиться.
Эту силу воли молодая женщина почерпнула в любви к своей
дочери и считала, что если она имела право
жаловаться на мужа, она не имела этого права относительно отца Коры.
И та не смеет даже
жаловаться людям, потому что добрые люди скажут: «ништо тебе, бесстыжая старуха», — не смеет она идти и к судье, потому что тот спросит их обеих: чем они занимаются, а
дочь все нагло скажет и добавит, что мать ее «сама довела».