Неточные совпадения
—
Дочь моя
учится в музыкальной школе и — в восторге от лекций madame Спивак по истории музыки. Скажите, madame Спивак урожденная Кутузова?
Помню, когда мне было лет семь или восемь, в пансионе пани Окрашевской
училась со мной девочка,
дочь местного кондитера.
Вот у протопопа обе
дочери в гимназии
учатся в Екатеринбурге, потом из чиновничьих
дочерей тоже не отстают.
— Нет, это просто славяночка Устенька,
дочь Тараса Семеныча. Она
учится вместе с моей Дидей.
Если меня убьют или прольют мою кровь, неужели она перешагнет через наш барьер, а может быть, через мой труп и пойдет с сыном моего убийцы к венцу, как
дочь того царя (помнишь, у нас была книжка, по которой ты
учился читать), которая переехала через труп своего отца в колеснице?
И тут девочка рассказала ему кое-что о себе. Она
дочь профессора, который читает лекции в университете, но, кроме того, дает в Екатерининском институте уроки естественной истории и имеет в нем казенную квартиру. Поэтому ее положение в институте особое. Живет она дома, а в институте только
учится. Оттого она гораздо свободнее во времени, в чтении и в развлечениях, чем ее подруги…
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына,
дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они
учатся!
— А что тебе мои просьбы и советы? Если
дочь родная не послушала. Я кричу ей: «Не можешь ты родную мать свою бросить, что ты?» А она: «Удавлюсь», говорит. В Казань уехала,
учиться в акушерки хочет. Ну, хорошо… Хорошо… А как же я? А я — вот так… К чему мне прижаться?.. А — к прохожему…
— Тоже ведь и ученые не сладко живут: вон у Бахилова дочь-то училась-училась, да и сама в учительши пошла, ну, а коли учительша, значит — вековуша…
Дочь его прежде ходила на фабрику, а сын
учился в коллегии; но фабрика стала, сам мистер Борк менял уже третье занятие и теперь подумывал о четвертом.
Он
учился на казенный счет в Московском университете и, выпущенный лекарем, прежде назначения женился на немке,
дочери какого-то провизора; приданое ее, сверх доброй и самоотверженной души, сверх любви, которую она, по немецкому обычаю, сохранила на всю жизнь, состояло из нескольких платьев, пропитанных запахом розового масла с ребарбаром.
Девушки, начавшие
учиться за этими реалами типографскому делу, были: одна — бедная швея, не имевшая о ту пору работы, другая — бедная полька, жившая субсидиями Огрызько, третья — бедная дворянка,
дочь едва двигавшей ноги старушки, которую
дочь содержала своими трудами, а четвертая — капризная подруга одного из мелкотравчатых писателей.
Галкина поймала его на этом и пристроила к богатой купчихе лет сорока, сын ее был уже студент на третьем курсе,
дочь — кончала
учиться в гимназии. Купчиха была женщина тощая, плоская, прямая, как солдат, сухое лицо монахини-аскетки, большие серые глаза, скрытые в темных ямах, одета она в черное платье, в шелковую старомодную головку, в ее ушах дрожат серьги с камнями ядовито-зеленого цвета.
В воскресенье утром она повезла его в институт, где
учились ее старшие
дочери, потом к теткам на Дворянскую улицу, потом к своей пансионской подруге, madame Гирчич. Буланина называли «его превосходительством», «воином», «героем» и «будущим Скобелевым». Он же краснел от удовольствия и стыда и с грубой поспешностью вырывался из родственных объятий.
Дома
дочь с матерью куда-нибудь ездили или у них был кто-нибудь; сын был в гимназии, готовил уроки с репетиторами и
учился исправно тому, чему учат в гимназии.
— Пять штук… Один утонул. Старший, — забавный был мальчишка! Двое умерли от дифтерита… Одна
дочь вышла замуж за какого-то студента и поехала с ним в Сибирь, а другая захотела
учиться и умерла в Питере… от чахотки, говорят… Д-да… пять было… как же! Мы, духовенство, плодовитые…
Мещане в городе юркие, но — сытенькие; занимаются они торговлей красным и другим товаром на сельских ярмарках уезда, скупают пеньку, пряжу, яйца, скот и сено для губернии; жены и
дочери их вяжут из разноцветных шерстей туфли, коты, шарфы, фуфайки и дорожные мешки, — это рукоделие издавна привила им монастырская школа, где почти все они
учились грамоте. Город славится вязаньем, посылает его к Макарию на ярмарку, и, должно быть, эта работа развила у жителей любовь к яркой окраске домов.
У него
дочь на фортепиано
учится, так вы будто как учительница придете, но к нему самому ступайте, и ничего, говорит, вас стеснять не будет, а деньги получите“.
Ложась спать, он вспомнил, что она еще так недавно была институткой,
училась, все равно как теперь его
дочь, вспомнил, сколько еще несмелости, угловатости было в ее смехе, в разговоре с незнакомым, — должно быть, это первый раз в жизни она была одна, в такой обстановке, когда за ней ходят, и на нее смотрят, и говорят с ней только с одною тайною целью, о которой она не может не догадываться.
Плеханова (с которым я до того не был знаком) я не застал в Женеве, о чем искренно пожалел. Позднее я мельком в Ницце видел одну из его
дочерей, подруг
дочери тогдашнего русского эмигранта, доктора А.Л.Эльсниц, о котором буду еще говорить ниже. Обе девушки
учились, кажется, в одном лицее. Но отец Плехановой не приезжал тогда в Ниццу, да и после я там с ним не встречался; а в Женеву я попал всего один раз, мимоездом, и не видал даже Жуковского.
Экономка — дворянка, женщина лет за пятьдесят, в черной тюлевой наколке и шелковом капоте с пелеринкой пюсового цвета, еще не седая, с важным выражением — остановилась в дверях. При себе Нетова никогда не посадила бы ее, хотя экономка была званием капитанша и
училась в «патриотическом», как
дочь офицера, убитого в кампанию, а папенька Марьи Орестовны умер только «потомственным почетным гражданином».
Костя был сын троюродного племянника генеральши, а Маша —
дочь чуть ли не четвероюродной племянницы. И мальчик, и девочка были сироты и взяты Глафирой Петровной в младенчестве. Дети были неразлучны, и вместе, Костя ранее, а Маша только в год нашего рассказа,
учились грамоте и Закону Божию у священника церкви Николы Явленного, благодушного старца, прозвавшего своих ученика и ученицу: «женишек и невестушка». Это прозвище так и осталось за детьми.
Восьмилетняя Дашутка, выглядывавшая двенадцатилетней, сама выразила желание
учиться, и отец ухватился за это желание
дочери.
Светлою чертою в личности Николая Ильича была его любовь к семье, состоящей из знакомой нам жены и двух детей, сына и
дочери, из которых первый
учился в гимназии. У него же жила свояченица, сестра жены, старая дева, заведывающая его маленьким хозяйством, так как его жена была болезненной женщиной, постоянно лечившейся.
Господь благословил его двумя, как принято называть, «красными» детками: сыном и
дочерью. Первый
учился в университете и жил отдельно от отца, а вторая была замужем за одним из московских присяжных поверенных.
Учился он, однако, очень хорошо: сначала под руководством гувернантки-француженки вместе с
дочерьми Энгельгардта, а затем — учителя из окончивших курс смоленских семинаристов, передавшего своему ученику всю пройденную им самим премудрость, позже — гувернера-француза и, наконец, — учителей семинарии.
Мать его,
дочь довольно известного русского литератора двадцатых годов, в первые годы его детства сама учила его всему, чему
училась в одном петербургском институте, из которого вышла с шифром, и, что всего важнее, умела внушить ему любовь к добру, правде и чести.