Неточные совпадения
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах,
древние памятники эпической
поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
В новых литературах, там, где не было
древних форм, признавал только одну высокую
поэзию, а тривиального, вседневного не любил; любил Данте, Мильтона, усиливался прочесть Клопштока — и не мог. Шекспиру удивлялся, но не любил его; любил Гете, но не романтика Гете, а классика, наслаждался римскими элегиями и путешествиями по Италии больше, нежели Фаустом, Вильгельма Мейстера не признавал, но знал почти наизусть Прометея и Тасса.
Чувство изгнано, все замерло, цвета исчезли, остался утомительный, тупой, безвыходный труд современного пролетария, — труд, от которого, по крайней мере, была свободна аристократическая семья
Древнего Рима, основанная на рабстве; нет больше ни
поэзии церкви, ни бреда веры, ни упованья рая, даже и стихов к тем порам «не будут больше писать», по уверению Прудона, зато работа будет «увеличиваться».
Не дивлюсь, что
древний треух на Виргилия надет ломоносовским покроем; но желал бы я, чтобы Омир между нами не в ямбах явился, но в стихах, подобных его, — ексаметрах, — и Костров, хотя не стихотворец, а переводчик, сделал бы эпоху в нашем стихосложении, ускорив шествие самой
поэзии целым поколением.
Я думал: как могло случиться, что
древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и
поэзии.
Палладий в своем сочинении об архитектуре с презрением говорит о готизме; слабые и бесцветные подражания
древним писателям ценились выше исполненных
поэзии и глубины песней и легенд средних веков.
К сожалению, этого не было у них; в поэтических произведениях
древних книжников господствует вялость, мертвенность, отвлеченность, отсутствие всякой
поэзии.
Оттого-то и нравится нам доселе
поэзия древнего мира и некоторые фантастические произведения поэтов нового времени, тогда как ничего, кроме отвращения, не возбуждают в нас нелепые сказки, сочиняемые разными молодцами на потеху взрослых детей и выдаваемые нередко за романы, были, драмы и пр.
Не зная
древней языческой русской
поэзии в ее настоящем, неиспорченном виде, мы можем судить о ней только по аналогии с
поэзиею других славянских племен и по намекам, сохранившимся в том, что до нас дошло от русской древности в изменениях позднейшего времени.
Поэтому некоторые явления
древней русской
поэзии поняты им, кажется, не совсем верно.
Поэзия некогда процветала в
древнем Горюхине. Доныне стихотворения Архипа-Лысого сохранились в памяти потомства.
Мне раньше нравилось это стихотворение. Теперь я почувствовал, как чудовищно неверно, как фальшиво передает оно жизнеощущение
древнего эллина. Вовсе он не обвивал истины священ ным покровом
поэзии, не населял «пустой» земли прекрасными образами. Земля для него была полна жизни и красоты, жизнь была прекрасна и божественна, — не покров жизни, а жизнь сама. И не потому она была прекрасна и божественна, что
Еще и еще раз: нет, не правы были Шиллер и Ницше, утверждая, что
древний эллин радостно-светлым покровом
поэзии обвивал темную, скорбную истину. Истина стояла перед ним без всякого покрова, и она сама, в подлиннейшей своей сущности, была для него божественно-светла и божественно-радостна.