Неточные совпадения
Забив весло
в ил, он привязал к нему лодку, и оба поднялись вверх, карабкаясь по выскакивающим из-под колен и локтей камням. От обрыва тянулась чаща. Раздался стук топора, ссекающего сухой ствол; повалив дерево, Летика развел костер на обрыве. Двинулись тени и отраженное водой пламя;
в отступившем мраке высветились трава и ветви; над костром, перевитым дымом, сверкая,
дрожал воздух.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою
дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него
в угол, пристально,
в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей
воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
Базаров встал и толкнул окно. Оно разом со стуком распахнулось… Он не ожидал, что оно так легко отворялось; притом его руки
дрожали. Темная мягкая ночь глянула
в комнату с своим почти черным небом, слабо шумевшими деревьями и свежим запахом вольного, чистого
воздуха.
Кивнув головой, Самгин осторожно прошел
в комнату, отвратительно пустую, вся мебель сдвинута
в один угол. Он сел на пыльный диван, погладил ладонями лицо, руки
дрожали, а пред глазами как бы стояло
в воздухе обнаженное тело женщины, гордой своей красотой. Трудно было представить, что она умерла.
В щель,
в глаза его бил
воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на светлом круге воды
в чане, — вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею,
дрожало, а темное пятно
в центре казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал...
Он встал, ноги его
дрожали, а руками он тыкал судорожно
в воздух, точно что-то отталкивая, стоял, топая ногой, и кричал...
Клим промолчал, присматриваясь, как
в красноватом луче солнца мелькают странно обесцвеченные мухи; некоторые из них, как будто видя
в воздухе неподвижную точку, долго
дрожали над нею, не решаясь сесть, затем падали почти до пола и снова взлетали к этой невидимой точке. Клим показал глазами на тетрадку...
Самгин видел, как за санями взорвался пучок огня, похожий на метлу, разодрал
воздух коротким ударом грома, взметнул облако снега и зеленоватого дыма; все вокруг
дрогнуло, зазвенели стекла, — Самгин пошатнулся от толчка
воздухом в грудь,
в лицо и крепко прилепился к стене, на углу.
Вечером Клим плутал по переулкам около Сухаревой башни. Щедро светила луна, мороз окреп; быстро мелькали темные люди, согнувшись, сунув руки
в рукава и
в карманы; по сугробам снега прыгали их уродливые тени.
Воздух хрустально
дрожал от звона бесчисленных колоколов, благовестили ко всенощной.
Она видела теперь
в нем мерзость запустения — и целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться силы, глотнуть
воздуха и освежить запекшиеся от сильного и горячего дыхания губы, колени у ней
дрожали; еще минута — и она готова рухнуть на землю, но чей-то голос, дающий силу, шептал ей: «Иди, не падай — дойдешь!»
И вдруг из-за скал мелькнул яркий свет, задрожали листы на деревьях, тихо зажурчали струи вод. Кто-то встрепенулся
в ветвях, кто-то пробежал по лесу; кто-то вздохнул
в воздухе — и
воздух заструился, и луч озолотил бледный лоб статуи; веки медленно открылись, и искра пробежала по груди,
дрогнуло холодное тело, бледные щеки зардели, лучи упали на плечи.
Солнце опустилось; я взглянул на небо и вспомнил отчасти тропики: та же бледно-зеленая чаша, с золотым отливом над головой, но не было живописного узора облаков, млеющих
в страстной тишине
воздуха; только кое-где,
дрожа, искрились белые звезды.
По улицам, прохладным и влажным еще с левой стороны,
в тени, и высохшим посередине, не переставая гремели по мостовой тяжелые воза ломовых, дребезжали пролетки, и звенели конки. Со всех сторон
дрожал воздух от разнообразного звона и гула колоколов, призывающих народ к присутствованию при таком же служении, какое совершалось теперь
в тюрьме. И разряженный народ расходился каждый по своему приходу.
Но вот наступает вечер. Заря запылала пожаром и обхватила полнеба. Солнце садится.
Воздух вблизи как-то особенно прозрачен, словно стеклянный; вдали ложится мягкий пар, теплый на вид; вместе с росой падает алый блеск на поляны, еще недавно облитые потоками жидкого золота; от деревьев, от кустов, от высоких стогов сена побежали длинные тени… Солнце село; звезда зажглась и
дрожит в огнистом море заката…
Десять раз выбегал я
в сени из спальни, чтоб прислушаться, не едет ли издали экипаж: все было тихо, едва-едва утренний ветер шелестил
в саду,
в теплом июньском
воздухе; птицы начинали петь, алая заря слегка подкрашивала лист, и я снова торопился
в спальню, теребил добрую Прасковью Андреевну глупыми вопросами, судорожно жал руки Наташе, не знал, что делать,
дрожал и был
в жару… но вот дрожки простучали по мосту через Лыбедь, — слава богу, вовремя!
— Нет, именно это! Это страшно русское, — возбужденно выкрикивал нахлебник и, вдруг остолбенев среди кухни, начал громко говорить, рассекая
воздух правой рукою, а
в левой
дрожали очки. Говорил долго, яростно, подвизгивая и притопывая ногою, часто повторяя одни и те же слова...
Казармы здесь старые,
в камерах тяжелый
воздух, отхожие места много хуже, чем
в северных тюрьмах, хлебопекарня темная, карцеры для одиночного заключения темные, без вентиляций, холодные; я и сам несколько раз видел, как заключенные
в них
дрожали от холода и сырости.
От сопротивления
воздуха кончики маховых перьев (охотники называют их правильными) начинают сильно
дрожать и производят означенный звук»] кружась
в голубой вышине весеннего
воздуха, падая из-под небес крутыми дугами книзу и быстро поднимаясь вверх… весенняя стрельба с прилета кончилась!..
Стрепет
дрожит, трепещет
в воздухе как будто на одном месте и
в то же время быстро летит вперед.
Каждому тону он давал достаточно времени, и они, один за другим, колыхаясь,
дрожали и замирали
в воздухе.
Сначала у ней голос
дрогнул, но потом окреп и разлился
в утреннем
воздухе, точно серебро.
Но до чтения ли, до письма ли было тут, когда душистые черемухи зацветают, когда пучок на березах лопается, когда черные кусты смородины опушаются беловатым пухом распускающихся сморщенных листочков, когда все скаты гор покрываются подснежными тюльпанами, называемыми сон, лилового, голубого, желтоватого и белого цвета, когда полезут везде из земли свернутые
в трубочки травы и завернутые
в них головки цветов; когда жаворонки с утра до вечера висят
в воздухе над самым двором, рассыпаясь
в своих журчащих, однообразных, замирающих
в небе песнях, которые хватали меня за сердце, которых я заслушивался до слез; когда божьи коровки и все букашки выползают на божий свет, крапивные и желтые бабочки замелькают, шмели и пчелы зажужжат; когда
в воде движенье, на земле шум,
в воздухе трепет, когда и луч солнца
дрожит, пробиваясь сквозь влажную атмосферу, полную жизненных начал…
В траве,
в кустах кизиля и дикого шиповника,
в виноградниках и на деревьях — повсюду заливались цикады;
воздух дрожал от их звенящего, однообразного, неумолчного крика.
Не успели загонщики «отлепортовать» по порядку слушавшему их служащему, как дальний конец Студеной улицы точно
дрогнул, и
в воздухе рассеянной звуковой волной поднялось тысячеголосое «ура». Но это был еще не барин, а только вихрем катилась кибитка Родиона Антоныча, который, без шляпы, потный и покрытый пылью, отчаянно махал обеими руками, выкрикивая охрипшим голосом...
Каждый день над рабочей слободкой,
в дымном, масляном
воздухе,
дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы.
Выйдешь оттуда на вольный
воздух, так словно
в тюрьме целый год высидел: глаза от света режет, голова кружится, даже руки-ноги
дрожат.
Плаксивые звуки заныли,
дрожа и посвистывая,
в неподвижном
воздухе.
Пароход шел тихо, среди других пароходов, сновавших, точно водяные жуки, по заливу. Солнце село, а город все выплывал и выплывал навстречу, дома вырастали, огоньки зажигались рядами и
в беспорядке
дрожали в воде, двигались и перекрещивались внизу, и стояли высоко
в небе. Небо темнело, но на нем ясно еще рисовалась высоко
в воздухе тонкая сетка огромного, невиданного моста.
И мистер Борк пошел дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем, потому что столбы кругом
дрожали, улица гудела, вверху лязгало железо о железо, а прямо над головами лозищан по настилке на всех парах летел поезд. Они посмотрели с разинутыми ртами, как поезд изогнулся
в воздухе змеей, повернул за угол, чуть не задевая за окна домов, — и полетел опять по
воздуху дальше, то прямо, то извиваясь…
Но Матвей уже не мог слушать, его вместилище впечатлений было не ёмко и быстро переполнялось. На солнечном припёке лениво и молча двигались задом наперёд синие канатчики,
дрожали серые шнуры, жалобно скрипело колесо и качался, вращая его, квадратный мужик Иван. Сонно вздрагивали обожжённые солнцем метёлки лошадиного щавеля, над холмами струилось марево, а на одной плешивой вершине стоял, точно
в воздухе, пастух.
Голос его
дрожит, ласкает… вот я чувствую его
в воздухе.
Вдруг хлынул дождь, за окном раздался вой, визг, железо крыш гудело, вода, стекая с них, всхлипывала, и
в воздухе как бы
дрожала сеть толстых нитей стали.
Илья
дрожал от страха, но не мог уйти, глядя, как бессильно мотавшаяся
в воздухе чёрная, сухая рука Еремея грозит крючковатым пальцем.
Багры
дрогнули, поднялись
в воздухе, потом снова опустились
в воду.
— Я — женюсь завтра… Никогда не буду… — шуршали
в воздухе тяжёлые, трусливые слова. На подбородке шпиона блестел жир, и салфетка на груди его
дрожала.
Ежели от одного звука этого голоса чалая лошадка могла ошалеть так, что забыла свою должность, чтò бы было с ней, ежели бы она видела всю красавицу шалунью, как она, насторожив уши, растопырив ноздри, втягивая
в себя
воздух и куда-то порываясь и
дрожа всем своим молодым и красивым телом, звала ее.
Надежных удальцов до полусотни
На ваши деньги нанял я, сеньор.
Фелука также уж совсем готова:
Ходок отличный. Щегольски загнута,
Лихая мачта
в воздухе дрожит;
Прилажен к ней косой латинский парус;
Мадонна шелком вышита на нем;
На флаге герб Тенорьо де Маранья,
И провианту вдоволь. По волнам,
Как ласточка скользя на них без звука,
Запрыгает разбойничья фелука!
Резкий медный звук вдруг пронесся над Иерусалимом. Он долго заунывно
дрожал и колебался
в воздухе, и когда замолк, то долго еще плыли его трепещущие отзвуки.
Теперь, когда Челкаш шепнул «кордоны!», Гаврила
дрогнул: острая, жгучая мысль прошла сквозь него, прошла и задела по туго натянутым нервам, — он хотел крикнуть, позвать людей на помощь к себе… Он уже открыл рот и привстал немного на лавке, выпятил грудь, вобрал
в нее много
воздуха и открыл рот, — но вдруг, пораженный ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл глаза и свалился с лавки.
Песчаный и пустынный берег
дрогнул от его крика, и намытые волнами моря желтые волны песку точно всколыхнулись.
Дрогнул и Челкаш. Вдруг Гаврила сорвался с своего места, бросился к ногам Челкаша, обнял их своими руками и дернул к себе. Челкаш пошатнулся, грузно сел на песок и, скрипнув зубами, резко взмахнул
в воздухе своей длинной рукой, сжатой
в кулак. Но он не успел ударить, остановленный стыдливым и просительным шепотом Гаврилы...
Потом: краткое мерцание утренней зари, медленный благовест к заутреням,
дрожь на проникнутом ночною свежестью
воздухе, рюмка водки
в ближайшей харчевне, шум, смех, изумление ранних прохожих… стой! слушай!
Когда мы говорили, голоса наши звучали и останавливались над нами
в неподвижном
воздухе, как будто мы одни только и были посреди всего мира и одни год этим голубым сводом, на котором, вспыхивая и
дрожа, играло нежаркое солнце.
Фигура человека, таким мрачным пятном ворвавшаяся сюда, теперь стушевалась, будто слившись с этою природой. И душа человека тоже начала с нею сливаться. Прошка полежал несколько минут, закрыв лицо согнутыми
в локтях руками. Потом он открыл глаза и, подняв голову, посмотрел на пруд, на лодки, которые опять мерно покачивались на синих струях, разводя вокруг себя серебристые круги; на листья, которые
дрожали над ним
в тонкой синеве
воздуха, прислушался к чему-то, и вдруг легкая улыбка подернула его щеки.
Лягушки заливались теперь со всех сторон. Казалось, что весь
воздух дрожал от их страстных, звенящих криков, которым вторили глухие, более редкие, протяжные стоны больших жаб. Небо из зеленого сделалось темно-синим, и луна сияла на нем, как кривое лезвие серебряной алебарды. Заря погасла. Только у того берега,
в чистой речной заводи, рдели длинные кровавые полосы.
В последних числах августа, во время больших маневров, N-ский пехотный полк совершал большой, сорокаверстный переход от села Больших Зимовец до деревни Нагорной. День стоял жаркий, палящий, томительный. На горизонте, серебряном от тонкой далекой пыли,
дрожали прозрачные волнующиеся струйки нагретого
воздуха. По обеим сторонам дороги, куда только хватал глаз, тянулось все одно и то же пространство сжатых полей с торчащими на нем желтыми колючими остатками соломы.
— Я не хочу… — Учитель топнул ногой и, весь
дрожа, задохнулся от волнения и приступа кашля. И, пока он кашлял, со стоном корчась от боли и недостатка
воздуха в поражённых лёгких, Тихон Павлович, стоя перед ним
в позе победителя, громко и отчётливо, с красным возбуждённым лицом и сознанием своей правоты, отчеканивал ему...
Тихону Павловичу под конец его речи сделалось чуть не до слёз грустно. Учитель, охваченный припадком кашля, сидел на стуле согнувшись и, низко наклонив вперёд голову, весь
дрожал. Одной рукой он держался за бок, а другой судорожно махал
в воздухе, должно быть, желая остановить расходившегося купца.
Семен метнул
в него косым пытливым взглядом и уверенно, со строгим и странно-холодным лицом, бросил
в воздух такой яркий сноп вызывающе-радостных и певучих звуков, что по горбу слабосильного портного пробежала зыбкая
дрожь, и внизу на площади остановились двое прохожих и подняли головы кверху.
Сжатый
воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь
в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался
в воздухе…
Таня взяла корешок. Знахарка продолжала сбор трав и рытье кореньев… Тихо и плавно нагибала она стройный стан свой, наклоняясь к земле… Сорвет ли травку, возьмет ли цветочек, выроет ли корень — тихо и величаво поднимает его кверху и очами, горящими огнем восторга, ясно глядит на алую зарю, разливавшуюся по небосклону. Горят ее щеки, высоко подымается грудь, и вся она
дрожит в священном трепете… Высоко подняв руку и потрясая сорванною травой
в воздухе, восторженно восклицает...