Неточные совпадения
Я вздрогнул от
ужаса, когда убедился, что это была она; но отчего закрытые глаза так впали? отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей? отчего выражение всего лица так строго и холодно? отчего губы так бледны и склад их так прекрасен, так величествен и выражает такое неземное спокойствие, что холодная
дрожь пробегает по моей спине и волосам, когда я вглядываюсь
в него?..
В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого
ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его не забуду, и, когда вспомню, всегда пробежит холодная
дрожь по моему телу.
Хочется ему и
в овраг сбегать: он всего саженях
в пятидесяти от сада; ребенок уж прибегал к краю, зажмурил глаза, хотел заглянуть, как
в кратер вулкана… но вдруг перед ним восстали все толки и предания об этом овраге: его объял
ужас, и он, ни жив ни мертв, мчится назад и,
дрожа от страха, бросился к няньке и разбудил старуху.
Его пронимала
дрожь ужаса и скорби. Он, против воли, группировал фигуры, давал положение тому, другому, себе добавлял, чего недоставало, исключал, что портило общий вид картины. И
в то же время сам ужасался процесса своей беспощадной фантазии, хватался рукой за сердце, чтоб унять боль, согреть леденеющую от
ужаса кровь, скрыть муку, которая готова была страшным воплем исторгнуться у него из груди при каждом ее болезненном стоне.
— Ни с кем и ни к кому — подчеркнуто, — шептал он, ворочая глазами вокруг, губы у него
дрожали, — тут есть кто-то, с кем она видится, к кому пишет! Боже мой! Письмо на синей бумаге было — не от попадьи! — сказал он
в ужасе.
Было раннее октябрьское утро, серое, холодное, темное. У приговоренных от
ужаса лица желтые и шевелятся волосы на голове. Чиновник читает приговор,
дрожит от волнения и заикается оттого, что плохо видит. Священник
в черной ризе дает всем девяти поцеловать крест и шепчет, обращаясь к начальнику округа...
Не могу выразить чувства холодного
ужаса, охватившего мою душу
в эту минуту.
Дрожь пробегала по моим волосам, а глаза с бессмыслием страха были устремлены на нищего…
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания
дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой
ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там
в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских детей! гм!
Мать наскоро перевязала рану. Вид крови наполнял ей грудь жалостью, и, когда пальцы ее ощущали влажную теплоту,
дрожь ужаса охватывала ее. Она молча и быстро повела раненого полем, держа его за руку. Освободив рот, он с усмешкой
в голосе говорил...
В одну из минут, проведенных ею там, над головой ее мелькнула, улетая вдаль, какая-то черная тихая птица — она разбудила ее, подняла.
Дрожа от холода, она пошла домой, навстречу привычному
ужасу побоев и новых обид…
— Князь! — прошептала Елена,
дрожа от
ужаса, — коли нет
в тебе совести, вспомни боярскую честь свою, вспомни хоть стыд…
Разговаривая с ним, она оглядывала публику и часто здоровалась со знакомыми; это были ее товарки по курсам Герье и по консерватории, и ученики, и ученицы. Она пожимала им руки крепко и порывисто, будто дергала. Но вот она стала поводить плечами, как
в лихорадке, и
дрожать и наконец проговорила тихо, глядя на Лаптева с
ужасом...
Холодный
ужас дрожью пробежал по телу его; охваченный предчувствием чего-то страшного, он оторвался стены и торопливыми шагами, спотыкаясь, пошёл
в город, боясь оглянуться, плотно прижимая руки свои к телу.
Когда-то
в детстве мир был для меня населен таинственными духами, и по ночам я
дрожал от суеверного
ужаса.
Тетка, ничего не понимая, подошла к его рукам; он поцеловал ее
в голову и положил рядом с Федором Тимофеичем. Засим наступили потемки… Тетка топталась по коту, царапала стенки чемодана и от
ужаса не могла произнести ни звука, а чемодан покачивался, как на волнах, и
дрожал…
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая
в вашем положении укрылась бы от людей, сидела бы дома запершись, и люди видели бы ее только
в храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы
в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас,
дрожала от
ужаса и боялась, чтобы гром небесный не поразил нашего дома
в то время, когда вы сидите у нас.
И самая
дрожь в голосе казалась несколько умышленною; и не кричал он бестолково, а выводил тщательно каждую ноту
в этом зверином вопле, полном несказанного
ужаса и скорби.
Теперь, когда Челкаш шепнул «кордоны!», Гаврила
дрогнул: острая, жгучая мысль прошла сквозь него, прошла и задела по туго натянутым нервам, — он хотел крикнуть, позвать людей на помощь к себе… Он уже открыл рот и привстал немного на лавке, выпятил грудь, вобрал
в нее много воздуха и открыл рот, — но вдруг, пораженный
ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл глаза и свалился с лавки.
Я был как
в горячке и двинул всю эту кучу денег на красную — и вдруг опомнился! И только раз во весь этот вечер, во всю игру, страх прошел по мне холодом и отозвался
дрожью в руках и ногах. Я с
ужасом ощутил и мгновенно сознал, что для меня теперь значит проиграть! Стояла на ставке вся моя жизнь!
Граф
дрожал всем телом,
ужас, совесть и жалость почти обезумели его самого. Он выбежал из комнаты, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но вместо того прошел
в свой кабинет и
в изнеможении упал на диван. Ему все еще слышалось, как несчастная кричала: «Душно! Жарко!» Сапега зажал себе уши. Прошло несколько минут,
в продолжение которых криков не было слышно.
И Милорд залаял басом: «Гав! гав!» Оказалось, что мальчиков задержали
в городе,
в Гостином дворе (там они ходили и все спрашивали, где продается порох). Володя как вошел
в переднюю, так и зарыдал и бросился матери на шею. Девочки,
дрожа, с
ужасом думали о том, что теперь будет, слышали, как папаша повел Володю и Чечевицына к себе
в кабинет и долго там говорил с ними; и мамаша тоже говорила и плакала.
Никогда
в моей жизни, ни прежде, ни после, я не видел ничего ужаснее этого лица, освещенного трепетным пламенем камина… Оно было совершенно искажено выражением
ужаса и как будто мучительного вопроса. Нижняя челюсть его
дрожала, зубы стучали как будто от озноба…
Утром, 6 октября 1885 г.,
в канцелярию станового пристава 2-го участка С — го уезда явился прилично одетый молодой человек и заявил, что его хозяин, отставной гвардии корнет Марк Иванович Кляузов, убит. Заявляя об этом, молодой человек был бледен и крайне взволнован. Руки его
дрожали и глаза были полны
ужаса.
Точно
в ужасе перед силой человека, заставившей говорить человеческим языком его бездушное тело, частою
дрожью дрожал снизу доверху гигантский колокол, и покорно плакал о чуждой ему человеческой доле, и к небу возносил свои мощные мольбы и угрозы.
— Что вы? Господин? —
в ужасе забормотал Иона. Руки и ноги у него задрожали мелкой
дрожью. — Тут нельзя. Вы как же это остались? Господи боже мой… — Дыхание у Ионы перехватило, и он смолк.
Чуть светало. Я ехал на извозчике по пустынным темным улицам;
в предрассветном тумане угрюмо
дрожали гудки далеких заводов; было холодно и сыро; редкие огоньки сонно мигали
в окнах. На душе было смутно и как-то жутко-пусто. Я вспомнил свое вчерашнее состояние, наблюдал теперешнюю разбитость — и с
ужасом почувствовал, что я болен, болен тяжело и серьезно. Уж два последние года я замечал, как у меня все больше выматываются нервы, но теперь только ясно понял, до чего я дошел.
Человек, одержимый страхом смерти, целиком находится по сю сторону жизни,
в этом мире, и не способен уже испытывать трансцендентного
ужаса перед тайной смерти, он слишком поглощен своим организмом, слишком привязан к земной жизни и
дрожит за нее.
Токарев
дрожал мелкою
дрожью,
в голосе звучал
ужас, как будто действительно это таинственное «невидимое» стояло здесь
в темноте… Но и
в ужасе своем Токарев чувствовал, как Сергей нервно вздрагивал. И становилось на душе злобно-радостно.
Была минута, — он еще стоял, — когда ноги его
дрогнули и похолодели.
В глазах стало темнеть. Позор наказания обдал его гораздо большим
ужасом, чем мысль потерять разум
в сумасшедшем доме. Это он прекрасно сознавал.
Эти дети, эти маленькие, еще невинные дети. Я видел их на улице, когда они играли
в войну и бегали друг за другом, и кто-то уж плакал тоненьким детским голосом — и что-то
дрогнуло во мне от
ужаса и отвращения. И я ушел домой, и ночь настала, — и
в огненных грезах, похожих на пожар среди ночи, эти маленькие еще невинные дети превратились
в полчище детей-убийц.
Помню
в детстве отшатывающий, всю душу насквозь прохватывающий страх перед темнотой. Трусость ли это у детей — этот настороженный, стихийный страх перед темнотой? Тысячи веков
дрожат в глубине этого страха, — тысячи веков дневного животного: оно ничего
в темноте не видит, а кругом хищники зряче следят мерцающими глазами за каждым его движением. Разве не
ужас? Дивиться можно только тому, что мы так скоро научаемся преодолевать этот
ужас.
Андрей Хрисанфыч вернулся к себе
в комнатку, чтобы покурить, пока кто не пришел, и Ефимья вдруг замолчала, притихла и вытерла глаза, и только губы у нее
дрожали. Она его очень боялась, ах, как боялась! Трепетала, приходила
в ужас от его шагов, от его взгляда, не смела сказать при нем ни одного слова.
Но — увы! — у меня, главного действующего лица, все слова вмиг вылетели из памяти, и
в голове моей пусто, а
в душе такой ни с чем не сравнимый
ужас, что вот-вот, кажется, сердце должно
дрогнуть и разорваться на тысячу клочков.
Только тут я начинаю понимать,
в чем дело, и чувствую, как подкашиваются мои ноги, а по спине пробегает холодная
дрожь ужаса.
Весело прыгнула с постели королева и видит — лица у ее свиты, фрейлин и служанок испуганные, белые, как мел, губы
дрожат.
В глазах
ужас написан.
Князь Святозаров медленно опустился на ковер кабинета. Шпага
дрожала в его боку. Широко раскрытые глаза князя были полны предсмертного
ужаса.
И во всем теле чувствуешь щекотание какое-то, мурашки, легкую
дрожь… Всегда мне было приятно это чувство. Но не
ужас ли? Я испытывала то же самое… И
в какую минуту? — когда мне нужно было кинуться на него, задушить его, плюнуть ему
в лицо, надавать ему пощечин!.. Que sais-je! [Не знаю, что еще! (фр.).]
Несчастный быстро открыл глаза.
В них изобразился
ужас. Все тело его
дрогнуло. Он даже приподнял голову.
Я
дрожу от изнеможения и
ужаса;
в груди моей холод, а голова моя горит, как у пекаря, который стоит перед печкой.
И сознание, что, ложась спать, я мог
в рассеянности не запереть на ключ двери моей спальни, заставляет меня десятки раз вскакивать с постели и с
дрожью ужаса ощупывать замок.