Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый
дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и
говорить про губернаторов…
«Просто
дурак я», —
говорил он сам себе.
Впрочем,
говорят, что и без того была у них ссора за какую-то бабенку, свежую и крепкую, как ядреная репа, по выражению таможенных чиновников; что были даже подкуплены люди, чтобы под вечерок в темном переулке поизбить нашего героя; но что оба чиновника были в
дураках и бабенкой воспользовался какой-то штабс-капитан Шамшарев.
— Партии нет возможности оканчивать, —
говорил Чичиков и заглянул в окно. Он увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из комнаты не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных
дурака.
Кажется, как будто ее мало заботило то, о чем заботятся, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадлежала, по самому сложению своему, к тому философическому разряду людей, которые, имея и чувства, и мысли, и ум, живут как-то вполовину, на жизнь глядят вполглаза и, видя возмутительные тревоги и борьбы,
говорят: «<Пусть> их,
дураки, бесятся!
Ты,
дурак, слушай, коли
говорят! я тебя, невежа, не стану дурному учить.
— Пойдем, пойдем! —
говорит отец, — пьяные, шалят,
дураки: пойдем, не смотри! — и хочет увести его, но он вырывается из его рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дергает, чуть не падает.
— То есть вы этим выражаете, что я хлопочу в свой карман. Не беспокойтесь, Родион Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то не стал бы так прямо высказываться, не
дурак же ведь я совсем. На этот счет открою вам одну психологическую странность. Давеча я, оправдывая свою любовь к Авдотье Романовне,
говорил, что был сам жертвой. Ну так знайте же, что никакой я теперь любви не ощущаю, н-никакой, так что мне самому даже странно это, потому что я ведь действительно нечто ощущал…
— Не только драньем вихров, но даже и помелом было бы полезно обойтись с иными
дураками. Я не о покойнике теперь
говорю! — отрезала Катерина Ивановна провиантскому.
«Черт возьми! — продолжал он почти вслух, —
говорит со смыслом, а как будто… Ведь и я
дурак! Да разве помешанные не
говорят со смыслом? А Зосимов-то, показалось мне, этого-то и побаивается! — Он стукнул пальцем по лбу. — Ну что, если… ну как его одного теперь пускать? Пожалуй, утопится… Эх, маху я дал! Нельзя!» И он побежал назад, вдогонку за Раскольниковым, но уж след простыл. Он плюнул и скорыми шагами воротился в «Хрустальный дворец» допросить поскорее Заметова.
Кабанов. Что ж мне, разорваться, что ли! Нет,
говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с
дураком, и нянчится.
Кабанова (совершенно хладнокровно).
Дурак! (Вздыхает.) Что с
дураком и
говорить! только грех один!
Дико́й. Да что ты ко мне лезешь со всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то не хочу. Ты должен был прежде узнать, в расположении я тебя слушать,
дурака, или нет. Что я тебе — ровный, что ли? Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет разговаривать.
«Тьфу пропасть!»
говорит она: «и тот
дурак,
Кто слушает людских всех врак...
Однако же смеётся Тришке всяк,
А Тришка
говорит: «Так я же не
дурак,
И ту беду поправлю:
Длиннее прежнего я рукава наставлю»…
Робинзон. Столица Франции, да чтоб там по-французски не
говорили! Что ты меня за
дурака, что ли, считаешь?
Не любишь ты меня, естественное дело:
С другими я и так и сяк,
С тобою
говорю несмело,
Я жалок, я смешон, я неуч, я
дурак.
— Optime. [Превосходно (лат.).] Нечего мешкать; мешкают одни
дураки — да умники. Я тебе
говорю: богатое тело!
«Энергия необходима, —
говаривал он тогда, — l’energie est la première qualite d’un homme d’ètat»; [Энергия — первейшее качество государственного человека (фр.).] а со всем тем он обыкновенно оставался в
дураках и всякий несколько опытный чиновник садился на него верхом.
— Да, — проговорил он, ни на кого не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз
дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор, и тебе
говорят, что путные люди этакими пустяками больше не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее нас.
— А новый министр, Столыпин,
говорит, — трус и
дурак.
— Заметно, господин, что
дураков прибывает; тут, кругом, в каждой деревне два, три дуренка есть. Одни
говорят: это от слабости жизни, другие считают урожай
дураков приметой на счастье.
— Я — честно
говорю. Надобно уметь брать. Особенно — у
дураков. Вон как Сергей Витте обирает.
Спрашиваю: «Нашли что-нибудь интересное?» Он хотел встать, ноги у него поехали под стол, шлепнулся в кресло и, подняв руки вверх, объявил: «Я — не вор!» — «Вы,
говорю,
дурак.
Вспомнилось, как однажды у Прейса Тагильский холодно и жестко
говорил о государстве как органе угнетения личности, а когда Прейс докторально сказал ему: «Вы шаржируете» — он ответил небрежно: «Это история шаржирует». Стратонов сказал: «Ирония ваша — ирония нигилиста». Так же небрежно Тагильский ответил и ему: «Ошибаетесь, я не иронизирую. Однако нахожу, что человек со вкусом к жизни не может прожевать действительность, не сдобрив ее солью и перцем иронии. Учит — скепсис, а оптимизм воспитывает
дураков».
— А этот… Марков-Воляй, бурнопламенный
дурак,
говорят, ведет из Ораниенбаума пулеметный полк. Слушай — кто здесь сила?
— Нет! — крикнул Дронов. — Честному человеку — не предложат! Тебе — предлагали? Ага! То-то! Нет, он знал, с кем
говорит, когда
говорил со мной, негодяй! Он почувствовал: человек обозлен, ну и… попробовал. Поторопился,
дурак! Я, может быть, сам предложил бы…
— Он
говорил, что война — всенародная глупость и что германе тоже
дураки…
— Она испортила мне всю жизнь, вы знаете, —
говорил он. — Она — все может. Помните —
дурак этот, сторож, такой огромный? Он — беглый. Это он менялу убил. А она его — спрятала, убийцу.
— Любопытна слишком. Ей все надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше? Да черт их знает, кто от кого зависит! Я — от
дураков. Мне на днях губернатор сказал, что я компрометирую себя, давая работу политическим поднадзорным. Я
говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве,
говорит, у нас, в России, нет уже честных людей неопороченных?
— Уже один раз испортили игру,
дураки, —
говорил он, отпирая замок обшитой кожею корзины. — Если б не это чертово Первое марта, мы бы теперь держали Европу за рога…
— Я
говорю Якову-то: товарищ, отпустил бы солдата, он — разве злой?
Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое дело, он тут кругом всех знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, — помните, чай, лысоватый, во флигере у Распоповых жил, Борисов — фамилия? Пьяный человек был, а умница, добряк.
Бальзаминова. А ты, Миша, не обижайся! Пословица-то
говорит, что «
дуракам счастье». Ну, вот нам счастье и вышло. За умом не гонись, лишь бы счастье было. С деньгами-то мы и без ума проживем.
Бальзаминов. Давай! А вы, маменька,
говорили, что я сделать ничего не умею! А ты
говорила, что я
дурак!
Бальзаминов. Еще бы! На что мне теперь ум? A давеча, маменька, обидно было, как денег-то нет, да и ума-то нет,
говорят, А теперь пускай
говорят, что
дурак: мне все одно.
Сваха-то давеча правду
говорила, что я
дурак.
— Как можно
говорить, чего нет? — договаривала Анисья, уходя. — А что Никита сказал, так для
дураков закон не писан. Мне самой и в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за дверь, но говор еще слышался с минуту за дверью.
— Нет, не оставлю! Ты меня не хотел знать, ты неблагодарный! Я пристроил тебя здесь, нашел женщину-клад. Покой, удобство всякое — все доставил тебе, облагодетельствовал кругом, а ты и рыло отворотил. Благодетеля нашел: немца! На аренду имение взял; вот погоди: он тебя облупит, еще акций надает. Уж пустит по миру, помяни мое слово!
Дурак,
говорю тебе, да мало
дурак, еще и скот вдобавок, неблагодарный!
— И порядка больше, — продолжал Тарантьев, — ведь теперь скверно у тебя за стол сесть! Хватишься перцу — нет, уксусу не куплено, ножи не чищены; белье, ты
говоришь, пропадает, пыль везде — ну, мерзость! А там женщина будет хозяйничать: ни тебе, ни твоему
дураку, Захару…
— Хорош друг! —
говорил Тарантьев. — Я слышал, он и невесту у тебя поддел; благодетель, нечего сказать! Ну, брат,
дурак ты, земляк…
— Я думал, что болтовня их взволнует тебя. Катя, Марфа, Семен и этот
дурак Никита Бог знает что
говорят…
— Оттреплет этакий барин! —
говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду
дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь мир, что ты
дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай,
говорю тебе, я без того не выйду…
— Нет, нет, — перебил он и торопливо поерошил голову, — не
говорите этого. Лучше назовите меня
дураком, но я честный, честный, честный! Я никому не позволю усомниться… Никто не смеет!
Если б только одно это, я бы назвал его
дураком — и дело с концом, а он затопал ногами, грозил пальцем, стучал палкой: «Я тебя,
говорит, мальчишку, в острог: я тебя туда, куда ворон костей не заносил; в двадцать четыре часа в мелкий порошок изотру, в бараний рог согну, на поселение сошлю!» Я дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился в него.
— Я три года молчал, я три года
говорить готовился…
Дураком я вам, разумеется, показаться не мог, потому что вы сами чрезвычайно умны, хотя глупее меня вести себя невозможно, но подлецом!
— Если б вместо отвлеченных рассуждений вы
говорили со мной по-человечески и, например, хоть намекнули мне только об этой проклятой игре, я бы, может, не втянулся, как
дурак, — сказал я вдруг.
Прости, Лиза, я, впрочем, —
дурак:
говоря это, я тебя обижаю и знаю это; я это понимаю…
— Non, il est impayable, [Нет, он бесподобен,] — обратилась графиня Катерина Ивановна к мужу. — Он мне велит итти на речку белье полоскать и есть один картофель. Он ужасный
дурак, но всё-таки ты ему сделай, что он тебя просит. Ужасный оболтус, — поправилась она. — А ты слышал: Каменская,
говорят, в таком отчаянии, что боятся за ее жизнь, — обратилась она к мужу, — ты бы съездил к ней.
Нынешний пост четверги Агриппины Филипьевны заставляли
говорить о себе положительно весь город, потому что на них фигурировал Привалов. Многие нарочно приезжали затем только, чтобы взглянуть на этот феномен и порадоваться счастью Агриппины Филипьевны, которая так удивительно удачно пристраивала свою младшую дочь. Что Алла выходит за Привалова — в этом могли сомневаться только завзятые
дураки.