Неточные совпадения
У первой Матрены
Груздочки ядрены.
Матрена вторая
Несет каравая,
У третьей водицы попью
из ковша:
Вода ключевая, а мера —
душа!
Тошен свет,
Правды нет,
Жизнь тошна,
Боль сильна.
Влас был
душа добрейшая,
Болел за всю вахлачину —
Не за одну семью.
Туман, застилавший всё в ее
душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой
болью защемили больное сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться до того, чтобы пробыть целый день с ним в его доме. Она вошла к нему в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
Он чувствовал, что люди уничтожат его, как собаки
задушат истерзанную, визжащую от
боли собаку.
Но девушка была, об этом настойчиво говорила пустота в
душе, тянущая, как
боль.
Погодите, он придет, и тогда вы очнетесь; вам будет досадно и стыдно за свою ошибку, а мне эта досада и стыд сделают
боль», — вот что следовало бы мне сказать вам, если б я от природы был попрозорливее умом и пободрее
душой, если б, наконец, был искреннее…
А сам все шел да шел упрямо по избранной дороге. Не видали, чтоб он задумывался над чем-нибудь болезненно и мучительно; по-видимому, его не пожирали угрызения утомленного сердца; не
болел он
душой, не терялся никогда в сложных, трудных или новых обстоятельствах, а подходил к ним, как к бывшим знакомым, как будто он жил вторично, проходил знакомые места.
У Райского
болела душа пуще всех прежних его мук. Сердце замирало от ужаса и за бабушку, и за бедную, трепетную, одинокую и недоступную для утешения Веру.
Посему и ты, Софья, не смущай свою
душу слишком, ибо весь твой грех — мой, а в тебе, так мыслю, и разуменье-то вряд ли тогда было, а пожалуй, и в вас тоже, сударь, вкупе с нею, — улыбнулся он с задрожавшими от какой-то
боли губами, — и хоть мог бы я тогда поучить тебя, супруга моя, даже жезлом, да и должен был, но жалко стало, как предо мной упала в слезах и ничего не потаила… ноги мои целовала.
Привалов от
души пожелал счастья своему бывшему поверенному и Верочке. Это зарождавшееся молодое счастье отозвалось в его
душе глухой
болью…
В настоящем же деле, которым мы так все теперь заняты, которым
болят наши
души, — в настоящем деле отец, покойный Федор Павлович Карамазов, нисколько не подходил под то понятие об отце, которое сейчас сказалось нашему сердцу.
Что-то горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до
боли, слезы восторга рвались из
души его… Он простер руки, вскрикнул и проснулся…
Самолюбие его страдало невыносимо; но не одна
боль уязвленного самолюбия терзала его: отчаяние овладело им, злоба
душила его, жажда мести в нем загоралась.
Но Дубровский уже ее не слышал,
боль раны и сильные волнения
души лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь под уздцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных, лошадей отпряженных, но не разграбя ничего и не пролив ни единой капли крови в отмщение за кровь своего атамана.
О Бродском я теперь не вспоминал, но на
душе была та же разнеженность и та же особенная
боль.
Лачуги, заборы, землянки. Убогая лавочка, где когда-то Крыштанович на сомнительные деньги покупал булки… Шоссе с пешеходами, возами, балагулами, странниками… гулкий мост. Речка, где мы купались с моим приятелем. Врангелевская роща. Ощущение особенной приятной
боли мелькнуло в
душе. Как будто отрывалась и уплывала назад в первый еще раз так резко отграниченная полоска жизни.
Купила я дачу возле Ментоны, так как он
заболел там, и три года я не знала отдыха ни днем, ни ночью; больной измучил меня,
душа моя высохла.
И снова совал в рот Коли жвачку. Смотреть на это кормление мне было стыдно до
боли, внизу горла меня
душило и тошнило.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы. В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано, не в силах бороться с ее разъедающей
болью. Теперь он одолел ее в своей
душе и побеждал
души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…
Все эти темные представления мучили и не удовлетворяли. Они стоили больших усилий и были так неясны, что в общем он чувствовал лишь неудовлетворенность и тупую душевную
боль, которая сопровождала все потуги больной
души, тщетно стремившейся восстановить полноту своих ощущений.
Прежде он только чувствовал тупое душевное страдание, но оно откладывалось в
душе неясно, тревожило смутно, как ноющая зубная
боль, на которую мы еще не обращаем внимания.
А ведь главная, самая сильная
боль, может, не в ранах, а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас —
душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно.
И нынче все на покосе Тита было по-старому, но работа как-то не спорилась: и встают рано и выходят на работу раньше других, а работа не та, — опытный стариковский глаз Тита видел это, и
душа его
болела.
Эти разговоры о поездке Нюрочки отзывались в
душе Васи режущею
болью, и на время эта чудная девушка точно умирала для него.
Я помню, например, как наш почтенный Виктор Петрович Замин, сам бедняк и почти без пристанища, всей
душой своей только и
болел, что о русском крестьянине, как Николай Петрович Живин, служа стряпчим, ничего в мире не произносил с таким ожесточением, как известную фразу в студенческой песне: «Pereat justitia!», как Всеволод Никандрыч, компрометируя себя, вероятно, на своем служебном посту, ненавидел и возмущался крепостным правом!..
Старушка становилась больна, если долго не получала известий, а когда я приходил с ними, интересовалась самою малейшею подробностию, расспрашивала с судорожным любопытством, «отводила
душу» на моих рассказах и чуть не умерла от страха, когда Наташа однажды
заболела, даже чуть было не пошла к ней сама.
Еще лучше, чем прежде была, да, лучше! — прибавил он, невольно умолкая под душевной
болью, радостною
болью, от которой как будто
душу ломит надвое.
Этот стон с такою
болью вырвался из ее сердца, что вся
душа моя заныла в тоске. Я понял, что Наташа потеряла уже всякую власть над собой. Только слепая, безумная ревность в последней степени могла довести ее до такого сумасбродного решения. Но во мне самом разгорелась ревность и прорвалась из сердца. Я не выдержал: гадкое чувство увлекло меня.
Нужно ли говорить, что торжество Майзеля отразилось острой
болью на
душе у всех остальных, особенно у Вершинина, который имел несчастие думать в течение целых двух суток, что никто не может придумать ничего лучше его ухи из живых харюзов.
Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло,
душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах
боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
—
Болит у тебя
душа, Николай! — тихо и ласково сказал хохол, садясь рядом с ним.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над народом, бьет,
душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности,
заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
Я уходил потому, что не мог уже в этот день играть с моими друзьями по-прежнему, безмятежно. Чистая детская привязанность моя как-то замутилась… Хотя любовь моя к Валеку и Марусе не стала слабее, но к ней примешалась острая струя сожаления, доходившая до сердечной
боли. Дома я рано лег в постель, потому что не знал, куда уложить новое болезненное чувство, переполнявшее
душу. Уткнувшись в подушку, я горько плакал, пока крепкий сон не прогнал своим веянием моего глубокого горя.
Придя к себе, Ромашов, как был, в пальто, не сняв даже шашки, лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя в потолок. У него
болела голова и ломило спину, а в
душе была такая пустота, точно там никогда не рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.
Перед рассветом старик, усталый от душевной
боли, заснул на своей рогожке как убитый. В восьмом часу сын стал умирать; я разбудила отца. Покровский был в полной памяти и простился со всеми нами. Чудно! Я не могла плакать; но
душа моя разрывалась на части.
Часов около шести компания вновь соединялась в следующем по порядку ресторане и спрашивала обед. Если и пили мы всласть, хотя присутствие Старосмысловых несколько стесняло нас. Дня с четыре они шли наравне с нами, но на пятый Федор Сергеич объявил, что у него
болит живот, и спросил вместо обеда полбифштекса на двоих. Очевидно, в его
душу начинало закрадываться сомнение насчет прогонов, и надо сказать правду, никого так не огорчало это вынужденное воздержание, как Блохина.
Первое ощущение, когда он очнулся, была кровь, которая текла по носу, и
боль в голове, становившаяся гораздо слабее. «Это
душа отходит, — подумал он, — что будет там? Господи! приими дух мой с миром. Только одно странно, — рассуждал он, — что, умирая, я так ясно слышу шаги солдат и звуки выстрелов».
Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической
боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие
душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…
Да и по ком твоя
душаУж так смертельно
заболела,
Ее вчера я рассмотрела —
Совсем, совсем нехороша!
«Имею удовольствие препроводить Вам при сем жития святых и книгу Фомы Кемпийского «О подражании Христу». Читайте все сие со вниманием: тут Вы найдете вехи, поставленные нам на пути к будущей жизни, о которой Вы теперь
болеете Вашей юной
душой. Еще посылаю Вам книгу, на русском языке, Сен-Мартена об истине и заблуждениях. Перевод очень верный. Если что будет затруднять Вас в понимании, спрашивайте меня. Может быть, при моей душевной готовности помогать Вам, я и сумею растолковать».
— Я не знаю и думаю, что это скорее нравственное нездоровье… У Сусанны Николаевны
душа и сердце
болят.
Съел лишнее, выпил ли — с"ихнего"вина голова
болит, а с кашинского — только с
души тянет.
Он был смущен и тяжело обеспокоен ее сегодняшним напряженным молчанием, и, хотя она ссылалась на головную
боль от морской болезни, он чувствовал за ее словами какое-то горе или тайну. Днем он не приставал к ней с расспросами, думая, что время само покажет и объяснит. Но и теперь, когда он не перешел еще от сна к пошлой мудрости жизни, он безошибочно, где-то в самых темных глубинах
души, почувствовал, что сейчас произойдет нечто грубое, страшное, не повторяющееся никогда вторично в жизни.
Я глубоко благодарен ему за эти слова, а оставшись глаз на глаз с бабушкой, говорю ей, с
болью в
душе...
И он понимал, что это оттого, что в нем родилось что-то новое, а старое умерло или еще умирает. И ему до
боли жаль было многого в этом умирающем старом; и невольно вспоминался разговор с Ниловым и его вопросы. Матвей сознавал, что вот у него есть клок земли, есть дом, и телки, и коровы… Скоро будет жена… Но он забыл еще что-то, и теперь это что-то плачет и тоскует в его
душе…
Неожиданное оскорбление и
боль переполнили чашу терпения в
душе большого, сильного и кроткого человека.
Он всё знает:
заболела лошадь — взялся лечить, в четверо суток поставил на ноги. Глядел я, как балованая Белка косит на него добрый свой глаз и за ухо его губами хватает, хорошо было на
душе у меня. А он ворчит...
Сижу иногда у его кроватки, и вместо радости, вдруг, без всякой внешней причины, поднимается со дна
души какая-то давящая грусть, которая растет, растет и вдруг становится немою, жестокой
болью; готова бы, кажется, умереть.
В отворенных дверях стояла Татьяна Власьевна и следила за всем происходившим с тупой
болью в сердце; она теперь от
души ненавидела и надзирателя, и этого подрядчика, который купил мебель за треть цены.
— Она часто говорила так странно, и ему казалось, что эти слова исходят из какой-то непонятной ему
боли в
душе ее, они напоминали стон раненого.