Неточные совпадения
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла
душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная
страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то в этом роде.
— Ну да. Ему даже судом пригрозили за какие-то служебные промахи. С банком тоже не вышло: кому-то на ногу или на язык наступил. А — жалко его, умный! Вот, все ко мне ходит
душу отводить. Что — в других
странах отводят
душу или — нет?
Тупые консерваторы и революционеры алжирски-ламартиновского толка помогали плутам и пройдохам, окружавшим Наполеона, и ему самому в приготовлении сетей шпионства и надзора, чтоб, растянувши их на всю Францию, в данную минуту поймать и
задушить по телеграфу, из министерства внутренних дел и Elysée, все деятельные силы
страны.
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня на второй план. На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать, в те промежуточные часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии в
страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия
души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Под «народностью» Уваров разумел крепостное право.] и вообще нет той веры в светлую для
страны будущность, которая живила нас, когда мы пивали за тайное
души желание.
— Да здравствуют рабочие люди всех
стран! — крикнул Павел. И, все увеличиваясь в силе и в радости, ему ответило тысячеустое эхо потрясающим
душу звуком.
Им казалось тогда, что
душа декламатора витает где-то в неведомой
стране, где говорят не по-христиански, а по отчаянной жестикуляции оратора они заключали, что она там испытывает какие-то горестные приключения.
— Нет, это еще не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы — вы, видно, забываете, что я вам говорю: мы — люди, для которых
душа человеческая и ее спасение дороже всего в мире, и для нас не суть важны ни правительства, ни границы
стран, ни даже религии.
— Живёшь, живёшь и вдруг с ужасом видишь себя в чужой
стране, среди чужих людей. И все друг другу чужды, ничем не связаны, — ничем живым, а так — мёртвая петля сдавила всех и
душит…
Воля ваша, полковник, вы можете сыскать себе прихлебателей, лизоблюдов, партнеров, можете даже их выписывать из дальних
стран и тем усиливать свою свиту, в ущерб прямодушию и откровенному благородству
души; но никогда Фома Опискин не будет ни льстецом, ни лизоблюдом, ни прихлебателем вашим!
Вечером того же дня старик был счастлив необыкновенно. Он радовался, что ему опять удалось сделать доброе дело в пользу
страны, которую он привык в
душе считать родною, и, в ознаменование этой радости, ел необыкновенно много. С своей стороны, Анна Ивановна не могла не заметить этого чрезвычайного аппетита, и хотя не была скупа от природы, но сказала...
Лицо это было отставной губернский секретарь Владимир Петрович Бельтов; чего у него недовешивало со стороны чина, искупалось довольно хорошо 3000
душ незаложенного имения; это-то имение, Белое Поле, очень подробно знали избираемые и избиратели; но владетель Белого Поля был какой-то миф, сказочное, темное лицо, о котором повествовали иногда всякие несбыточности, так, как повествуют о далеких
странах, о Камчатке, о Калифорнии, — вещи странные для нас, невероятные.
— Нет, ты сам позволь: мы обязаны это доказать или нет, что мы нужны? А почему? Потому,
душа моя, что ведь мы во что-нибудь стране-то обходимся, потому что мы ведь рубля два с полтиною в год государству-то стоим?
Басов (опускаясь на сено). Я и опять сяду… Наслаждаться природой надо сидя… Природа, леса, деревья… сено… люблю природу! (Почему-то грустным голосом.) И людей люблю… Люблю мою бедную, огромную, нелепую
страну… Россию мою! Все и всех я люблю!.. У меня
душа нежная, как персик! Яков, ты воспользуйся, это хорошее сравнение:
душа нежная, как персик…
— Я собрал бы остатки моей истерзанной
души и вместе с кровью сердца плюнул бы в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им сказал: «Букашки! вы, лучший сок моей
страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами десятков поколений русских людей! О! гниды! Как вы дорого стоите своей
стране! Что же вы делаете для нее? Превратили ли вы слезы прошлого в перлы? Что дали вы жизни? Что сделали? Позволили победить себя? Что делаете? Позволяете издеваться над собой…»
Я ведь и забыл, что
душа твоя полна любви; а в той
стране, где живет наша любезная, разумеется, круглый год цветут розы и воздух дышит ароматом.
А музыка, касаясь
души холодом и огнем, несла все это, как ветер несет корабль, в Замечательную
Страну.
Потом Дюрок распрощался со мной и исчез по направлению к гостинице, где жил, а я, покуривая, выпивая и слушая музыку, ушел
душой в Замечательную
Страну и долго смотрел в ту сторону, где был мыс Гардена.
Однако надо сознаться, что греки-колонизаторы оставили в их
душах самую свою типичную черту, которой они отличались еще при Перикле, [Перикл (ок. 490–429 до н. э.) — политический деятель древней Греции; осуществил ряд демократических преобразований в
стране.] — любопытство и страсть к новостям.
— Ну, конечно. Старуха полумертвая — давно бы уж ей пора в Елисейские поля [Елисейские поля —
страна, где пребывают
души умерших героев и праведников (греч. миф.).]! Продолжай.
Во граде Святого Петра воскресали для них священные тени Героев и мудрецов Греческих; во граде Святого Петра юные сердца их бились при имени Термопил и Маратона; во граде Святого Петра они беседовали с Платоном и Ксенофонтом; воображая древнюю славу Греции, стремились
душою к святым местам ее; воображая настоящее унижение
страны их, радовались пребыванию своему в
стране великих дел и Героев.
Словесность, сей главный орган Гения и чувствительности; сия, можно сказать, посланница Неба, которая разносит из
страны в
страну великие и полезные идеи, соединяет умы и сердца, производит и питает нежную потребность
души: заниматься изящными мыслями, наслаждаться творением стройного воображения, излиянием сердца — Словесность была предметом особенного благоволения и покровительства Екатерины, ибо Она знала ее сильное влияние на образование народа и счастие жизни.
Чувство каждой должности рождало в Ней стремление и силу исполнить ее — и Россия, Ей некогда чуждая, став театром Ее добродетелей, сделалась для Екатерины истинным отечеством, нежно любимым, ибо отечество для
душ великих есть та
страна, где они могут действовать; их ближние — суть те люди, которых могут они творить счастливыми.
Разъезжая по всем
странам и городам вместе с знаменитым борцом, они помогают ему в ежедневной тренировке, заботятся об его гардеробе, если ему не сопутствует в поездке жена, растирают после обычной утренней ванны и холодного
душа жесткими рукавицами его мускулы и вообще оказывают ему множество мелких услуг, относящихся непосредственно к его профессии.
Я цель одну,
Пройти в родимую
страну,
Имел в
душе, — и превозмог
Страданье голода, как мог.
Бобоедов. Синцов… трогательно! А вокруг него — пролетарии всех
стран?.. Так! Это радует
душу… А милый человек здешний хозяин… очень! У нас о нем думали хуже. Свояченицу его я знаю — она играла в Воронеже… превосходная актриса, должен сказать. (Квач входит с террасы.) Ну что, Квач?
Мое одно — одна любовь святая
К родной
стране — я сын ее, любовью
Сыновнею горит
душа моя!
Безлюдье, степь. Кругом всё бело,
И небеса над головой…
Еще отчаянье кипело
В
душе, упившейся враждой,
И смерти лишь она алкала,
Когда преступная нога,
Звуча цепями, попирала
Недружелюбные снега
Страны пустынной, сиротливой…
Среди зверей я зверем стал,
Вином я совесть усыплял
И ум гасил…
Душа прекрасная ее,
Приняв другое бытие,
Теперь парит в
стране святой,
И как укор передо мной
Ее минутной жизни след!
Так — я узнал в моей дремоте
Страны родимой нищету,
И в лоскутах её лохмотий
Души скрываю наготу.
Катя, широко раскрыв глаза, долго смотрела ему вслед. И вдруг прибойною волною взметнулась из
души неистовая злоба. Господи, господи, да что же это?! Сотни тысяч, миллионы понаделали таких калек. Всюду, во всех
странах мира, ковыляют и тащатся они, — слепые, безногие, безрукие, с отравленными легкими. И все ведь такие молодые были, крепкие, такие нужные для жизни… Зачем? И что делать, чтоб этого больше не было? Что может быть такого, через что нельзя было бы перешагнуть для этого?
К тебе
душа моя вспаленна,
К тебе, словутая
страна,
Стремится, гнетом где согбенна
Лежала вольность попрана;
Ликуешь ты! а мы здесь страждем!..
Того ж, того ж и мы все жаждем;
Пример твой мету обнажил;
Твоей я славе непричастен —
Позволь, коль дух мой неподвластен,
Чтоб брег твой пепл хотя мой скрыл!
Твой приезд в
страну дикую, на краю Европы, без видов корысти, из одной любви к человечеству, есть уже свидетельство прекрасной
души.
Вам понятна эта страсть к новым
странам и новым берегам, и я не раз подмечал в ваших глазах, когда рассказывал о моих скитаниях по Европе и Америке, этот безумный огонек любопытства, жажды бесконечного движения, покорную и священную жадность человеческой
души, брошенной на землю для блуждания.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жулье.
Если хочешь здесь
душу выржать,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она — мировая биржа!
Вот они — подлецы всех
стран.
«Ну, как, говорит, твоей
душе угодно, а я, говорит, не выйду из сия
страны, пока своего дела не окончу».
— Придите ко мне, — воскликнул я, — придите ко мне вы все, ушедшие от той жизни: здесь, в тихой обители, под святым покровом железной решетки, у моего любвеобильного сердца, вы найдете покой и отраду. Возлюбленные мои чада, отдайте мне вашу печальную, исстрадавшуюся
душу, и я одену ее светом, я перенесу ее в те благостные
страны, где никогда не заходит солнце извечной правды и любви!
Одна лишь смутная мечта в
душе моей
Как будто мир земной в ничто преобратился;
Как будто та
страна знакома стала ей
Куда сей чистый ангел скрылся.