Неточные совпадения
— Должно дома, — сказал мужик, переступая босыми ногами и оставляя по пыли ясный след ступни с пятью пальцами. — Должно дома, — повторил он, видимо желая разговориться. — Вчера гости еще приехали. Гостей — страсть…. Чего ты? — Он
обернулся к кричавшему ему что-то от телеги парню. — И то! Даве тут проехали все верхами жнею смотреть. Теперь должно дома. А вы чьи
будете?..
Услыхав с другой стороны подъезда шаги, всходившие на лестницу, обер-кельнер
обернулся и, увидав русского графа, занимавшего у них лучшие комнаты, почтительно вынул руки из карманов и, наклонившись, объяснил, что курьер
был и что дело с наймом палаццо состоялось.
Уж я заканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и
обернулся, — то
была она, моя ундина!
— Я
обернулся к площади и увидел Максима Максимыча, бегущего что
было мочи…
Хорошенькая княжна
обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором. Выражение этого взора
было очень неопределенно, но не насмешливо, с чем я внутренно от души его поздравил.
Бабушка
была уже в зале: сгорбившись и опершись на спинку стула, она стояла у стенки и набожно молилась; подле нее стоял папа. Он
обернулся к нам и улыбнулся, заметив, как мы, заторопившись, прятали за спины приготовленные подарки и, стараясь
быть незамеченными, остановились у самой двери. Весь эффект неожиданности, на который мы рассчитывали,
был потерян.
— А он очень, очень, очень, очень
будет рад с тобой познакомиться! Я много говорил ему о тебе, в разное время… И вчера говорил. Идем!.. Так ты знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все
обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
«Этому тоже надо Лазаря
петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее
петь. Натуральнее всего ничего бы не
петь. Усиленно ничего не
петь! Нет! усиленно
было бы опять ненатурально… Ну, да там как
обернется… посмотрим… сейчас… хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
Раскольников
обернулся к ней и с волнением смотрел на нее: да, так и
есть!
— Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, —
обернулся он к Раскольникову, — вот так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов, да еще пуншем
напоил предварительно, — можете себе представить? Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня под воротами; он сообразил, что, кроме дворников, там стояло тогда еще несколько человек, стояли и женщины. Он припомнил один голос, предлагавший вести его прямо в квартал. Лицо говорившего не мог он вспомнить и даже теперь не признавал, но ему памятно
было, что он даже что-то ответил ему тогда,
обернулся к нему…
Оба, наконец, вышли. Трудно
было Дуне, но она любила его! Она пошла, но, отойдя шагов пятьдесят,
обернулась еще раз взглянуть на него. Его еще
было видно. Но, дойдя до угла,
обернулся и он; в последний раз они встретились взглядами; но, заметив, что она на него смотрит, он нетерпеливо и даже с досадой махнул рукой, чтоб она шла, а сам круто повернул за угол.
Аркадий принялся говорить о «своем приятеле». Он говорил о нем так подробно и с таким восторгом, что Одинцова
обернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Между тем мазурка приближалась к концу. Аркадию стало жалко расстаться с своей дамой: он так хорошо провел с ней около часа! Правда, он в течение всего этого времени постоянно чувствовал, как будто она к нему снисходила, как будто ему следовало
быть ей благодарным… но молодые сердца не тяготятся этим чувством.
Самгин
обернулся: Варвары в комнате не
было. Он подошел к столу, сел, подождал, хмурясь, нетерпеливо постукивая вилкой.
Устав стоять, он
обернулся, — в комнате
было темно; в углу у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном диване
была пуста, а на белой подушке другой постели торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл дверь на террасу, — там, в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
Самгин пошел мыться. Но, проходя мимо комнаты, где работал Кумов, — комната
была рядом с ванной, — он, повинуясь толчку изнутри, тихо приотворил дверь. Кумов стоял спиной к двери, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу и напоминая фигуру повешенного. На скрип двери он
обернулся, улыбаясь, как всегда, глуповатой и покорной улыбкой, расширившей стиснутое лицо его.
— Ба! Это — ты? — крикнул Лютов так громко, что заставил прохожих
обернуться на него, а двое даже приостановились, должно
быть, ожидая скандала. Одет Лютов
был в широкое расстегнутое пальто с меховым воротником, в мохнатую шапку, острая бородка делала его похожим на один из портретов Некрасова; Клим сказал ему это.
Но поленился
обернуться, сказывалась бессонная ночь, душистый воздух охмелял, даже думать лень
было.
Клим покорно ушел, он
был рад не смотреть на расплющенного человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за голову.
Обернувшись на звук шагов, недоуменно мигая, он спросил, показав на улицу нелепым жестом обеих рук...
— Ой, кажется, я вам юбку прожег, — воскликнул Кутузов, отодвигаясь от нее. Марина
обернулась, увидела Клима и вышла в столовую с таким же багровым лицом, какое
было у нее сейчас.
Клим Самгин сошел с панели, обходя студентов, но тотчас
был схвачен крепкой рукой за плечо. Он быстро и гневно
обернулся, и в лицо его радостно крикнул Макаров...
Захар остановился на дороге, быстро
обернулся и, не глядя на дворню, еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни на кого, до двери полпивной, которая
была напротив; тут он
обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях.
Он боязливо
обернулся к Штольцу, — его уже не
было, взглянул на Ольгу и встретил устремленный на него все тот же любопытный взгляд.
— Зачем? — повторила она, вдруг перестав плакать и
обернувшись к нему. — Затем же, зачем спрятались теперь в кусты, чтоб подсмотреть,
буду ли я плакать и как я
буду плакать — вот зачем! Если б вы хотели искренно того, что написано в письме, если б
были убеждены, что надо расстаться, вы бы уехали за границу, не повидавшись со мной.
«Постараемся не видаться больше» — это
были его последние слова. «Нельзя ли нам согласиться?» — отвечала она — и он не
обернулся на эту надежду, на этот зов сердца.
— Бабушка! — заключила Вера, собравшись опять с силами. — Я ничего не хочу! Пойми одно: если б он каким-нибудь чудом переродился теперь, стал тем, чем я хотела прежде чтоб он
был, — если б стал верить во все, во что я верю, — полюбил меня, как я… хотела любить его, — и тогда я не
обернулась бы на его зов…
Теперь ее единственным счастьем на миг —
было бы
обернуться, взглянуть на него хоть раз и поскорее уйти навсегда, но, уходя, измерить хоть глазами — что она теряла. Ей
было жаль этого уносящегося вихря счастья, но она не смела
обернуться: это
было бы все равно что сказать да на его роковой вопрос, и она в тоске сделала шага два на крутизну.
Она принимала гостей, ходила между ними, потчевала, но Райский видел, что она, после визита к Вере,
была уже не в себе. Она почти не владела собой, отказывалась от многих блюд, не
обернулась, когда Петрушка уронил и разбил тарелки; останавливалась среди разговора на полуслове, пораженная задумчивостью.
— А я за ваше здоровье не стану
пить, —
обернулся ко мне вдруг dadais, — не потому, что желаю вашей смерти, а потому, чтоб вы здесь сегодня больше не
пили. — Он проговорил это мрачно и веско.
Минута для меня роковая. Во что бы ни стало надо
было решиться! Неужели я не способен решиться? Что трудного в том, чтоб порвать, если к тому же и сами не хотят меня? Мать и сестра? Но их-то я ни в каком случае не оставлю — как бы ни
обернулось дело.
Я видел, с каким мучением и с каким потерянным взглядом
обернулся было князь на миг к Стебелькову; но Стебельков вынес взгляд как ни в чем не бывало и, нисколько не думая стушевываться, развязно сел на диван и начал рукой ерошить свои волосы, вероятно в знак независимости.
Он
был очень занят и спешил, но на слова мои вдруг
обернулся.
— Да, вот тоже
есть еще какой-то Doboyny; я сам читал, и мы оба смеялись: какая-то русская madame Doboyny, за границей… только, видишь ли, чего же всех-то поминать? —
обернулся он вдруг к длинному.
Так глупо оборвав, я замолчал, все еще смотря на всех с разгоревшимся лицом и выпрямившись. Все ко мне
обернулись, но вдруг захихикал Стебельков; осклабился тоже и пораженный
было Дарзан.
Выйдя на улицу, я повернул налево и пошел куда попало. В голове у меня ничего не вязалось. Шел я тихо и, кажется, прошел очень много, шагов пятьсот, как вдруг почувствовал, что меня слегка ударили по плечу.
Обернулся и увидел Лизу: она догнала меня и слегка ударила зонтиком. Что-то ужасно веселое, а на капельку и лукавое,
было в ее сияющем взгляде.
Но Трифон Борисыч даже не
обернулся, может
быть уж очень
был занят. Он тоже чего-то кричал и суетился. Оказалось, что на второй телеге, на которой должны
были сопровождать Маврикия Маврикиевича двое сотских, еще не все
было в исправности. Мужичонко, которого нарядили
было на вторую тройку, натягивал зипунишко и крепко спорил, что ехать не ему, а Акиму. Но Акима не
было; за ним побежали; мужичонко настаивал и молил обождать.
— Так вы сзади? Они правду, стало
быть, говорят про вас, что вы нападаете исподтишка? —
обернулся опять Алеша, но на этот раз мальчишка с остервенением опять пустил в Алешу камнем и уже прямо в лицо, но Алеша успел заслониться вовремя, и камень ударил его в локоть.
— Миша, —
обернулся он к вошедшему мальчику, — видишь, беги к Плотниковым и скажи, что Дмитрий Федорович велел кланяться и сейчас сам
будет…
— То-то и
есть, что в уме… и в подлом уме, в таком же, как и вы, как и все эти… р-рожи! —
обернулся он вдруг на публику. — Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он с яростным презрением. — Друг пред другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца. Один гад съедает другую гадину… Не
будь отцеубийства — все бы они рассердились и разошлись злые… Зрелищ! «Хлеба и зрелищ!» Впрочем, ведь и я хорош!
Есть у вас вода или нет, дайте напиться, Христа ради! — схватил он вдруг себя за голову.
Греясь у костра, мы
пили чай. Вдруг Чжан Бао что-то закричал. Я
обернулся и увидел мираж. В воздухе, немного выше поверхности воды, виднелся пароход, две парусные шхуны, а за ними горы, потом появилась постройка, совершенно не похожая ни на русский дом, ни на китайскую фанзу. Явление продолжалось несколько минут, затем оно начало блекнуть и мало-помалу рассеялось в воздухе.
— Ах ты, шут этакой! — промолвил он наконец и, сняв шляпу, начал креститься. — Право, шут, — прибавил он и
обернулся ко мне, весь радостный. — А хороший должен
быть человек, право. Но-но-но, махонькие! поворачивайтесь! Целы
будете! Все целы
будем! Ведь это он проехать не давал; он лошадьми-то правил. Экой шут парень. Но-но-но-ноо! с Бо-гам!
Медведь быстро
обернулся, насторожил уши и стал усиленно нюхать воздух. Мы не шевелились. Медведь успокоился и хотел
было опять приняться за еду, но Дерсу в это время свистнул. Медведь поднялся на задние лапы, затем спрятался за дерево и стал выглядывать оттуда одним глазом.
Когда медведь
был от меня совсем близко, я выстрелил почти в упор. Он опрокинулся, а я отбежал снова. Когда я оглянулся назад, то увидел, что медведь катается по земле. В это время с правой стороны я услышал еще шум. Инстинктивно я
обернулся и замер на месте. Из кустов показалась голова другого медведя, но сейчас же опять спряталась в зарослях. Тихонько, стараясь не шуметь, я побежал влево и вышел на реку.
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не видел, что берет ее. Он
был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он
обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
Он опять похлопал глазами. Она уже
обернулась к нотам и продолжала «Тройку». Жаль, что не
было знатоков: любопытно
было послушать: верно, не часто им случалось слушать пение с таким чувством; даже уж слишком много
было чувства, не артистично.
Я кивнул ему головой, не дожидаясь окончания речи, и быстрыми шагами пошел в станционный дом. В окно мне
было слышно, как он горячился с жандармом, как грозил ему. Жандарм извинялся, но, кажется, мало
был испуган. Минуты через три они взошли оба, я сидел,
обернувшись к окну, и не смотрел на них.
Когда мы ехали назад, я увидел издали на поле старосту, того же, который
был при нас, он сначала не узнал меня, но, когда мы проехали, он, как бы спохватившись, снял шляпу и низко кланялся. Проехав еще несколько, я
обернулся, староста Григорий Горский все еще стоял на том же месте и смотрел нам вслед; его высокая бородатая фигура, кланяющаяся середь нивы, знакомо проводила нас из отчуждившегося Васильевского.
Я опять в первый раз услыхал, что я — «воспитанный молодой человек», притом «из губернии», и это для меня
была приятная новость. В это время послышалось звяканье бубенчиков. По мосту и затем мимо нас проехала небольшая тележка, запряженная круглой лошадкой; в тележке сидели обе сестры Линдгорст, а на козлах, рядом с долговязым кучером, — их маленький брат. Младшая
обернулась в нашу сторону и приветливо раскланялась. Старшая опять надменно кивнула головой…
Мы держались от берега на таком расстоянии, чтобы можно
было сразу обозревать всю толщу горных пород и жилы, которые их прорезают. Около полудня наши лодки отошли от реки Аука километров на шесть. В это время сидящий на веслах Копинка что-то сказал Намуке, стоящему у руля. Тот быстро
обернулся. Копинка перестал грести и спросил своего товарища, не лучше ли заблаговременно возвратиться.
Она мигом
обернулась, точно ее укололи иголкой. Князь заколебался
было ответить; он почувствовал, что нечаянно, но сильно проговорился.