Неточные совпадения
Пир кончился, расходится
Народ.
Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не в меру мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И
пели; в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели голоса...
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Еще помолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все
были довольны и чтобы завтра
была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и
уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.
Когда на другой день стало светать, корабль
был далеко от Каперны. Часть экипажа как
уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Девушка вздохнула и осмотрелась. Музыка смолкла, но Ассоль
была еще во власти ее звонкого хора. Это впечатление постепенно ослабевало, затем стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью. Она легла на траву, зевнула и, блаженно закрыв глаза,
уснула — по-настоящему, крепким, как молодой орех, сном, без заботы и сновидений.
Быть может, при других обстоятельствах эта девушка
была бы замечена им только глазами, но тут он иначе увидел ее. Все стронулось, все усмехнулось в нем. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени, ни, тем более, почему она
уснула на берегу, но
был этим очень доволен. Он любил картины без объяснений и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее содержание, не связанное словами, становится безграничным, утверждая все догадки и мысли.
Как донской-то казак, казак вел коня
поить,
Добрый молодец, уж он у ворот стоит.
У ворот стоит, сам он думу думает,
Думу думает, как
будет жену губить.
Как жена-то, жена мужу возмолилася,
Во скоры-то ноги ему поклонилася,
Уж ты, батюшко, ты ли мил сердечный друг!
Ты не бей, не губи ты меня со вечера!
Ты убей, загуби меня со полуночи!
Дай
уснуть моим малым детушкам,
Малым детушкам, всем ближним соседушкам.
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро
уснул, а проснулся, чувствуя себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось
петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
До утра Клим не мог
уснуть, вспоминая бредовой шепот полковника и бутылочку красных чернил, пронзенную лучом солнца. Он не жалел полковника, но все-таки
было тяжко, тошно узнать, что этот человек, растрепанный, как Лютов, как Гапон, — убит.
Это
было единственное объяснение, которое он мог найти, но тут память подсказала ему сцену с Томилиным, он безмысленно задумался, рассматривая эту сцену, и
уснул.
Просмотрел несколько номеров «Русских ведомостей», незаметно
уснул на диване и
был разбужен Любашей...
Самгин видел, что пальцы Таисьи побелели, обескровились, а лицо неестественно вытянулось. В комнате
было очень тихо, точно все
уснули, и не хотелось смотреть ни на кого, кроме этой женщины, хотя слушать ее рассказ
было противно, свистящие слова возбуждали чувство брезгливости.
Но оторвать мысли от судьбы одинокого человека
было уже трудно, с ними он приехал в свой отель, с ними лег спать и долго не мог
уснуть, представляя сам себя на различных путях жизни, прислушиваясь к железному грохоту и хлопотливым свисткам паровозов на вагонном дворе. Крупный дождь похлестал в окна минут десять и сразу оборвался, как проглоченный тьмой.
Самгин
уснул и
был разбужен бешеными криками Крэйтона...
Он не помнил, когда она ушла,
уснул, точно убитый, и весь следующий день прожил, как во сне, веря и не веря в то, что
было. Он понимал лишь одно: в эту ночь им пережито необыкновенное, неизведанное, но — не то, чего он ждал, и не так, как представлялось ему. Через несколько таких же бурных ночей он убедился в этом.
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу я, маменька, будто иду я по саду; навстречу мне идет дама красоты необыкновенной и говорит: «Господин Бальзаминов, я вас люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то
было. Вы не поверите, маменька, как мне хочется доглядеть этот сон. Разве
уснуть опять? Пойду
усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
— Вот он, комплимент, которого я ждала! — радостно вспыхнув, перебила она. — Знаете ли, — с живостью продолжала потом, — если б вы не сказали третьего дня этого «ах» после моего пения, я бы, кажется, не
уснула ночь, может
быть, плакала бы.
— У таких женщин любовники
есть, — говорил он, — да и хлопот много: доктора, воды и пропасть разных причуд.
Уснуть нельзя покойно!
Есть такие молодцы, что весь век живут на чужой счет, наберут, нахватают справа, слева, да и в ус не дуют! Как они могут покойно
уснуть, как обедают — непонятно! Долг! последствия его — или неисходный труд, как каторжного, или бесчестие.
Ну, а теперь прилягу немного: измучился совсем; ты опусти шторы да затвори меня поплотнее, чтоб не мешали; может
быть, я с часик и
усну; а в половине пятого разбуди.
— А если, — начала она горячо вопросом, — вы устанете от этой любви, как устали от книг, от службы, от света; если со временем, без соперницы, без другой любви,
уснете вдруг около меня, как у себя на диване, и голос мой не разбудит вас; если опухоль у сердца пройдет, если даже не другая женщина, а халат ваш
будет вам дороже?..
По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей хирург, осматривавший беднягу, заключил, что необходима операция. Она
была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро
уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит тот самый хирург, который лишил его правой ноги.
Вы говорите, что дурно
уснете — вот это и нужно: завтра не
будет, может
быть, этого сияния на лице, но зато оно засияет другой, не ангельской, а человеческой красотой.
— Не устал ли ты с дороги? Может
быть,
уснуть хочешь: вон ты зеваешь? — спросила она, — тогда оставим до утра.
— Ах, как это можно, я плакать
буду, не
усну! — сказала она.
Вы не
будете обедать, не
уснете и просидите ночь вот тут в кресле, без сна, без покоя.
Через неделю после того он шел с поникшей головой за гробом Наташи, то читая себе проклятия за то, что разлюбил ее скоро, забывал подолгу и почасту, не берег, то утешаясь тем, что он не властен
был в своей любви, что сознательно он никогда не огорчил ее,
был с нею нежен, внимателен, что, наконец, не в нем, а в ней недоставало материала, чтоб поддержать неугасимое пламя, что она
уснула в своей любви и уже никогда не выходила из тихого сна, не будила и его, что в ней не
было признака страсти, этого бича, которым подгоняется жизнь, от которой рождается благотворная сила, производительный труд…
Возьмет книгу, все равно какую, и оставит ее без сожаления; ляжет и
уснет где ни попало и когда угодно;
ест все без разбора, особенно фрукты.
Мы отлично
уснули и отдохнули. Можно бы ехать и ночью, но не
было готового хлеба, надо ждать до утра, иначе нам, в числе семи человек, трудно
будет продовольствоваться по станциям на берегах Маи. Теперь предстоит ехать шестьсот верст рекой, а потом опять сто восемьдесят верст верхом по болотам.
Есть и почтовые тарантасы, но все предпочитают ехать верхом по этой дороге, а потом до Якутска на колесах, всего тысячу верст. Всего!
Вчера, 28-го, когда я только
было собрался
уснуть после обеда, мне предложили кататься на шлюпке в море. Мы этим нет-нет да и напомним японцам, что вода принадлежит всем и что мешать в этом они не могут, и таким образом мы удерживаем это право за европейцами. Наши давно дразнят японцев, катаясь на шлюпках.
Подвыпившие стрелки
уснули, а Дерсу все еще
пел свою песню, и
пел он ее теперь вполголоса — для себя.
Через два часа я
был на биваке. Товарищи не беспокоились за меня, думая, что я заночевал где-нибудь в фанзе у китайцев. Напившись чаю, я лег на свое место и
уснул крепким сном.
Проговорили мы почти до полуночи. Пора
было идти на покой. Удэгейцы взялись караулить бивак, а я пристроился около Дерсу, лег спиной к огню и скоро
уснул.
Возвращаться назад, не доведя дело до конца,
было до слез обидно. С другой стороны, идти в зимний поход, не снарядившись как следует, — безрассудно.
Будь я один с Дерсу, я не задумался бы и пошел вперед, но со мной
были люди, моральная ответственность за которых лежала на мне. Под утро я немного
уснул.
Ночью
было холодно. Стрелки часто вставали и грелись у огня. На рассвете термометр показывал +7°С. Когда солнышко пригрело землю, все снова
уснули и проспали до 9 часов утра.
После ужина, протерев ружья, стрелки сейчас же легли спать. Я хотел
было заняться съемками, но работа у меня как-то не клеилась. Я завернулся в бурку, лег к огню и тоже
уснул.
В сумерки мы возвратились назад. В фанзе уже горел огонь. Я лег на кан, но долго не мог
уснуть. Дождь хлестал по окнам; вверху, должно
быть на крыше, хлопало корье; где-то завывал ветер, и не разберешь, шумел ли то дождь, или стонали озябшие кусты и деревья. Буря бушевала всю ночь.
Моя Альпа не имела такой теплой шубы, какая
была у Кады. Она прозябла и, утомленная дорогой, сидела у огня, зажмурив глаза, и, казалось, дремала. Тазовская собака, с малолетства привыкшая к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной жизни. Свернувшись калачиком, она легла в стороне и тотчас
уснула. Снегом всю ее запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на месте, ложилась на другой бок и, уткнув нос под брюхо, старалась согреть себя дыханием.
Оказалось, что в бреду я провалялся более 12 часов. Дерсу за это время не ложился спать и ухаживал за мною. Он клал мне на голову мокрую тряпку, а ноги грел у костра. Я попросил
пить. Дерсу подал мне отвар какой-то травы противного сладковатого вкуса. Дерсу настаивал, чтобы я
выпил его как можно больше. Затем мы легли спать вместе и, покрывшись одной палаткой, оба
уснули.
Успокоенные мыслью, что с помощью провожатых перейдем через Сихотэ-Алинь, мы скоро
уснули. Теперь
была только одна забота: хватит ли продовольствия?
Бивак наш
был не из числа удачных: холодный резкий ветер всю ночь дул с запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке
было дымно, а снаружи холодно. После ужина все поспешили лечь спать, но я не мог
уснуть — все прислушивался к шуму прибоя и думал о судьбе, забросившей меня на берег Великого океана.
В полдень я подал знак к остановке. Хотелось
пить, но нигде не
было воды. Спускаться в долину
было далеко. Поэтому мы решили перетерпеть жажду, отдохнуть немного и идти дальше. Стрелки растянулись в тени скал и скоро
уснули. Вероятно, мы проспали довольно долго, потому что солнце переместилось на небе и заглянуло за камни. Я проснулся и посмотрел на часы.
Было 3 часа пополудни, следовало торопиться. Все знали, что до воды мы дойдем только к сумеркам. Делать нечего, оставалось запастись терпением.
Я долго не мог
уснуть. Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей, я не видел. Они казались мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались в размерах. Это
была уже не голова кабана, а гора и ноздри — пещеры, и будто в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
Во время путешествия скучать не приходится. За день так уходишься, что еле-еле дотащишься до бивака. Палатка, костер и теплое одеяло кажутся тогда лучшими благами, какие только даны людям на земле; никакая городская гостиница не может сравниться с ними.
Выпьешь поскорее горячего чаю, залезешь в свой спальный мешок и
уснешь таким сном, каким спят только усталые.
Несколько раз стрелки принимались варить чай.
Пили его перед тем как ставить палатку, потом
пили после того как она
была поставлена и еще раз
пили перед сном. После ужина все тотчас
уснули. Бивак охраняли одни собаки.
После ужина казаки рано легли спать. За день я так переволновался, что не мог
уснуть. Я поднялся, сел к огню и стал думать о пережитом. Ночь
была ясная, тихая. Красные блики от огня, черные тени от деревьев и голубоватый свет луны перемешивались между собой. По опушкам сонного леса бродили дикие звери. Иные совсем близко подходили к биваку. Особенным любопытством отличались козули. Наконец я почувствовал дремоту, лег рядом с казаками и
уснул крепким сном.
Тогда мы легли спать. Теперь я ничего не боялся. Мне не страшны
были ни хунхузы, ни дикие звери, ни глубокий снег, ни наводнения. Со мной
был Дерсу. С этими мыслями я крепко
уснул.
Надо
было покормить лошадей. Я решил воспользоваться этим, лег в тени кедра и тотчас же
уснул. Через 2 часа меня разбудил Олентьев. Проснувшись, я увидел, что Дерсу наколол дров, собрал бересты и все это сложил в балаган.
Как ни интересен
был наш разговор, но усталость взяла свое. Н.А. Пальчевский заметил это и стал устраивать мне постель. Я лег на кан и тотчас
уснул.
После ужина Дерсу и Олентьев принялись свежевать козулю, а я занялся своей работой. Покончив с дневником, я лег, но долго не мог
уснуть. Едва я закрывал глаза, как передо мной тотчас появлялась качающаяся паутина: это
было волнующееся травяное море и бесчисленные стаи гусей и уток. Наконец под утро я
уснул.