Неточные совпадения
«Такой умок выработала себе, между прочим, в долгом угнетении, обессилевшая и рассеянная целая
еврейская нация, тайком пробиравшаяся сквозь человеческую толпу, хитростью отстаивавшая свою
жизнь, имущество и свои права на существование».
В нем — соль религиозной
жизни, и соль эта получена от
еврейского народа.
Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и представляло все типические черты любого из мелких городов Юго-западного края, где, среди тихо струящейся
жизни тяжелого труда и мелко-суетливого
еврейского гешефта, доживают свои печальные дни жалкие останки гордого панского величия.
В бедном
еврейском местечке не было ни одного ресторана. Клубы, как военный, так и гражданский, находились в самом жалком, запущенном виде, и поэтому вокзал служил единственным местом, куда обыватели ездили частенько покутить и встряхнуться и даже поиграть в карты. Ездили туда и дамы к приходу пассажирских поездов, что служило маленьким разнообразием в глубокой скуке провинциальной
жизни.
Очевидно, что явившееся среди
еврейского и языческого мира учение это не могло быть принято большинством людей, живших совершенно иною
жизнью, чем та, которой требовало это учение; и что даже теми, которыми оно было принято, оно, как совершенно противоположное всем прежним взглядам, не могло быть понято во всем его значении.
Но далее оказалось, что он знает столько: был Христос, который восстал против
еврейских законов, и евреи распяли его за это на кресте. Но он был бог и потому не умер на кресте, а вознёсся на небо и тогда дал людям новый закон
жизни…
Приходил к нам и весьма способный и энергичный, Шекспиру и в особенности Байрону преданный, Студицкий. Жаль, что в настоящее время я не помню ни одного из превосходных его стихотворных переводов
еврейских мелодий Байрона. Вынужденный тоже давать уроки, он всем выхвалял поэтический талант одного из своих учеников, помнится, Карелина. Из приводимых Студицким стихов юноши, в которых говорится о противоположности чувств, возбуждаемых в нем окружающим его буйством
жизни, я помню только четыре стиха...
Что бы и кто бы ни встретился по дороге: хохол в широких белых шароварах, лениво идущий рядом с парой сивых круторогих волов, придорожная корчма,
еврейская «балагула», бархатное поле, распаханное под озими, — все вызывает его пытливые вопросы и замечания, дышащие то глубоким, почти философским пониманием простой обыденной
жизни, то резким сарказмом, то неудержимым потоком веселья…
В таком случае человеческая история, не переставая быть историей, в то же время мифологизируется, ибо постигается не только в эмпирическом, временном выражении своем, но и ноуменальном, сверхвременном существе; так наз. священная история, т. е. история избранного народа Божия, и есть такая мифологизированная история: события
жизни еврейского народа раскрываются здесь в своем религиозном значении, история, не переставая быть историей, становится мифом.
С древнейших времен сказал себе это человек, и это внутреннее противоречие
жизни человека с необычайной силой и ясностью было выражено и Индийскими, и Китайскими, и Египетскими, и Греческими, и
Еврейскими мудрецами, и с древнейших времен разум человека был направлен на познание такого блага человека, которое не уничтожалось бы борьбой существ между собою, страданиями и смертью.
«
Жизнь — это то, что вдунул Бог в ноздри человека, для того, чтобы он, исполняя его закон, получил благо», говорит
Еврейская мудрость.
Стоит вдуматься в смысл учения Христа о
жизни вечной в боге, стоит восстановить в своем воображении учение
еврейских пророков, чтобы понять, что если бы Христос хотел проповедовать учение о воскресении мертвых, которое тогда только начинало входить в Талмуд и было предметом спора, то он ясно и определенно высказал бы это учение; он же, наоборот, не только не сделал этого, но даже отверг его, и во всех Евангелиях нельзя найти ни одного места, которое бы подтверждало это учение.
Понятие о законе, несомненно разумном и по внутреннему сознанию обязательном для всех, до такой степени утрачено в нашем обществе, что существование у
еврейского народа закона, определявшего всю их
жизнь, такого закона, который был обязателен не по принуждению, а по внутреннему сознанию каждого, считается исключительным свойством одного
еврейского народа.
Как ни странно это покажется, но нельзя не сказать, что верование в будущую личную
жизнь есть очень низменное и грубое представление, основанное на смешении сна со смертью и свойственное всем диким народам, и что
еврейское учение, не говоря уже о христианском, стояло неизмеримо выше его.
Понятие о будущей личной
жизни пришло к нам не из
еврейского учения и не из учения Христа.
Но среди
еврейского народа, у которого был только один закон, — весь божественный и обнимавший всю
жизнь со всеми мельчайшими подробностями, среди такого народа, что мог проповедывать проповедник, вперед объявлявший, что весь закон народа, среди которого он проповедует, ненарушим?