Неточные совпадения
Солдат ударил
в ложечки,
Что
было вплоть до берегу
Народу — все сбегается.
Ударил — и запел...
Глеб — он жаден
был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем
в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
К дьячку с семинаристами
Пристали: «
Пой „Веселую“!»
Запели молодцы.
(Ту песню — не народную —
Впервые
спел сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С
народа крепи снявшего,
Она по пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами и дворовыми, —
Вахлак ее не
пел,
А, слушая, притопывал,
Присвистывал; «Веселою»
Не
в шутку называл...
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не
в меру мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И
пели;
в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели голоса...
Пошли за Власом странники;
Бабенок тоже несколько
И парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу — поглазеть.
Все стали
в ряд почтительно
Поодаль от господ…
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал
в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что
будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то
есть приступил к дознанию, и
в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать
народ и не поселить
в нем несбыточных мечтаний.
Из всех этих слов
народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то
народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что
в этом не только не
было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства.
Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!
Что
будет, ежели градоначальник
в сии оттенки не вникнет, а особливо ежели он подлому
народу предоставит предъявлять резоны?
Когда почва
была достаточно взрыхлена учтивым обращением и
народ отдохнул от просвещения, тогда сама собой стала на очередь потребность
в законодательстве. Ответом на эту потребность явился статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский, друг и товарищ Сперанского по семинарии.
Обыватели, а
в особенности подлый
народ, великие до сего охотники; но при этом необходимо, чтобы градоначальник
был в мундире и имел открытую физиономию и благосклонный взгляд.
Был, говорит он,
в древности
народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского моря.
Причем бросала
в народ медными деньгами, а пьяные ее подручники восклицали: «Вот наша матушка! теперь нам, братцы, вина
будет вволю!»
Но, с другой стороны, не видим ли мы, что
народы самые образованные наипаче [Наипа́че (церковно-славянск.) — наиболее.] почитают себя счастливыми
в воскресные и праздничные дни, то
есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?
Долго ли, коротко ли они так жили, только
в начале 1776 года
в тот самый кабак, где они
в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел,
выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но
в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при
народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
Таков
был первый глуповский демагог. [Демаго́г — человек, добивающийся популярности
в народе лестью, лживыми обещаниями, потворствующий инстинктам толпы.]
— Может
быть, для тебя нет. Но для других оно
есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. —
В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян».
Народ услыхал о страданиях своих братий и заговорил.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и
в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя
было знать, на что отвечать, — впрочем, не
в том дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование
есть благо для
народа?
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно
было не только произвести переворот
в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях
народа к земле, нужно
было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там
было сделано
в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, — не то, что нужно.
Для Константина
народ был только главный участник
в общем труде, и, несмотря на всё уважение и какую-то кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним
в общем деле, иногда приходивший
в восхищенье от силы, кротости, справедливости этих людей, очень часто, когда
в общем деле требовались другие качества, приходил
в озлобление на
народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
В Левинском, давно пустынном доме теперь
было так много
народа, что почти все комнаты
были заняты, и почти каждый день старой княгине приходилось, садясь зa стол, пересчитывать всех и отсаживать тринадцатого внука или внучку за особенный столик. И для Кити, старательно занимавшейся хозяйством,
было не мало хлопот о приобретении кур, индюшек, уток, которых при летних аппетитах гостей и детей выходило очень много.
И окошенные кусты у реки, и сама река, прежде не видная, а теперь блестящая сталью
в своих извивах, и движущийся и поднимающийся
народ, и крутая стена травы недокошенного места луга, и ястреба, вившиеся над оголенным лугом, — всё это
было совершенно ново.
— Ну, я очень рад
был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто
было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не видаться с ним, но чтоб эта неловкость
была кончена, — сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться, тотчас же поехал к Анне, он покраснел. — Вот мы говорим, что
народ пьет; не знаю, кто больше
пьет,
народ или наше сословие;
народ хоть
в праздник, но…
Было самое спешное рабочее время, когда во всем
народе проявляется такое необыкновенное напряжение самопожертвования
в труде, какое не проявляется ни
в каких других условиях жизни и которое высоко ценимо бы
было, если бы люди, проявляющие эти качества, сами ценили бы их, если б оно не повторялось каждый год и если бы последствия этого напряжения не
были так просты.
Был ясный морозный день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый
народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось,
были разубраны
в новые торжественные ризы.
Кроме того, хотя он долго жил
в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о
народе, и на вопрос, знает ли он
народ,
был бы
в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он
народ.
— Совсем нет:
в России не может
быть вопроса рабочего.
В России вопрос отношения рабочего
народа к земле; он и там
есть, но там это починка испорченного, а у нас…
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже
были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие
народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что
в то время, как он входил
в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого
в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка
в сравнении с бедностью
народа и теперь решил про себя, что, для того чтобы чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежде много работал и нероскошно жил, теперь
будет еще больше работать и еще меньше
будет позволять себе роскоши.
Было то время, когда
в сельской работе наступает короткая передышка пред началом ежегодно повторяющейся и ежегодно вызывающей все силы
народа уборки. Урожай
был прекрасный, и стояли ясные, жаркие летние дни с росистыми короткими ночами.
Но любить или не любить
народ, как что-то особенное, он не мог, потому что не только жил с
народом, не только все его интересы
были связаны с
народом, но он считал и самого себя частью
народа, не видел
в себе и
народе никаких особенных качеств и недостатков и не мог противопоставлять себя
народу.
В случавшихся между братьями разногласиях при суждении о
народе Сергей Иванович всегда побеждал брата, именно тем, что у Сергея Ивановича
были определенные понятия о
народе, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не
было, так что
в этих спорах Константин всегда
был уличаем
в противоречии самому себе.
Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на то место, где упал Вронский; но
было так далеко, и там столпилось столько
народа, что ничего нельзя
было разобрать. Она опустила бинокль и хотела итти; но
в это время подскакал офицер и что-то докладывал Государю. Анна высунулась вперед, слушая.
— Но я всё-таки не знаю, что вас удивляет.
Народ стоит на такой низкой степени и материального и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо.
В Европе рациональное хозяйство идет потому, что
народ образован; стало
быть, у нас надо образовать
народ, — вот и всё.
Он ехал и отдохнуть на две недели и
в самой святая-святых
народа,
в деревенской глуши, насладиться видом того поднятия народного духа,
в котором он и все столичные и городские жители
были вполне убеждены. Катавасов, давно собиравшийся исполнить данное Левину обещание побывать у него, поехал с ним вместе.
― Легко
быть введену
в заблуждение, делая заключение об общем призвании
народа, ― сказал Метров, перебивая Левина. ― Состояние рабочего всегда
будет зависеть от его отношения к земле и капиталу.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей
в народе,
в среде которого он жил, и не находил этих мыслей
в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский
народ), а главное потому, что он вместе с
народом не знал, не мог знать того,
в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни
было общих целей.
Левин видел, что
в вопросе этом уже высказывалась мысль, с которою он
был несогласен; но он продолжал излагать свою мысль, состоящую
в том, что русский рабочий имеет совершенно особенный от других
народов взгляд на землю. И чтобы доказать это положение, он поторопился прибавить, что, по его мнению, этот взгляд Русского
народа вытекает из сознания им своего призвания заселить огромные, незанятые пространства на востоке.
В публичном заседании Комитета
было много
народа и почти всё общество.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что
был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено
было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным.
В первый раз
в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое,
в котором виною сам.
—
В город? Да как же?.. а дом-то как оставить? Ведь у меня
народ или вор, или мошенник:
в день так оберут, что и кафтана не на чем
будет повесить.
В деревне их
народ одевался как-то особенно щеголевато и опрятно, и таких красивых рубашек и зипунов нужно
было далеко поискать.
Но вообще они
были народ добрый, полны гостеприимства, и человек, вкусивший с ними хлеба-соли или просидевший вечер за вистом, уже становился чем-то близким, тем более Чичиков с своими обворожительными качествами и приемами, знавший
в самом деле великую тайну нравиться.
Местами эти дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались
в кучу, и здесь
было заметно более движения
народа и живости.
И всякий
народ, носящий
в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров бога, своеобразно отличился каждый своим собственным словом, которым, выражая какой ни
есть предмет, отражает
в выраженье его часть собственного своего характера.
Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный
в куски воздух; летит мимо все, что ни
есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие
народы и государства.
Все
будет безуспешно, покуда не почувствовал из нас всяк, что он так же, как
в эпоху восстанья
народ вооружался против <врагов>, так должен восстать против неправды.
Во время обедни у одной из дам заметили внизу платья такое руло, [Рулó — обруч из китового уса, вшитый
в юбку.] которое растопырило его на полцеркви, так что частный пристав, находившийся тут же, дал приказание подвинуться
народу подалее, то
есть поближе к паперти, чтоб как-нибудь не измялся туалет ее высокоблагородия.
— А ей-богу, так! Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня
есть и самому нечего… А уж я бы за них что ни дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись ведь только десяток, так вот уж у него славная деньга. Ведь ревизская душа стóит
в пятистах рублях.
Собакевич отвечал, что Чичиков, по его мнению, человек хороший, а что крестьян он ему продал на выбор и
народ во всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время трудностей переселения
в дороге, то не его вина, и
в том властен Бог, а горячек и разных смертоносных болезней
есть на свете немало, и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни.
Но
в продолжение того, как он сидел
в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему
в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и
в совершенно заснувшем городе, может
быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным
народом дорогу, —
в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.