Неточные совпадения
«Ты бо изначала создал еси мужеский пол и женский, — читал
священник вслед за переменой колец, — и от Тебе сочетавается мужу
жена, в помощь и в восприятие рода человеча. Сам убо, Господи Боже наш, пославый истину на наследие Твое и обетование Твое, на рабы Твоя отцы наша, в коемждо роде и роде, избранныя Твоя: призри на раба Твоего Константина и на рабу Твою Екатерину и утверди обручение их в вере, и единомыслии, и истине, и любви»….
Сняв венцы с голов их,
священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли.
Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте
жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
Я простился с
священником и с Акулиной Памфиловной, с жаром поручая ей ту, которую почитал уже своею
женою.
Говоря это, он достал с воза теплые вязаные перчатки и подал их мне. Я взял перчатки и продолжал работать. 2 км мы шли вместе, я чертил, а крестьянин рассказывал мне про свое житье и ругательски ругал всех и каждого. Изругал он своих односельчан, изругал
жену, соседа, досталось учителю и
священнику. Надоела мне эта ругань. Лошаденка его шла медленно, и я видел, что при таком движении к вечеру мне не удастся дойти до Имана. Я снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха, прибавил шагу.
В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке леса, и провожал проселком. В селе, у господского дома, к которому вела длинная липовая аллея, встречал
священник, его
жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел подойти к нему.
— Они все ведь, — продолжал
священник, — коли тесть и теща небогаты, к которым можно им в гости ездить и праздновать, так не очень жен-то уважают, и поколачивают.
— Я к нему тогда вошла, — начала m-lle Прыхина, очень довольная, кажется, возможностью рассказать о своих деяниях, — и прямо ему говорю: «Петр Ермолаевич, что, вы вашу
жену намерены оставить без куска хлеба, за что, почему, как?» — просто к горлу к нему приступила. Ну, ему, как видно, знаете, все уже в жизни надоело. «Эх, говорит, давайте перо, я вам подпишу!». Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он и подмахнул все состояние Клеопаше.
Десятин приблизительно двенадцать
священник распахивает да с четверть десятины уделяет под лен
жене и дочерям.
Тут в сей дискурс вмешался еще слушавший сей спор их никитский
священник, отец Захария Бенефактов, и он завершил все сие, подтвердив слова
жены моей, что „это правда“, то есть „правда“ в рассуждении того, что меня тогда не было.
Немало дивились письму, читали его и перечитывали в волости и писарь, и учитель, и
священник, и много людей позначительнее, кому было любопытно, а, наконец, все-таки вызвали Лозинскую и отдали ей письмо в разорванном конверте, на котором совершенно ясно было написано ее имя: Катерине Лозинской,
жене Лозинского Иосифа Оглобли, в Лозищах.
Сельский
священник, ходивший поздравить Бельтова с приездом, возвратясь домой, с величайшим удивлением говорил
жене...
Иногда, для разнообразия, Глафира Львовна посылала за
женой сельского
священника; та являлась, — какое-то дикое несвязное существо, вечно испуганное и всего боящееся.
«Другажды, — читаю, пишут отец Маркел, — проходя с дьяконом случайно вечернею порою мимо дома того же
священника отца Иоанна, опять видели, как он со всем своим семейством, с
женою, племянником и с купно приехавшею к нему на каникулярное время из женской гимназии племянницею, азартно играл в карты, яростно ударяя по столу то кралею, то хлапом, и при сем непозволительно восклицал: „никто больше меня, никто!“» Прочитав сие, взглянул я на преосвященного владыку и, не дожидаясь его вопроса, говорю...
— Молчи,
жена! — шепнул
священник. — Утро вечера мудренее… Хорошо, ребята! пусть она здесь переночует, а завтра увидим.
Саша думает, покорно принимая свечу: «Только сейчас он сидел дома и пил чай с
женой, и борода у него козлиная, а теперь он необыкновенный, имеет власть и знание, и это понимает
священник и ждет ответа — какая это правда!»
Григорий, по отцовскому приказанию, схватил
жену под плечи и не давал ей пятиться. Настя вскрикнула еще громче и рванулась так, что трое насилу ее удержали, но тотчас же стихла и опустилась на держащие ее руки.
Священник накрыл больную епитрахилью и окончил чтение заклинаний.
В ней также помещалось несколько человек гостей: приходский
священник с своей попадьей, которые тихо, но с заметным удовольствием разговаривали между собою, как будто бы для этого им решительно не было дома времени; потом
жена станового пристава, которой, кажется, было очень неловко в застегнутом платье; гувернантка Уситковой в терновом капоте [В терновом капоте — в капоте, сшитом из тонкой шерстяной, с примесью пуха, ткани — терно.] и с огромным ридикюлем, собственно, назначенным не для ношения платка, а для собирания на всех праздниках яблок, конфет и других сладких благодатей, съедаемых после в продолжение недели, и, наконец, молодой письмоводитель предводителя, напомаженный и завитой, который с большим вниманием глядел сквозь стекло во внутренность стоявших близ него столовых часов: ему ужасно хотелось открыть: отчего это маятник беспрестанно шевелится.
В начале XV века Фотий, вследствие некоторых беспорядков, писал послание к новгородскому духовенству, предписывая, что «в котором монастыре живут черницы, там не должны жить чернцы, — и где будут жить черницы, там избрать
священников с
женами, а вдового попа там не должно быть» (там же, 88).
Так достигли господского дома, тут дожидались
священник с
женою и с сотами от пчелок своих, тощий, плешивый диакон и причетники с волосами, которых расчесать не было возможности.
Священник. Теперь еду к архиерею на испытание. Боюсь, что сошлют в Соловецкий. Думал одно время за границу бежать, вас просить, потом раздумал: малодушие. Одно —
жена.
Все храмы отворены с утра до полуночи:
священники не снимают риз, свечи не угасают пред образами, фимиам беспрестанно курится в кадилах, и молебное пение не умолкает на крилосах, народ толпится в церквах, старцы и
жены преклоняют колена.
На станции Прогонной служили всенощную. Перед большим образом, написанным ярко, на золотом фоне, стояла толпа станционных служащих, их
жен и детей, а также дровосеков и пильщиков, работавших вблизи по линии. Все стояли в безмолвии, очарованные блеском огней и воем метели, которая ни с того, ни с сего разыгралась на дворе, несмотря на канун Благовещения. Служил старик
священник из Веденяпина; пели псаломщик и Матвей Терехов.
— Постучали мы в дом и взошли в сени. Отворил сам
священник, старый, приземковатый, одного зуба в переднем строю нет, и
жена у него старушка старенькая — огонь вздула. Мы им оба в ноги кинулись.
В этот год Аллилуй по обыкновению объехал с просфорнею прихожан и собрал муки и променял ее у мельника на муку одинакового размола (так как из сборной муки разного поля и неровного размола печь неудобно, потому что она неровно закисает и трудно подходит), а затем Аллилуева
жена растворила в деже муку и ночью подбила тесто, которое всходило прекрасно, как следует, а еще после затопила печь и перед тем, как наступила пора разваливать тесто и «знаменать просвиры печатью», пошла звать учрежденную вдовицу, у которой была печать; но едва она вышла со своего двора, как увидала мужа, беспокойно бежавшего к дому
священника, с лицом до неузнаваемости измененным от ужаса.
Долго воспоминая свадьбу Висленева,
священник, покусывая концы своей бороды, качал в недоумении головой и, вздыхая, говорил: «все хорошо, если это так пройдет», но веселый дьякон и смешливый дьячок, как люди более легкомысленные, забавлялись насчет несчастного Висленева: дьякон говорил, что он при этом браке только вполне уразумел, что «тайна сия велика есть», а дьячок рассказывал, что его чуть Бог сохранил, что он не расхохотался, возглашая в конце Апостола: «а
жена да боится своего мужа».
— Неужели? — отвечал веселый
священник. — Что ж, это прекрасно: это значит, мы честные люди, да!.. а
жены у нас с вами еще лучше нас самих. Я вам вот сейчас и покажу мою
жену: она гораздо лучше меня. Паинька! Паинька! Паинька! — закричал отец Евангел, удерживая за руку майора и засматривая в дверь соседнего покоя.
Положение было рискованное: жених каждую минуту мог упасть в обморок, и тогда бог весть какой все могло принять оборот. Этого опасалась даже сама невеста, скрывавшая, впрочем, мастерски свое беспокойство. Но как часто бывает, что в больших горестях человеку дает силу новый удар, так случилось и здесь: когда
священник, глядя в глаза Висленеву, спросил его: «имаши ли благое произволение поять себе сию Елену в
жену?» Иосаф Платонович выпрямился от острой боли в сердце и дал робким шепотом утвердительный ответ.
Благочинные во всей епархии ставили
священникам, молодым и старым, даже их
женам и детям, отметки по поведению, пятерки и четверки, а иногда и тройки, и об этом приходилось говорить, читать и писать серьезные бумаги.
Только часа два спустя, переговорив со старостой и осмотрев церковь, он улучил минутку, когда Шапкин заговорился со
священником, и побежал плакать… Подкрался он к памятнику тайком, воровски, ежеминутно оглядываясь. Маленький белый памятник глядел на него задумчиво, грустно и так невинно, словно под ним лежала девочка, а не распутная, разведенная
жена.
Десятский не ведет их к помещику, у которого, кроме своих десяти комнат в доме, есть еще десятки помещений и в конторе, и в кучерской, и в прачечной, и в белой и в черной людской, и в других заведениях; ни к
священнику или дьякону, торговцу, у которых хоть и небольшие дома, но все-таки есть некоторый простор, а к тому крестьянину, у которого вся семья:
жена, снохи, девки, большие и малые ребята, все в одной семи-восьми-десятиаршинной горнице.
Из церкви они отправились в скромный домик
священника, где были приготовлены фрукты и шампанское, которым Степан, свидетели и семья служителя алтаря, состоящая из его
жены и двух взрослых дочерей, поздравили молодых.
Попадья охала и крестилась. День уже склонялся к вечеру. До отхода ко сну проговорили
священник с
женою и сыновьями, которым отец повторил рассказ фабричного о привидевшемся ему дивном сне.
В церкви произошло нечто вроде публичного покаяния; муж и
жена обливались слезами,
священник прочитал им разрешительную молитву и вслед за тем отслужил литургию, во время которой покаявшиеся причащались Святой Тайне. Мир опять восстановился, только внешний.
Между тем, в округе поселенного гренадерского полка короля прусского офицерские
жены были в страхе и отчаянии. В слезах о страданиях родных и в мучительном беспокойстве за жизнь их, они собирались у
священника полка, отца Воинова.
Нам
священника Лавра
жена открыла, что Бутович приезжал к ним ночью, вошел через окно, и, вынув саблю, принуждал его подписаться на холеру и в Ильин день отравить всех вином; да вот в 1-й поселенской роте нашли в колодце записку Савурского, сколько в него положено яду; да и писарь Штоц признался, что и весь провиант в магазине отравлен, — то мы просим вас, если вы что знаете, открыть нам о таком умысле и сказать: в каких колодцах брошен яд?
— Он не признавал ее своей
женой, так как их венчал не
священник… — продолжал первый голос.
После дележа вся компания отправилась в гости к новой арендаторше в Комаровку. Гиршфельд распорядился отслужить молебен и представился
священнику, как новый владелец именья. Прожив там около двух недель и сделав хозяйственные распоряжения, они с
женой, Арефьевым и Князевым отправились обратно в Петербург.
Отмщение ему воздал сам обиженный
священник, но отмщение смешное и очень позднее. Оно открылось через много лет, когда Степан Иванович задумал выдавать замуж одну из своих дочерей. Тогда потребовалась выпись из метрических книг, и там неожиданно нашли глупую и совершенно бессмысленную запись по подчищенному, что такого-то Степана Ивановича и законной
жены его родилась незаконная дочь такая-то…
Нижегородские
священники или были неопытны в этой практике, или же держали сторону общества, и совсем не захотели принимать Баранщикова на исповедь, потому что он был обрезан и жил с
женою в магометанском законе.
Я, конечно, не берусь определять, насколько деятели описанной суматошной истории повысились или понизились после того, как чрез их места проследовал владыка, и они тотчас же за его отъездом, — не знаю, с горя или с радости, — «напились до избытка», причем под эту же стать попал и скорбный посол смерти —
священник, приехавший просить духовенство на погребение
жены другого
священника, «вчера скончавшейся»…