Неточные совпадения
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей
жизни на приисках, где ей было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать себя совсем счастливой, если бы не здоровье
Максима, которое ее очень беспокоит, хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
— Для
Максима необходима спокойная
жизнь и такие развлечения… как это вам сказать… Одним словом, чисто деревенские, — объяснил доктор Надежде Васильевне. — Покой, хорошее питание, прогулки, умеренная физическая работа — вот что ему необходимо вместе с деревенским воздухом и подходящим обществом.
Эти толчки природы, ее даровые откровения, казалось, доставляли ребенку такие представления, которые не могли быть приобретены личным опытом слепого, и
Максим угадывал здесь неразрывную связь жизненных явлений, которая проходит, дробясь в тысяче процессов, через последовательный ряд отдельных
жизней.
Максим поседел еще больше. У Попельских не было других детей, и потому слепой первенец по-прежнему остался центром, около которого группировалась вся
жизнь усадьбы. Для него усадьба замкнулась в своем тесном кругу, довольствуясь своею собственною тихою
жизнью, к которой примыкала не менее тихая
жизнь поссесорской «хатки». Таким образом Петр, ставший уже юношей, вырос, как тепличный цветок, огражденный от резких сторонних влияний далекой
жизни.
Но когда настал в
жизни ребенка период, который является переходною гранью между детством и отрочеством,
Максим увидел, как неосновательны эти гордые педагогические мечтания.
Какая-то неведомая сила работала в глубине детской души, выдвигая из этой глубины неожиданные проявления самостоятельного душевного роста, и
Максиму приходилось останавливаться с чувством благоговения перед таинственными процессами
жизни, которые вмешивались таким образом в его педагогическую работу.
Маленькая знакомка Петра представляла в себе все черты этого типа, который редко вырабатывается
жизнью и воспитанием; он, как талант, как гений, дается в удел избранным натурам и проявляется рано. Мать слепого мальчика понимала, какое счастье случай послал ее сыну в этой детской дружбе. Понимал это и старый
Максим, которому казалось, что теперь у его питомца есть все, чего ему еще недоставало, что теперь душевное развитие слепого пойдет тихим и ровным, ничем не смущаемым ходом…
— Пойми меня, Анна, — сказал
Максим мягче. — Я не стал бы напрасно говорить тебе жестокие вещи. У мальчика тонкая нервная организация. У него пока есть все шансы развить остальные свои способности до такой степени, чтобы хотя отчасти вознаградить его слепоту. Но для этого нужно упражнение, а упражнение вызывается только необходимостью. Глупая заботливость, устраняющая от него необходимость усилий, убивает в нем все шансы на более полную
жизнь.
В первые годы
жизни ребенка
Максим думал, что он совершенно овладел душевным ростом мальчика, что этот рост совершается если не под прямым его влиянием, то во всяком случае ни одна новая сторона его, ни одно новое приобретение в этой области не избегнет его наблюдения и контроля.
Она вспомнила долгие взгляды
Максима. Так вот что значили эти молчаливые взгляды! Он лучше ее самой знал ее настроение, он угадал, что в ее сердце возможна еще борьба и выбор, что она в себе не уверена… Но нет, — он ошибается. Она знает свой первый шаг, а там она посмотрит, что можно будет взять у
жизни еще…
И дяде
Максиму казалось, что он призван к тому, чтобы развить присущие мальчику задатки, чтоб усилием своей мысли и своего влияния уравновесить несправедливость слепой судьбы, чтобы вместо себя поставить в ряды бойцов за дело
жизни нового рекрута, на которого без его влияния никто не мог бы рассчитывать.
Общий взгляд
Максима Федотыча на
жизнь не мог не отразиться, наперекор его любви, и на развитии дочери.
Надгробные плиты звенели от шагов
Максима; высокая трава пробивалась между плитами и закрывала вполовину надписи, полные смирения; все напоминало о бренности
жизни, все вызывало на молитву и созерцание.
Максим, покидая родительский дом, не успел определить себе никакой цели. Он хотел только оторваться от ненавистной
жизни царских любимцев, от их нечестивого веселья и ежедневных казней. Оставя за собою страшную Слободу,
Максим вверился своей судьбе. Сначала он торопил коня, чтобы не догнали его отцовские холопи, если бы вздумалось Малюте послать за ним погоню. Но вскоре он повернул на проселочную дорогу и поехал шагом.
Максим рассказал о
жизни своей в Слободе, о последнем разговоре с отцом и о ночном своем отъезде.
Ему хотелось уложить все свои думы правильно и неподвижно, чтобы навсегда схоронить под ними тревожное чувство, всё более разраставшееся в груди. Хотелось покоя, тихой
жизни, но что-то мешало этому. И, рассматривая сквозь ресницы крепкую фигуру
Максима, он подумал, что, пожалуй, именно этот парень и есть источник тревоги, что он будит в душе что-то новое, непонятное ещё, но уже — обидное.
Добыл
Максим у Васи, сына трактирщика Савельева, книгу без конца, под названием «Тёмные и светлые стороны русской
жизни», проезжий какой-то оставил книгу.
— Молчи,
Максим! Ты не знаешь кавказской
жизни! — кричит он мне.
— Вспомнил я,
Максим, нашу
жизнь и всё там… что было. Сколько после того исходил я земли, сколько всякой всячины видел… Нет для меня на земле ничего удобного! Не нашел я себе места!
Бородкин. Будьте отец и благодетель! Нынче
Максим Федотыч зайдут к вам, так уж вы ему поговорите, а уж я вам по гроб
жизни буду обязан, то есть вот как-с — скажите: Иван, сделай то, я всей душой-с. Прикажете еще бутылочку послать?
Бородкин. Потому, главная причина,
Максим Федотыч, основательности нет… к
жизни… Кабы основательность была, ну, другое дело; а то помилуйте,
Максим Федотыч, в голове одно: какое бы колено сделать почудней, чтоб невиданное…
Бородкин. И мне, кажется, ничего в
жизни не надо, кроме как если бы
Максим Федотыч отдали за меня Авдотью Максимовну, хотя бы даже безо всякого награждения.
Хотя Он нигде, но все чрез Него, а в Нем, как не существующем, ничто (ως μη δντι μηδέν) из всего, и напротив, все в Нем, как везде сущем; с другой стороны, чрез Него все, потому что Он сам нигде и наполняет все как всюду сущий» (S. Maximi Scholia in 1. de d. п., col. 204–205).], αΰτΟ δε ουδέν (и именно ουδέν, а не μηδέν), как изъятое из всего сущего (ως πάντων ύπερουσίως έξηρημένων), ибо оно выше всякого качества, движения,
жизни, воображения, представления, имени, слов, разума, размышления, сущности, состояния, положения, единения, границы, безграничности и всего существующего» (ib.) [Св.
Максим комментирует эту мысль так: «Он сам есть виновник и ничто (μηδέν), ибо все, как последствие, вытекает из Него, согласно причинам как бытия, так и небытия; ведь само ничто есть лишение (στέρησις), ибо оно имеет бытие чрез то, что оно есть ничто из существующего; а не сущий (μη ων) существует чрез бытие и сверхбытие (ΰπερεΐναι), будучи всем, как Творец, и ничто, как превышающий все (ΰπερβεβηκώς), а еще более будучи трансцендентным и сверхбытийным» (ιϊπεραναβεβηκώς και ύπερουσίως ων) (S.
Бежать отсюда, бежать подальше с этой бледной, как смерть, забитой, горячо любимой женщиной. Бежать подальше от этих извергов, в Кубань, например… А как хороша Кубань! Если верить письмам дяди Петра, то какое чудное приволье на Кубанских степях! И
жизнь там шире, и лето длинней, и народ удалее… На первых порах они, Степан и Марья, в работниках будут жить, а потом и свою земельку заведут. Там не будет с ними ни лысого
Максима с цыганскими глазами, ни ехидно и пьяно улыбающегося Семена…
— Здравия желаем, — сказал Яков, вводя старуху в приемную. — Извините, все беспокоим вас,
Максим Николаич, своими пустяшными делами. Вот, изволите видеть, захворал мой предмет. Подруга
жизни, как это говорится, извините за выражение…