Неточные совпадения
Один был отец
семейства, по имени Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший
жизнь халатным образом.
Девушка эта была la belle Flamande, про которую писала maman и которая впоследствии играла такую важную роль в
жизни всего нашего
семейства. Как только мы вошли, она отняла одну руку от головы maman и поправила на груди складки своего капота, потом шепотом сказала: «В забытьи».
Остальной день подбавил сумасшествия. Ольга была весела, пела, и потом еще пели в опере, потом он пил у них чай, и за чаем шел такой задушевный, искренний разговор между ним, теткой, бароном и Ольгой, что Обломов чувствовал себя совершенно членом этого маленького
семейства. Полно жить одиноко: есть у него теперь угол; он крепко намотал свою
жизнь; есть у него свет и тепло — как хорошо жить с этим!
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и считают его членом своего
семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ
жизни, будущую
жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от
жизни Ванюши и Машеньки.
И вот воображению спящего Ильи Ильича начали так же по очереди, как живые картины, открываться сначала три главные акта
жизни, разыгрывавшиеся как в его
семействе, так у родственников и знакомых: родины, свадьба, похороны.
Сами они блистали некогда в свете, и по каким-то, кроме их, всеми забытым причинам остались девами. Они уединились в родовом доме и там, в
семействе женатого брата, доживали старость, окружив строгим вниманием, попечениями и заботами единственную дочь Пахотина, Софью. Замужество последней расстроило было их
жизнь, но она овдовела, лишилась матери и снова, как в монастырь, поступила под авторитет и опеку теток.
При имении находилась тогда тетушка; то есть она мне не тетушка, а сама помещица; но, не знаю почему, все всю
жизнь ее звали тетушкой, не только моей, но и вообще, равно как и в
семействе Версилова, которому она чуть ли и в самом деле не сродни.
Впрочем, в трудные минуты своей
жизни, в случае крупного проигрыша или какого-нибудь скандала, Иван Яковлич на короткое время являлся у своего семейного очага и довольно терпеливо разыгрывал скромного семьянина и почтенного отца
семейства.
Еще меньше можно было, глядя на эту цветущую мать
семейства, заключить о тех превратностях, какими была преисполнена вся ее тревожная
жизнь.
Несмотря на то, что
семейство даже довольно скоро примирилось с событием и выделило беглянке приданое, между супругами началась самая беспорядочная
жизнь и вечные сцены.
Жизнь вел я уединенную, словно монах какой; снюхивался с отставными поручиками, удрученными, подобно мне, жаждой знанья, весьма, впрочем, тугими на понимание и не одаренными даром слова; якшался с тупоумными
семействами из Пензы и других хлебородных губерний; таскался по кофейным, читал журналы, по вечерам ходил в театр.
Он редко играл роль в домашней
жизни. Но Марья Алексевна была строгая хранительница добрых преданий, и в таком парадном случае, как объявление дочери о предложении, она назначила мужу ту почетную роль, какая по праву принадлежит главе
семейства и владыке. Павел Константиныч и Марья Алексевна уселись на диване, как на торжественнейшем месте, и послали Матрену просить барышню пожаловать к ним.
— Я очень рад теперь за m-lle Розальскую. Ее домашняя
жизнь была так тяжела, что она чувствовала бы себя очень счастливою во всяком сносном
семействе. Но я не мечтал, чтобы нашлась для нее такая действительно хорошая
жизнь, какую она будет иметь у вас.
— Но она могла наблюдать
жизнь и характеры в своем
семействе, в знакомых
семействах; она могла много думать.
С какою степенью строгости исполняют они эту высокую решимость, зависит, конечно, оттого, как устраивается их домашняя
жизнь: если не нужно для близких им, они так и не начинают заниматься практикою, то есть оставляют себя почти в нищете; но если заставляет семейная необходимость, то обзаводятся практикою настолько, насколько нужно для
семейства, то есть в очень небольшом размере, и лечат лишь людей, которые действительно больны и которых действительно можно лечить при нынешнем еще жалком положении науки, тo есть больных, вовсе невыгодных.
На первый раз она была изумлена такой исповедью; но, подумав над нею несколько дней, она рассудила: «а моя
жизнь? — грязь, в которой я выросла, ведь тоже была дурна; однако же не пристала ко мне, и остаются же чисты от нее тысячи женщин, выросших в
семействах не лучше моего.
— Ах, мой милый, да разве трудно до этого додуматься? Ведь я видала семейную
жизнь, — я говорю не про свою семью: она такая особенная, — но ведь у меня есть же подруги, я же бывала в их
семействах; боже мой, сколько неприятностей между мужьями и женами — ты не можешь себе вообразить, мой милый!
— Нет, в гувернантки не поступает. Уладилось иначе. Ей теперь можно будет вести пока сносную
жизнь в ее
семействе.
Нет, сударыня, какова бы ни была
жизнь вашего
семейства, но это была не пустая, фантастическая
жизнь.
Дети в нашей семье (впрочем, тут я разумею, по преимуществу, матушку, которая давала тон всему
семейству) разделялись на две категории: на любимых и постылых, и так как высшее счастие
жизни полагалось в еде, то и преимущества любимых над постылыми проявлялись главным образом за обедом.
Я так же плохо представлял себя в роли профессора и академика, как и в роли офицера и чиновника или отца
семейства, вообще в какой бы то ни было роли в
жизни.
«Но, — могут сказать нам, — несчастье, происшедшее в
семействе Русаковых, есть не более, как случай, совершенно выходящий из ряда обыкновенных явлений их
жизни.
Таким образом, мы можем повторить наше заключение: комедиею «Не в свои сани не садись» Островский намеренно, или ненамеренно, или даже против воли показал нам, что пока существуют самодурные условия в самой основе
жизни, до тех пор самые добрые и благородные личности ничего хорошего не в состоянии сделать, до тех пор благосостояние
семейства и даже целого общества непрочно и ничем не обеспечено даже от самых пустых случайностей.
— Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего вашего
семейства и всей вашей рогожинской
жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты в таком доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен быть дом!»
Он очень хорошо заметил и положительно узнал, что молодой человек, очень хорошей фамилии, живущий в самом достойном
семействе, а именно Гаврила Ардалионович Иволгин, которого она знает и у себя принимает, давно уже любит ее всею силой страсти, и, конечно, отдал бы половину
жизни за одну надежду приобресть ее симпатию.
Но главное, тем отличалась, что некогда имела многочисленнейшее
семейство и родных; но одни в течение
жизни перемерли, другие разъехались, третьи о старухе позабыли, а мужа своего лет сорок пять тому назад схоронила.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление
жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в
семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
Встречаются даже странные случаи: из-за желания оригинальности иной честный человек готов решиться даже на низкое дело; бывает даже и так, что иной из этих несчастных не только честен, но даже и добр, провидение своего
семейства, содержит и питает своими трудами даже чужих, не только своих, и что же? всю-то
жизнь не может успокоиться!
Паншин начал с комплиментов Лаврецкому, с описания восторга, с которым, по его словам, все
семейство Марьи Дмитриевны отзывалось о Васильевском, и потом, по обыкновению своему, ловко перейдя к самому себе, начал говорить о своих занятиях, о воззрениях своих на
жизнь, на свет и на службу; сказал слова два о будущности России, о том, как следует губернаторов в руках держать; тут же весело подтрунил над самим собою и прибавил, что, между прочим, ему в Петербурге поручили «de populariser l’idée du cadastre».
Приветствуйте за меня Анненковых. Я слышал, что она ожидает умножения
семейства. Дай бог, чтоб это хорошо у них кончилось. К ним не пишу, Федор Федорович им будет рассказывать про нашу
жизнь лучше всякого письма. Может быть, скажет многое, чего и нет…
На все эти причины, о которых отец мой говаривал много, долго и тихо, мать возражала с горячностью, что «деревенская
жизнь ей противна, Багрово особенно не нравится и вредно для ее здоровья, что ее не любят в
семействе и что ее ожидают там беспрестанные неудовольствия».
Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что не мы одни, то есть наше
семейство, живем на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая
жизнь людей, ничего не имеющих общего с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих понятия о нашем существовании. Без сомнения, я и прежде знал все это; но знал не так, как я это узнал теперь, не сознавал, не чувствовал.
За ее гордость он грозил ей наказанием и проклятием и кончал требованием, чтоб она немедленно и покорно возвратилась домой, и тогда, только тогда, может быть, после покорной и примерной новой
жизни «в недрах
семейства», мы решимся простить тебя, писал он.
Князь писал, что вполне полагается на «своего добрейшего, благороднейшего Николая Сергеевича и в особенности на Анну Андреевну», просил их обоих принять его ветрогона в их
семейство, поучить в уединении уму-разуму, полюбить его, если возможно, а главное, исправить его легкомысленный характер и «внушить спасительные и строгие правила, столь необходимые в человеческой
жизни».
Да, много помешала мне эта мнительность в моей
жизни, и весь раздор мой с
семейством вашим, может быть, только последствия моего жалкого характера!..
—
Семейство, Анна Ивановна, это святыня;
семейство — это такая вещь, до которой моими нечистыми руками даже и прикасаться не следует… я не об
семействе говорю, Анна Ивановна, а об
жизни…
Если бы эти деньги являлись, например, в виде заработка главы
семейства, а она пользовалась хоть относительным досугом, тогда действительно
жизнь не представляла бы особенных недостач с материальной стороны.
Уединенно пришлось ей сидеть в своем замкоподобном губернаторском доме, и общественное мнение явно уже склонилось в пользу их врага, и началось это с Полины, которая вдруг, ни с того ни с сего, найдена была превосходнейшей женщиной, на том основании, что при таком состоянии, нестарая еще женщина, она решительно не рядится, не хочет жить в свете, а всю себя посвятила
семейству; но что, собственно, делает она в этой семейной
жизни — никто этого не знал, и даже поговаривали, что вряд ли она согласно живет с мужем, но хвалили потому только, что надобно же было за что-нибудь похвалить.
Этот стоический образ
жизни он старался распространить на все
семейство, сколько позволяло ему подобострастное уважение к матери, которое он считал своим долгом.
«Неужели она… она? — подумал я. — Неужели начинается?» Но я скоро решил, что она не она и что еще не начинается. «Во-первых, она нехороша, — подумал я, — да и она просто барышня, и с ней я познакомился самым обыкновенным манером, а та будет необыкновенная, с той я встречусь где-нибудь в необыкновенном месте; и потом мне так нравится это
семейство только потому, что еще я не видел ничего, — рассудил я, — а такие, верно, всегда бывают, и их еще очень много я встречу в
жизни».
История и вторичная женитьба Чичагова целый роман, и я расскажу его как можно короче; расскажу потому, что мы впоследствии будем встречаться с этим
семейством и особенно потому, что оно имело некоторое влияние на
жизнь молодых Багровых.
В свою очередь и Степан Михайлыч знакомил невестку с прошедшею и настоящею
жизнью нового для нее
семейства; он рассказывал всё так правдиво, так просто, так искренне и так живо, что Софья Николавна, одна способная ценить его вполне, приходила в восхищенье.
— Полюбились дедушке моему такие рассказы; и хотя он был человек самой строгой справедливости и ему не нравилось надуванье добродушных башкирцев, но он рассудил, что не дело дурно, а способ его исполнения, и что, поступя честно, можно купить обширную землю за сходную плату, что можно перевесть туда половину родовых своих крестьян и переехать самому с
семейством, то есть достигнуть главной цели своего намерения; ибо с некоторого времени до того надоели ему беспрестанные ссоры с мелкопоместными своими родственниками за общее владение землей, что бросить свое родимое пепелище, гнездо своих дедов и прадедов, сделалось любимою его мыслию, единственным путем к спокойной
жизни, которую он, человек уже не молодой, предпочитал всему.
Это
семейство точно так же, как и
семейство Алкиных, уже приняло тогда некоторую внешнюю образованность в образе
жизни и говорило хорошо по-русски, но строго соблюдало во всей чистоте мусульманскую веру.
В тыкве сидела другая тыква — добрый и толстый отец
семейства и помещик, с какой-то специальной ландкартой из синих жил на носу и щеках; возле неразрывная спутница его
жизни, не похожая на тыкву, а скорее на стручок перцу, спрятанный в какой-то тафтяный шалаш, надетый вместо шляпки; против них приятный букет из сельских трех граций, вероятно, сладостная надежда маменьки и папеньки, сладостная, но исполняющая заботой их нежные сердца.
— Да так!.. неладно, — нарочно тянула Марфа Петровна, опрокидываясь в большую кадочку своим полным корпусом по пояс; в противоположность общепринятому типу высохшей, поблекшей и изможденной неудовлетворенными мечтаниями девственницы, Марфа Петровна цвела в сорок лет как маков цвет и походила по своим полным
жизни формам скорее на счастливую мать
семейства, чем на бесплодную смоковницу.
Взглянув на него, можно было думать, что от успеха промысла настоящей осени зависела судьба его
жизни, всего его
семейства.
Не лишним будет сказать прежде всего несколько слов о том, что такое фабричная
жизнь и какие элементы вносит она в крестьянское
семейство: этим способом мы сделаем половину дела.
Если б вы только могли видеть двух моих мужиков, Давыда и Ивана, и
жизнь, которую они ведут с своими
семействами, я уверен, что один вид этих двух несчастных убедил бы вас больше, чем всё то, чтò я могу сказать вам, чтоб объяснить мое намерение.
Поприща, на котором Островский наблюдает и показывает нам русскую
жизнь, не касается отношений чисто общественных и государственных, а ограничивается
семейством; в
семействе же кто более всего выдерживает на себе весь гнет самодурства, как не женщина?