Неточные совпадения
Львов, женатый на Натали, сестре Кити, всю свою
жизнь провел в
столицах и за границей, где он и воспитывался и служил дипломатом.
Сам же он во всю
жизнь свою не ходил по другой улице, кроме той, которая вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был ли он генерал или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в
столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
Он прожил в
столице несколько суток, остро испытывая раздражающую неустроенность
жизни.
В конечном итоге обе газеты вызывали у Самгина одинаковое впечатление: очень тусклое и скучное эхо прессы
столиц; живя подражательной
жизнью, обе они не волнуют устойчивую
жизнь благополучного города.
Но все тихо: по климату — это
столица мира; по тишине, малолюдству и образу
жизни — степная деревня.
Сколько ни стараться
Стану удаляться,
Жизнью наслажда-а-аться
И в
столице жить!
Не буду тужить.
Совсем не буду тужить,
Совсем даже не намерен тужить!
И минувшее проходит предо мной. Уже теперь во многом оно непонятно для молодежи, а скоро исчезнет совсем. И чтобы знали жители новой
столицы, каких трудов стоило их отцам выстроить новую
жизнь на месте старой, они должны узнать, какова была старая Москва, как и какие люди бытовали в ней.
Во мне эти «литературные успехи» брата оставили особый след. Они как будто перекинули живой мостик между литературой и будничной
жизнью: при мне слова были брошены на бумагу и вернулись из
столицы напечатанными.
Об этом спрашивает молодая женщина, «пробужденная им к сознательной
жизни». Он все откроет ей, когда придет время… Наконец однажды, прощаясь с нею перед отъездом в
столицу, где его уже ждет какое-то важное общественное дело, — он наклоняется к ней и шопотом произносит одно слово… Она бледнеет. Она не в силах вынести гнетущей тайны. Она заболевает и в бреду часто называет его имя, имя героя и будущего мученика.
Расставшись с мужем, жена Прозорова несколько лет перебивалась в
столице уроками и кончила свою незадавшуюся
жизнь скоротечной чахоткой.
Повторяю: роль солидного читателя приобретает преувеличенное значение благодаря тому, что у нас общественная
жизнь со всеми ее веяниями складывается преимущественно в
столицах и больших городах, где солидные люди, несмотря на свою сравнительную немногочисленность, стоят на первом плане.
Смотришь, и доложат: служу-де я честно… в
столицах жизнь дорога… нуждаюсь… ну, значит, экономические суммы, благо их много, и за бока… тысяч пять на серебро и отсчитают заимообразно, да!
Еще с месяц после этой сцены Катрин жила в губернском городе, обдумывая и решая, как и где ей жить? Первоначально она предполагала уехать в которую-нибудь из
столиц с тем, чтобы там жуировать и даже кутить; но Катрин вскоре сознала, что она не склонна к подобному роду
жизни, так как все-таки носила еще пока в душе некоторые нравственные понятия. В результате такого соображения она позвала к себе однажды Тулузова и сказала ему ласковым и фамильярным тоном...
— Я с таким, можно сказать, нас-лаж-дением вспоминаю нашу
жизнь в этой очаровательной
столице…
Переживания мог писать глубокий Гаршин, попавший прямо из
столиц, из интеллигентной
жизни в кровавую обстановку, а у меня, кажется, никаких особых переживаний и не было.
Кровь и мозг совершенно покойны: вы просто чувствуете себя почему-то счастливым; все существо ваше невольно сознает тогда возможность тихих, мирных наслаждений, скромной задушевной
жизни с самим собою;
жизни, которую вы так давно, так напрасно, может быть, искали в
столицах, с их шумом, блеском и обольщениями, для вас тогда не существует: они кажутся такими маленькими, что вы даже их не замечаете…
Но в первом ли, во втором ли, в третьем ли периоде, — шлющийся человек все шлющийся человек. Одумается ли он, наконец? Решится ли покончить с
столицею и удалиться в свою"Проплеванную"? Как-то встретит его там Иван Парамонов? Дозволит ли ему поселиться в собственном его разваливающемся доме и жить смирно, пока не придет смерть, и не сметет с лица земли этого"лишнего человека", которого
жизнь, со времени"катастрофы", сама сделалась постоянною, неперемежающеюся катастрофой!
В течение полугода я испытал все разнообразие петербургской
жизни: я был в воронинских банях, слушал Шнейдершу, Патти, Бланш Вилэн, ходил в заседания суда, посетил всевозможные трактиры, бывал на публицистических и других раутах, присутствовал при защите педагогических рефератов, видел в"Птичках певчих"Монахова и в"Fanny Lear"Паску, заседал в Публичной библиотеке и осмотрел монументы
столицы, побывал во всех клубах, а в Артистическом был даже свидетелем скандала; словом сказать, только в парламенте не был, но и то не потому, чтобы не желал там быть, а потому, что его нет.
Беркутов. Третьего дня вечером. Извините! Вчера же хотел быть у вас, да очень устал с дороги. Еще в Петербурге поставил для себя долгом по приезде сюда, нимало не откладывая, явиться к вам засвидетельствовать свое почтение и сообщить, что молва о вашей подвижнической
жизни, о ваших благодеяниях достигла уже и до
столиц.
Перед тем я жил безвыездно в
столице, начитался рассказов из народного быта, и мне начало сдаваться, что я, выросший на гостомельском выгоне между босоногими ровесниками, раззнакомился с народной
жизнью.
Вскрытие реки, разлив воды, спуск пруда, заимка — это события в деревенской
жизни, о которых не имеют понятия городские жители. В
столицах, где лед на улицах еще в марте сколот и свезен, мостовые высохли и облака пыли, при нескольких градусах мороза, отвратительно носятся северным ветром, многие узнают загородную весну только потому, что в клубах появятся за обедом сморчки, которых еще не умудрились выращивать в теплицах… но это статья особая и до нас не касается.
«Интересно, кто там сидит сейчас на моем месте?.. Кто-нибудь да сидит… Молодой врач вроде меня… Ну, что же, я свое высидел. Февраль, март, апрель… ну, и, скажем, май — и конец моему стажу. Значит, в конце мая я расстанусь с моим блистательным городом и вернусь в Москву. И ежели революция подхватит меня на свое крыло — придется, возможно, еще поездить… но, во всяком случае, своего участка я более никогда в
жизни не увижу… Никогда…
Столица… Клиника… Асфальт, огни…»
Жизнь в
столице, — обширное поле деятельности, наконец, богатство и почти несомненная надежда достигнуть всего этого через покровительство знатного человека, — вот что занимало его теперь.
[В книге о
жизни Брянчанинова, на стр. 15-й упоминается, что «в то время разнообразные религиозные идеи занимали
столицу северную, препирались и боролись между собою», но не показано, как эта борьба касалась Брянчанинова и Чихачева, а не касаться их она не могла.
Упоенный ожившим счастьем, я не выходил из гостиной, увивался около жены и, почитая, что бывшая мрачность происходила в ней от ее положения… радовался, что по вкусу пришлись ей гости, и она вошла в обыкновенные чувства; а потому, питая к ним благодарность за приезд их, я бесперестанно занимал их то любопытным рассказом о
жизни моей в
столице Санкт-Петербурге, об актерщиках и танцовщицах, то водил их на гумно или чем-нибудь подобным веселил их.
Надобно сказать правду, как мне трудно было, приехавши из Хорола, переучивать свой язык на петербургский штиль и говорить все высокопарными словами, коими я описывал выше
жизнь мою в
столице: так тяжело мне было переучиваться на низкий штиль, возвратяся в Хорол.
Сквозь полураскрытую в залу дверь Печорин бросил любопытный взгляд, стараясь сколько-нибудь по убранству комнат угадать хотя слабый оттенок семейной
жизни хозяев, но увы! в
столице все залы схожи между собою, как все улыбки и все приветствия.
Потом, еще чем эта
жизнь была приятна, так это свободой. Надоело в одном городе — стрельнул на дорогу, иногда даже билет второго класса выудишь, уложил чемодан, — айда в другой, в третий, в
столицу, в уезд, по помещикам, в Крым, на Волгу, на Кавказ. Денег всегда масса, — иногда я по двадцати пяти рублей в день зарабатывал — пьешь, женщин меняешь, сколько хочешь — раздолье!
Если многие требования монашеской
жизни в монастыре, близком к
столице и многопосещаемом, не нравились ему, соблазняя его, всё это уничтожалось послушанием: не мое дело рассуждать, мое дело нести назначенное послушание, будет ли то стояние у мощей, пение на клиросе или ведение счетов по гостинице.
На мою родину, в древнюю русскую
столицу; я соскучился, не видав столько лет Кремля, не слыша звона его колоколов; в Москве начну новую
жизнь — вот чего жаждет душа моя, о чем молюсь ежеминутно богу, о чем грежу во сне и наяву…» Надобно было видеть Шушерина, чтоб почувствовать всю горячность этого желанья, всю искренность этих слов!
Старуха отлично сознавала, что не на радость отправит она туда свою Милицу, что пребывание в обстреливаемом тяжелыми австрийскими пушками городе, чрезвычайно опасно для
жизни обитателей сербской
столицы.
Один только черный принц полудикого народа все еще продолжал отчаянно бороться с дружинами короля. Наконец, после многих битв, черный принц Аго был побежден. Его взяли в плен, скованного привели в
столицу и бросили в тюрьму. Дуль-Дуль, разгневанный на черного принца за его долгое сопротивление, решил лишить его
жизни. Он велел народу собраться с первыми лучами солнца на городской площади.
Итоги писателя — Опасность всяких мемуаров — Два примера: Руссо и Шатобриан — Главные две темы этих воспоминаний: 1)
жизнь и творчество русских писателей, 2) судьбы нашей интеллигенции — Тенденциозность и свобода оценок — Другая половина моих итогов: книга «
Столицы мира»
И
жизнь во всех ее проявлениях так огромна и типична, что вы очень быстро забываете всю красивую, милую, нарядную и тоже по-своему обширную
жизнь французской
столицы.
Зимнего Петербурга вкусил я еще студентом в вакационное время в начале и в конце моего дерптского студенчества. Я гащивал у знакомых студентов; ездил и в Москву зимой, несколько раз осенью, проводил по неделям и в Петербурге, возвращаясь в свои"Ливонские Афины". С каждым заездом в обе
столицы я все сильнее втягивался в
жизнь тогдашней интеллигенции, сначала как натуралист и медик, по поводу своих научно-литературных трудов, а потом уже как писатель, решившийся попробовать удачи на театре.
Все это пользовалось
жизнью гораздо легче, веселее, чем у нас, имело более крупный заработок, тратило гораздо меньше, чем у нас в обеих
столицах.
Свои экскурсии по Лондону я распределил на несколько отделов. Меня одинаково интересовали главные течения тогдашней английской
жизни, сосредоточенные в
столице британской империи: политика, то есть парламент, литература, театр, философско-научное движение, клубная и уличная
жизнь, вопрос рабочий, которым в Париже я еще вплотную не занимался.
Все, что удавалось до того и читать и слышать о старой
столице Австрии, относилось больше к ее бытовой
жизни. Всякий из нас повторял, что этот веселый, привольный город — город вальсов, когда-то Лайнера и старика Штрауса, а теперь его сына Иоганна, которого мне уже лично приводилось видеть и слышать не только в Павловске, но и в Лондоне, как раз перед моим отъездом оттуда, в августе 1868 года.
Передо мною прошел целый петербургский сезон 1861–1862 года, очень интересный и пестрый. Переживая настроения, заботы и радости моих первых постановок в обеих
столицах, я отдавался и всему, что Петербург давал мне в тогдашней его общественной
жизни.
Живя почти что на самом Итальянском бульваре, в Rue Lepelletier, я испытал особого рода пресноту именно от бульваров. В первые дни и после венской привольной
жизни было так подмывательно очутиться опять на этой вечно живой артерии
столицы мира. Но тогда весенние сезоны совсем не бывали такие оживленные, как это начало входить в моду уже с 80-х годов. В мае, к концу его, сезон доживал и пробавлялся кое-чем для приезжих иностранцев, да и их не наезжало и на одну десятую столько, сколько теперь.
Что бы я ни описывал в своих корреспонденциях и фельетонах в две русские газеты, все это было — по размерам материала, по картинам лондонской
жизни — гораздо обширнее, своеобразнее и внушительнее, чем любая страница из
жизни другой"
столицы мира" — Парижа.
Париж уже не давал мне, особенно как газетному сотруднику, столько же нового и захватывающего. Да и мне самому для моего личного развития, как человеку моей эпохи и писателю, хотелось войти гораздо серьезнее и полнее в
жизнь английской"
столицы мира", в литературное, мыслительное и общественно-политическое движение этой своеобразной
жизни.
А главный народный кряж Вены — немецкие австрияки — выработал в
столице на Дунае характерный городской быт, скорее привлекательный по своей бойкости, добродушию, любви к удовольствиям, к музыке, к тому, что мы уже тогда на нашем литературном жаргоне называли"прожиганием"
жизни.
Тот отдел моей писательской
жизни уже записан мною несколько лет назад, в зиму 1896–1897 года, в целой книге «
Столицы мира», где я подводил итоги всему, что пережил, видел, слышал и зазнал в Париже и Лондоне с половины 60-х годов.
Перед нами в смутной дымке будущего тускло-золотыми переливами мерцала новая
жизнь, неизведанное счастье:
столица, самостоятельность, студенчество, кружки, новые интересы. Так для нас.
Но если бы этот иностранец явился в Париж надорванный
жизнью, с настоящей душевной хандрой или после какого-нибудь житейского испытания, после суетной
жизни, с переворотами, с ударами судьбы, и в нем сохранились бы умственные силы и внутренняя порядочность, то, конечно, трудовой, мыслящий Париж обновит его скорее, чем какая бы то ни было
столица в мире!
Освободясь и от власти и от богатства, Ермий покинул тайно
столицу и пошел искать себе уединенного места, где бы ему никто не мешал уберечь себя в чистоте и святости для прохождения богоугодной
жизни.
— Кто не умеет вести своего хозяйства и кому хочется пустой и разорительной
жизни в
столице и за границей?
Дело в том, что государю было хорошо известно, что много дворян ежегодно приезжает в Петербург по разного рода делам, и многие из них имеют тяжбы в судебных местах
столицы, вследствие медленности производства задерживаются тут на неопределенное время, что, при дороговизне петербургской
жизни, отражается на их благосостоянии, а потому приказал, чтобы всякий дворянин, при въезде в заставу, объявлял, кто он такой и где будет стоять.
— Хорошо сказано… Давай, впрочем, говорить о тебе… Я, право, не знаю, не понимаю и не могу понять, зачем ты предпринял сейчас же, после блестяще полученной степени доктора медицины, эту поездку в центр очага страшной болезни, рискуя собой, своей
жизнью и той пользой, которую ты мог приносить в
столице.