Неточные совпадения
Неприлично автору, будучи давно уже мужем, воспитанному суровой внутренней
жизнью и свежительной трезвостью уединения, забываться подобно
юноше.
Меж ими всё рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и
жизнь в свою чреду, —
Всё подвергалось их суду.
Поэт в жару своих суждений
Читал, забывшись, между тем
Отрывки северных поэм,
И снисходительный Евгений,
Хоть их не много понимал,
Прилежно
юноше внимал.
Остап и Андрий кинулись со всею пылкостию
юношей в это разгульное море и забыли вмиг и отцовский дом, и бурсу, и все, что волновало прежде душу, и предались новой
жизни.
— Золотую медаль вам, коллега! Ибо, сохранив
жизнь сего
юноши, вы премного способствовали усугублению ерундистики российской…
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня
жизнь — театр, я — зритель. На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные люди, которые — как ты сам часто говорил — хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не знаю — насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, — ты относишься к нему… барственно, небрежно, но это очень интересный
юноша. Это — человек для себя…
На семнадцатом году своей
жизни Клим Самгин был стройным
юношей среднего роста, он передвигался по земле неспешной, солидной походкой, говорил не много, стараясь выражать свои мысли точно и просто, подчеркивая слова умеренными жестами очень белых рук с длинными кистями и тонкими пальцами музыканта.
— Автора этой затеи я знал как серьезного
юношу, но, очевидно,
жизнь за границей…
Зато поэты задели его за живое: он стал
юношей, как все. И для него настал счастливый, никому не изменяющий, всем улыбающийся момент
жизни, расцветания сил, надежд на бытие, желания блага, доблести, деятельности, эпоха сильного биения сердца, пульса, трепета, восторженных речей и сладких слез. Ум и сердце просветлели: он стряхнул дремоту, душа запросила деятельности.
Юношей он инстинктивно берег свежесть сил своих, потом стал рано уже открывать, что эта свежесть рождает бодрость и веселость, образует ту мужественность, в которой должна быть закалена душа, чтоб не бледнеть перед
жизнью, какова бы она ни была, смотреть на нее не как на тяжкое иго, крест, а только как на долг, и достойно вынести битву с ней.
Ее воображению открыта теперь самая поэтическая сфера
жизни: ей должны сниться
юноши с черными кудрями, стройные, высокие, с задумчивой, затаенной силой, с отвагой на лице, с гордой улыбкой, с этой искрой в глазах, которая тонет и трепещет во взгляде и так легко добирается до сердца, с мягким и свежим голосом, который звучит как металлическая струна.
Потом уже начинались повторения: рождение детей, обряды, пиры, пока похороны не изменят декорации; но ненадолго: одни лица уступают место другим, дети становятся
юношами и вместе с тем женихами, женятся, производят подобных себе — и так
жизнь по этой программе тянется беспрерывной однообразною тканью, незаметно обрываясь у самой могилы.
Нехлюдов в это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз
юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность
жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
Воображение возобновило перед ним впечатления того счастливого лета, которое он провел здесь невинным
юношей, и он почувствовал себя теперь таким, каким он был не только тогда, но и во все лучшие минуты своей
жизни.
Хотя, к несчастию, не понимают эти
юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью
жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
Вам же, милые гости, хочу я поведать о сем
юноше, брате моем, ибо не было в
жизни моей явления драгоценнее сего, более пророческого и трогательного.
Прибавьте, что он был
юноша отчасти уже нашего последнего времени, то есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже
жизнью.
Пал он на землю слабым
юношей, а встал твердым на всю
жизнь бойцом и сознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга.
Она, изволите видеть, вздумала окончательно развить, довоспитать такую, как она выражалась, богатую природу и, вероятно, уходила бы ее, наконец, совершенно, если бы, во-первых, недели через две не разочаровалась «вполне» насчет приятельницы своего брата, а во-вторых, если бы не влюбилась в молодого проезжего студента, с которым тотчас же вступила в деятельную и жаркую переписку; в посланиях своих она, как водится, благословляла его на святую и прекрасную
жизнь, приносила «всю себя» в жертву, требовала одного имени сестры, вдавалась в описания природы, упоминала о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии — и довела наконец бедного
юношу до мрачного отчаяния.
Снегурочка, да чем же
Встречать тебе восход Ярила-Солнца?
Когда его встречаем,
жизни сила,
Огонь любви горит у нас в очах,
Любовь и
жизнь — дары Ярила-Солнца;
Его ж дары ему приносят девы
И
юноши; а ты сплела венок,
Надела бус на шейку, причесалась,
Пригладилась — и запон, и коты
Новехоньки, — тебе одна забота,
Как глупому ребенку, любоваться
На свой наряд да забегать вперед,
Поодоль стать, — в глазах людей вертеться
И хвастаться обновками.
«Аксаков остался до конца
жизни вечным восторженным и беспредельно благородным
юношей; он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист сердцем. В 1844 году, когда наши споры дошли до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то шел по улице; К. Аксаков ехал в санях. Я дружески поклонился ему. Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из саней и подошел ко мне.
«Я не стыжусь тебе признаться, — писал мне 26 января 1838 один
юноша, — что мне очень горько теперь. Помоги мне ради той
жизни, к которой призвал меня, помоги мне своим советом. Я хочу учиться, назначь мне книги, назначь что хочешь, я употреблю все силы, дай мне ход, — на тебе будет грех, если ты оттолкнешь меня».
Жизнь в непрактических сферах и излишнее чтение долго не позволяют
юноше естественно и просто говорить и писать; умственное совершеннолетие начинается для человека только тогда, когда его слог устанавливается и принимает свой последний склад.
Представьте себе оранжерейного
юношу, хоть того, который описал себя в «The Dream»; [«Сон» (англ.).] представьте его себе лицом к лицу с самым скучным, с самым тяжелым обществом, лицом к лицу с уродливым минотавром английской
жизни, неловко спаянным из двух животных: одного дряхлого, другого по колена в топком болоте, раздавленного, как Кариатида, постоянно натянутые мышцы которой не дают ни капли крови мозгу.
Я бросился к реке. Староста был налицо и распоряжался без сапог и с засученными портками; двое мужиков с комяги забрасывали невод. Минут через пять они закричали: «Нашли, нашли!» — и вытащили на берег мертвое тело Матвея. Цветущий
юноша этот, красивый, краснощекий, лежал с открытыми глазами, без выражения
жизни, и уж нижняя часть лица начала вздуваться. Староста положил тело на берегу, строго наказал мужикам не дотрогиваться, набросил на него армяк, поставил караульного и послал за земской полицией…
Безмерно печально сличение двух посланий Пушкина к Чаадаеву, между ними прошла не только их
жизнь, но целая эпоха,
жизнь целого поколения, с надеждою ринувшегося вперед и грубо отброшенного назад. Пушкин-юноша говорит своему другу...
Жизнь кузины шла не по розам. Матери она лишилась ребенком. Отец был отчаянный игрок и, как все игроки по крови, — десять раз был беден, десять раз был богат и кончил все-таки тем, что окончательно разорился. Les beaux restes [Остатки (фр.).] своего достояния он посвятил конскому заводу, на который обратил все свои помыслы и страсти. Сын его, уланский юнкер, единственный брат кузины, очень добрый
юноша, шел прямым путем к гибели: девятнадцати лет он уже был более страстный игрок, нежели отец.
В одних я представлял борьбу древнего мира с христианством, тут Павел, входя в Рим, воскрешал мертвого
юношу к новой
жизни.
Все воскресло в моей душе, я жил, я был
юноша, я жал всем руку, — словом, это одна из счастливейших минут
жизни, ни одной мрачной мысли.
Я всего раз в
жизни, еще
юношей, был там проездом из Германии.
Только немногим удавалось завоевать свое место в
жизни. Счастьем было для И. Левитана с юных дней попасть в кружок Антона Чехова. И. И. Левитан был беден, но старался по возможности прилично одеваться, чтобы быть в чеховском кружке, также в то время бедном, но талантливом и веселом. В дальнейшем через знакомых оказала поддержку талантливому
юноше богатая старуха Морозова, которая его даже в лицо не видела. Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал свои лучшие вещи.
Банды появились уже и в нашем крае. Над
жизнью города нависала зловещая тень. То и дело было слышно, что тот или другой из знакомых молодых людей исчезал. Ушел «до лясу». Остававшихся паненки иронически спрашивали: «Вы еще здесь?» Ушло до лясу несколько
юношей и из пансиона Рыхлинского…
Максим поседел еще больше. У Попельских не было других детей, и потому слепой первенец по-прежнему остался центром, около которого группировалась вся
жизнь усадьбы. Для него усадьба замкнулась в своем тесном кругу, довольствуясь своею собственною тихою
жизнью, к которой примыкала не менее тихая
жизнь поссесорской «хатки». Таким образом Петр, ставший уже
юношей, вырос, как тепличный цветок, огражденный от резких сторонних влияний далекой
жизни.
Он считал необходимым дать душе
юноши устояться, окрепнуть, чтобы быть в состоянии встретить резкое прикосновение
жизни.
Сонливые и бессильные высыплют массы
юношей и юниц из школ на арену
жизни, сонливо отбудут жизненную повинность и сонливо же сойдут в преждевременные могилы.
Приехал он в Петербург по крайнему случаю. В первый раз в
жизни он испытал страшное горе: у него застрелился младший сын, прекрасный и многообещавший
юноша, которому едва минуло осьмнадцать лет.
Страшно подумать, что в осьмнадцать лет
жизнь может опостылеть и привести
юношу исключительно к тому, что он думает только о том, как бы поскорее покончить расчеты с нею.
Он был счастлив. Проводил время без тревог, испытывал доступные
юноше удовольствия и едва ли когда-нибудь чувствовал себя огорченным. Мне казалось в то время, что вот это-то и есть самое настоящее равновесие души. Он принимал
жизнь, как она есть, и брал от нее, что мог.
Жму, наконец, с полным участием руку тебе, мой благодушный
юноша, несчастная жертва своей грозной богини-матери, приславшей тебя сюда искать руки и сердца блестящей фрейлины, тогда как сердце твое рвется в маленькую квартирку на Пески, где живет она, сокровище твоей
жизни, хотя ты не смеешь и подумать украсить когда-нибудь ее скромное имя своим благородным гербом.
— Этот? — спросил Серебряный, узнавая женоподобного
юношу, которого наружность поразила его на царском дворе, а неожиданная шутка чуть не стоила ему
жизни.
— Теперь, — шептал
юноша, — когда люди вынесли на площади, на улицы привычные муки свои и всю тяжесть, — теперь, конечно, у всех другие глаза будут! Главное — узнать друг друга, сознаться в том, что такая
жизнь никому не сладка. Будет уж притворяться — «мне, слава богу, хорошо!» Стыдиться нечего, надо сказать, что всем плохо, всё плохо…
При
жизни отца он много думал о городе и, обижаясь, что его не пускают на улицу, представлял себе городскую
жизнь полной каких-то тайных соблазнов и весёлых затей. И хотя отец внушил ему своё недоверчивое отношение к людям, но это чувство неглубоко легло в душу
юноши и не ослабило его интереса к
жизни города. Он ходил по улицам, зорко и дружественно наблюдая за всем, что ставила на пути его окуровская
жизнь.
Всюду чувствовалась жестокость. В мутном потоке будничной
жизни — только она выступала яркими пятнами, неустранимо и резко лезла в глаза, заставляя
юношу всё чаще и покорнее вспоминать брезгливые речи отца о людях города Окурова.
Смотрел
юноша, как хвастается осень богатствами своих красок, и думал о
жизни, мечтал встретить какого-то умного, сердечного человека, похожего на дьячка Коренева, и каждый вечер откровенно, не скрывая ни одной мысли, говорить с ним о людях, об отце, Палаге и о себе самом.
— Прожили мы
жизнь, как во сне, ничего не сделав ни себе, ни людям, — вступают на наше место
юноши…
Уезжая из Москвы, он находился в том счастливом, молодом настроении духа, когда, сознав прежние ошибки,
юноша вдруг скажет себе, что всё это было не то, — что всё прежнее было случайно и незначительно, что он прежде не хотел жить хорошенько, но что теперь, с выездом его из Москвы, начинается новая
жизнь, в которой уже не будет больше тех ошибок, не будет раскаяния, а наверное будет одно счастие.
Женевец привязался к своему ученику почти так же, как мать; он иногда, долго смотрев на него, опускал глаза, полные слез, думая: «И моя
жизнь не погибла; довольно, довольно сознания, что я способствовал развитию такого
юноши, — меня совесть не упрекнет!»
Молодой Бельтов, у которого и самолюбие было развито, и юное сознание сил и готовности, — мечтал о будущем; у него в голове бродили разные надежды, планы, упования; он мечтал об обширной гражданской деятельности, о том, как он посвятит всю
жизнь ей… и среди этих увлечений будущим пылкий
юноша вдруг бросился на шею к женевцу.
Кончился наконец и курс; раздали на акте
юношам подорожные в
жизнь.
Когда торг кончился, ему пришло в голову: «Хорошо ли я делаю, вталкивая этого
юношу в глупую
жизнь полустепного помещика?» Даже мысль дать ему своих денег и уговорить его не покидать Москвы пришла ему в голову; лет пятнадцать тому назад он так бы и сделал, но старыми руками ужасно трудно развязывать кошелек.
Жозеф сделал из него человека вообще, как Руссо из Эмиля; университет продолжал это общее развитие; дружеский кружок из пяти-шести
юношей, полных мечтами, полных надеждами, настолько большими, насколько им еще была неизвестна
жизнь за стенами аудитории, — более и более поддерживал Бельтова в кругу идей, не свойственных, чуждых среде, в которой ему приходилось жить.