Неточные совпадения
Он спал на голой земле и только
в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́
камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил
в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи
жилы.
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая
камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим
жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Самгин, оглядываясь, видел бородатые и бритые, пухлые и костлявые лица мужчин, возбужденных счастьем
жить, видел разрумяненные мордочки женщин, украшенных драгоценными
камнями, точно иконы, все это было окутано голубоватым туманом, и
в нем летали, подобно ангелам, белые лакеи, кланялись их аккуратно причесанные и лысые головы, светились почтительными улыбками потные физиономии.
Он значительно расширил рассказ о воскресенье рассказом о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними, говорил о кочегаре, о рабочих, которые умирали так потрясающе просто, о том, как старичок стучал
камнем в стену дома, где
жил и умер Пушкин, — о старичке этом он говорил гораздо больше, чем знал о нем.
— Был проповедник здесь,
в подвале
жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил:
камень — дурак, дерево — дурак, и бог — дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова. Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
Ему грустно и больно стало за свою неразвитость, остановку
в росте нравственных сил, за тяжесть, мешающую всему; и зависть грызла его, что другие так полно и широко
живут, а у него как будто тяжелый
камень брошен на узкой и жалкой тропе его существования.
Гончарова.], поэт, — хочу
в Бразилию,
в Индию, хочу туда, где солнце из
камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает
в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда,
в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно
жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
Я узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть один каменный дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все хорошие и купечество знатное; что зимой
живут в городе, а летом на заимках (дачах), под
камнем, «то есть
камня никакого нет, — сказал он, — это только так называется»; что проезжих бывает мало-мало; что если мне надо ехать дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом худо и т. п.
Когда взошло солнце, мы сняли палатки, уложили нарты, оделись потеплее и пошли вниз по реке Ляоленгоузе, имеющей вид порожистой горной речки с руслом, заваленным колодником и
камнями. Километров
в 15 от перевала Маака Ляоленгоуза соединяется с другой речкой, которая течет с северо-востока и которую удэгейцы называют Мыге. По ней можно выйти на реку Тахобе, где
живут солоны. По словам Сунцая, перевал там через Сихотэ-Алинь низкий, подъем и спуск длинные, пологие.
Об этих Дыроватых
камнях у туземцев есть такое сказание. Одни люди
жили на реке Нахтоху, а другие — на реке Шооми. Последние взяли себе жен с реки Нахтоху, но, согласно обычаю, сами им
в обмен дочерей своих не дали. Нахтохуские удэгейцы отправились на Шооми и, воспользовавшись отсутствием мужчин, силой забрали столько девушек, сколько им было нужно.
— Рыба говори,
камень стреляй, тебе, капитан,
в тумане худо посмотри, ночью какой-то худой люди ходи… Моя думай,
в этом месте черт
живи. Другой раз тут моя спи не хочу!
В долине Дуйки Поляков нашел ножеобразный осколок обсидиана, наконечники стрел из
камня, точильные
камни, каменные топоры и проч.; эти находки дали ему право заключить, что
в долине Дуйки,
в отдаленные времена,
жили люди, которые не знали металлов; это были жители каменного века.
Муж и жена
в обществе суть два гражданина, делающие договор,
в законе утвержденный, которым обещеваются прежде всего на взаимное чувств услаждение (да не дерзнет здесь никто оспорить первейшего закона сожития и основания брачного союза, начало любви непорочнейшия и твердый
камень основания супружнего согласия), обещеваются
жить вместе, общее иметь стяжание, возращать плоды своея горячности и, дабы
жить мирно, друг друга не уязвлять.
Намука подвел лодку к
камню, и мы тотчас вышли на него. Все сразу повеселели. Вихров и Крылов стали откачивать воду, а я с орочами принялся осматривать берег, к которому мы пристали. Наше укрытие представляло собою ловушку, из которой можно было выбраться только по воде. Базальтовая
жила упиралась
в отвесную скалу. Каких-нибудь выступов или карнизов, по которым можно было бы взобраться наверх, не было.
Когда взрыв был произведен и Родион Потапыч взглянул на обвалившиеся куски
камня, то даже отшатнулся, точно от наваждения. Взрывом была обнажена прекрасная
жила толщиной
в полтора аршина, а
в проржавевшем кварце золотыми слезами блестел драгоценный металл.
Домик Райнера, как и все почти швейцарские домики, был построен
в два этажа и местился у самого подножия высокой горы, на небольшом зеленом уступе, выходившем плоскою косою
в один из неглубоких заливцев Фирвальдштетского озера. Нижний этаж, сложенный из серого
камня, был занят службами, и тут же было помещение для скота; во втором этаже, обшитом вычурною тесовою резьбою, были
жилые комнаты, и наверху мостился еще небольшой мезонин
в два окна, обнесенный узорчатою галереею.
— Ах, какая ты недотрога!.. — с улыбкой проговорила Раиса Павловна. — Не нужно быть слишком застенчивой. Все хорошо
в меру: и застенчивость, и дерзость, и даже глупость… Ну, сознайся, ты рада, что приедет к нам Лаптев? Да?.. Ведь
в семнадцать лет
жить хочется, а
в каком-нибудь Кукарском заводе что могла ты до сих пор видеть, — ровно ничего! Мне, старой бабе, и то иногда тошнехонько сделается, хоть сейчас же
камень на шею да
в воду.
Звучный голос сливался с тонкой, задумчивой песней самовара,
в комнате красивой лентой вился рассказ о диких людях, которые
жили в пещерах и убивали
камнями зверей.
— Так как же тут не поверуешь, сударь! — говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, — конечно,
живем мы вот здесь
в углу, словно
в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь
в Москву, а там и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну и восчувствуешь, и растопится
в тебе сердце, мягче воску сделается!..
Сидит сам сатана, исконный враг человеческий, сидит он на змее трехглавныем огненныем; проворные бесы кругом его грешников мучают, над телесами их беззаконными тешатся, пилят у них руки-ноги пилами острыими, бьют их
в уста
камнями горячими, тянут из них
жилы щипцами раскаленными, велят лизать языком сковороды огненные, дерут им спины гребенками железными…
Он был
камнем легко ранен
в голову. Самое первое впечатление его было как будто сожаление: он так было хорошо и спокойно приготовился к переходу туда, что на него неприятно подействовало возвращение к действительности, с бомбами, траншеями, солдатами и кровью; второе впечатление его была бессознательная радость, что он
жив, и третье — страх и желание уйти поскорее с бастьона. Барабанщик платком завязал голову своему командиру и, взяв его под руку, повел к перевязочному пункту.
— Да что, куманек,
живу ведь не на базаре,
в лесу. Всякому отпирать не приходится; далеко ли до беды: видно, что человек, а почему знать, хлеб ли святой у него под полой или
камень булыжник!
Только трус, у которого больше страха перед смертью, чем достоинства, может утешать себя тем, что тело его будет со временем
жить в траве,
в камне,
в жабе…
Ему
в голову не приходило, что это утро, так радостно улыбавшееся, западет тяжелым
камнем на его сердце и вечно будет
жить в его памяти.
У стены, заросшей виноградом, на
камнях, как на жертвеннике, стоял ящик, а из него поднималась эта голова, и, четко выступая на фоне зелени, притягивало к себе взгляд прохожего желтое, покрытое морщинами, скуластое лицо, таращились, вылезая из орбит и надолго вклеиваясь
в память всякого, кто их видел, тупые глаза, вздрагивал широкий, приплюснутый нос, двигались непомерно развитые скулы и челюсти, шевелились дряблые губы, открывая два ряда хищных зубов, и, как бы
живя своей отдельной жизнью, торчали большие, чуткие, звериные уши — эту страшную маску прикрывала шапка черных волос, завитых
в мелкие кольца, точно волосы негра.
Точно птицы
в воздухе, плавают
в этой светлой ласковой воде усатые креветки, ползают по
камню раки-отшельники, таская за собой свой узорный дом-раковину; тихо двигаются алые, точно кровь, звезды, безмолвно качаются колокола лиловых медуз, иногда из-под
камня высунется злая голова мурены с острыми зубами, изовьется пестрое змеиное тело, всё
в красивых пятнах, — она точно ведьма
в сказке, но еще страшней и безобразнее ее; вдруг распластается
в воде, точно грязная тряпка, серый осьминог и стремительно бросится куда-то хищной птицей; а вот, не торопясь, двигается лангуст, шевеля длиннейшими, как бамбуковые удилища, усами, и еще множество разных чудес
живет в прозрачной воде, под небом, таким же ясным, но более пустынным, чем море.
Правда, что
в то время никому и
в голову не приходило, что заемные письма именно самые оные краеугольные
камни и суть, а только думалось: вот-то глупую рожу Крутобедров состроит, как тетенька, мимо его дома,
в Великие Луки переезжать будет! — но все-таки должен же был становой понимать, что какая-нибудь тайна да замыкается
в заемных письмах, коль скоро они милую очаровательную даму заставляют по целым неделям
проживать в Великих Луках на постоялом дворе без дела, без кавалеров, среди всякой нечисти?
Когда Илья, с узлом на спине, вышел из крепких ворот купеческого дома, ему показалось, что он идёт из серой, пустой страны, о которой он читал
в одной книжке, — там не было ни людей, ни деревьев, только одни
камни, а среди
камней жил добрый волшебник, ласково указывавший дорогу всем, кто попадал
в эту страну.
— Я говорю вам:
камня на
камне не останется! Я с болью
в сердце это говорю, но что же делать — это так! Мне больно, потому что все эти Чурилки, Алеши Поповичи, Ильи Муромцы — все они с детства волновали мое воображение! Я
жил ими… понимаете,
жил?! Но против науки я бессилен. И я с болью
в сердце повторяю: да! ничего этого нет!
То, что снилося мне, того нет наяву!
Кто мне скажет, зачем, для чего я
живу?
Кто мне смысл разгадает загадки?
Смысла
в ней беспокойной душой не ищи,
Но, как
камень, сорвавшись с свистящей пращи,
Так лети все вперед, без оглядки!
Невозможен мне отдых! Несносен покой!
Уж я цели нигде не ищу никакой,
Жизнь надеждой мою не украшу!
Не упился я ею, как крепким вином,
Но зато я, смеясь, опрокинул вверх дном
Бесполезно шипящую чашу!
— Да мамынька за косы потаскала утром, так вот ей и невесело. Ухо-девка… примется плясать, петь, а то накинет на себя образ смирения,
в монастырь начнет проситься. Ну, пей, статистика, водка, брат, отличная… Помнишь, как
в Казани, братику,
жили? Ведь отлично было, черт возьми!.. Иногда этак, под вечер осени ненастной, раздумаешься про свое пакостное житьишко, ажно тоска заберет, известно — сердце не
камень, лишнюю рюмочку и пропустишь.
Люди внешние предаются
в таком случае ежедневной суете; люди созерцательные — страдают: во что б ни стало ищут примирения, потому что с внутренним раздором, без краеугольного
камня нравственному бытию человек не может
жить.
[Я и мой товарищ по гимназии, нынче известный русский математик К. Д. Краевич, знавали этого антика
в конце сороковых годов, когда мы были
в третьем классе Орловской гимназии и
жили вместе
в доме Лосевых, «Антон-астроном» (тогда уже престарелый) действительно имел кое-какие понятия о небесных светилах и о законах вращения, но главное, что было интересно: он сам приготовил для своих труб стекла, отшлифовывая их песком и
камнем из донышек толстых хрустальных стаканов, и через них он оглядывал целое небо…
Шли мы больше горами; оно хоть труднее, да зато безопаснее: на горах-то только тайга шумит да ручьи бегут, по
камню играют. Житель, гиляк,
в долинах
живет, у рек да у моря, потому что питается рыбой, которая рыба
в реки ихние с моря заходит, кытá называемая. И столь этой рыбы много, так это даже удивлению подобно. Кто не видал, поверить трудно: сами мы эту рыбу руками добывали.
Ты
жив!.. Ты
жив, и каждый
камень твой —
Заветное преданье поколений.
Бывало, я у башни угловой
Сижу
в тени, и солнца луч осенний
Играет с мохом
в трещине сырой,
И из гнезда, прикрытого карнизом,
Касатки вылетают, верхом, низом
Кружатся, вьются, чуждые людей.
И я, так полный волею страстей,
Завидовал их жизни безызвестной,
Как упованье вольной, поднебесной.
Сделалась я такою же пестрядинкою, как и Дросида, и Бог знает, докуда бы
прожила в такой унылости, как вдруг один раз была я у себя
в избе перед вечером: солнышко садится, а я у окна тальки [Тальки — мотки пряжи.] разматываю, и вдруг мне
в окно упадает небольшой
камень, а сам весь
в бумажку завернут.
Где-то упала на
камень чайная ложка, и звук получился чистый, как от колокольчика, и долго еще
жил в тихом и неподвижном воздухе.
— Правда твоя, правда, Пантелеюшка, — охая, подтвердила Таифа. — Молодым девицам с чужими мужчинами
в одном доме
жить не годится… Да и не только
жить, видаться-то почасту и то опасливое дело, потому человек не
камень, а молодая кровь горяча… Поднеси свечу к сену, нешто не загорится?.. Так и это… Долго ль тут до греха? Недаром люди говорят: «Береги девку, что стеклянну посуду, грехом расшибешь — ввек не починишь».
После него осталась вдова, дети; ни до них, ни до него никому нет дела. Город за окнами шумел равнодушно и суетливо, и, казалось, устели он все улицы трупами, — он будет
жить все тою же хлопотливою, сосредоточенною
в себе жизнью, не отличая взглядом трупов от
камней мостовой…
Прожил так Жилин месяц. Днем ходит по аулу или рукодельничает, а как ночь придет, затихнет
в ауле, так он у себя
в сарае копает. Трудно было копать от
камней, да он подпилком
камни тер, и прокопал он под стеной дыру, что спору пролезть. «Только бы, — думает, — мне место хорошенько узнать,
в какую сторону идти. Да не сказывают никто татары».
Пошел раз Жилин под гору — посмотреть, где
живет старик. Сошел по дорожке, видит садик, ограда каменная; из-за ограды — черешни, шепталы и избушка с плоской крышкой. Подошел он ближе; видит — ульи стоят, плетенные из соломы, и пчелы летают, гудят. И старик стоит на коленочках, что-то хлопочет у улья. Поднялся Жилин повыше, посмотреть, и загремел колодкой. Старик оглянулся — как визгнет; выхватил из-за пояса пистолет,
в Жилина выпалил. Чуть успел он за
камень притулиться.
Горные хребты, окаймляющие долину, увенчаны причудливыми скалами, издали похожими на руины древних замков с башнями и бойницами. Местные жители называют их шаманскими
камнями и говорят, что
в давние времена здесь
жили крылатые люди.
Мыс Суфрен со стороны моря имеет вид конусообразной башни, прорезанной наискось какой-то цветистой
жилой. Море пробило
в ней береговые ворота, к которым на лодке из-за множества подводных
камней подойти трудно.
— Тоже спрашивают, какой, говорит, там малый, черкес, говорит, или турка у вас на Капказе, говорит, бьет? Я говорю: у нас черкес, милый человек, не один, а разные есть. Есть такие тавлинцы, что
в каменных горах
живут и
камни замест хлеба едят. Те большие, говорю, ровно как колода добрая, по одном глазу во лбу, и шапки на них красные, вот так и горят, ровно как на тебе, милый человек! — прибавил он, обращаясь к молодому рекрутику, на котором действительно была уморительная шапочка с красным верхом.
У нее было такое чувство, как будто она
жила в этих краях уже давно-давно, лет сто, и казалось ей, что на всем пути от города до своей школы она знала каждый
камень, каждое дерево. Тут было ее прошлое, ее настоящее; и другого будущего она не могла представить себе, как только школа, дорога
в город и обратно, и опять школа, и опять дорога…
Брату моему, Илье, царство ему небесное, один монах открыл, что
в Таганроге,
в крепости,
в одном месте под тремя
камнями клад есть и что клад этот заговоренный, а
в те поры — было это, помню,
в тридцать восьмом году —
в Матвеевом Кургане армяшка
жил, талисманы продавал.
И всем им, казалось, так было спокойно, удобно, чисто и легко
жить на свете, такое
в их движениях и лицах выражалось равнодушие ко всякой чужой жизни и такая уверенность
в том, что швейцар им посторонится и поклонится, и что, воротясь, они найдут чистую, покойную постель и комнаты, и что все это должно быть, и что на все это имеют полное право, — что я вдруг невольно противопоставил им странствующего певца, который, усталый, может быть, голодный, с стыдом убегал теперь от смеющейся толпы, — понял, что таким тяжелым
камнем давило мне сердце, и почувствовал невыразимую злобу на этих людей.
Если хоть каплю, но искренно суеверить, что
в этом
камне живет какой-то горный, гордый дух, который мыслит и чувствует, то обращаться с ним таким непочтительным образом тоже есть варварство.
Невеста и жених
жили, что случалось редко,
в одном доме, а потому первая, уже совершенно одетая
в белый шитый серебром сарафан, вся как бы осыпанная драгоценными
камнями,
в густой белой фате, находилась
в своей светлице, окруженная лишь своими сенными девушками, одетыми тоже
в совершенно новые нарядные сарафаны, подарок счастливой невесты.
Такова, например, была «Троицкая тюрьма» или «волчья по-гребица», как называли эту тюрьму хорошо знакомые с ней дворовые и крестьяне. Тюрьма эта была длинным, низким зданием, сложенным из громадных булыжных
камней, и крытая черепицей тёмнокрасного цвета. Оно находилось
в отдалении от других
жилых и нежилых построек и производило одним видом своим гнетущее впечатление.