Неточные совпадения
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к
дому. При словах мужика о том, что Фоканыч
живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к
одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя
жил один, но топил и занимал весь
дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но
дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором
жили и умерли его отец и мать. Они
жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Каренины, муж и жена, продолжали
жить в
одном доме, встречались каждый день, но были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за правило поставил каждый день видеть жену, для того чтобы прислуга не имела права делать предположения, но избегал обедов
дома. Вронский никогда не бывал в
доме Алексея Александровича, но Анна видала его вне
дома, и муж знал это.
Анна никак не ожидала, чтобы та, совершенно не изменившаяся, обстановка передней того
дома, где она
жила девять лет, так сильно подействовала на нее.
Одно за другим, воспоминания, радостные и мучительные, поднялись в ее душе, и она на мгновенье забыла, зачем она здесь.
Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их
доме Француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может
жить с ним в
одном доме.
— Нет, ты мне всё-таки скажи… Ты видишь мою жизнь. Но ты не забудь, что ты нас видишь летом, когда ты приехала, и мы не
одни… Но мы приехали раннею весной,
жили совершенно
одни и будем
жить одни, и лучше этого я ничего не желаю. Но представь себе, что я
живу одна без него,
одна, а это будет… Я по всему вижу, что это часто будет повторяться, что он половину времени будет вне
дома, — сказала она, вставая и присаживаясь ближе к Долли.
― Только не он. Разве я не знаю его, эту ложь, которою он весь пропитан?.. Разве можно, чувствуя что-нибудь,
жить, как он
живет со мной? Он ничего не понимает, не чувствует. Разве может человек, который что-нибудь чувствует,
жить с своею преступною женой в
одном доме? Разве можно говорить с ней? Говорить ей ты?
— Расчет
один, что
дома живу, не покупное, не нанятое. Да еще всё надеешься, что образумится народ. А то, верите ли, — это пьянство, распутство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его в работники наймите, — он вам норовит напортить, да еще к мировому судье.
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот где, — тут он положил руку на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как
жить с вами если не в
одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
«Увидеть барский
дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в
дом пустой,
Где
жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал
один.
Тяжело, я думаю, было Наталье Савишне
жить и еще тяжелее умирать
одной, в большом пустом петровском
доме, без родных, без друзей.
Сама бывшая хозяйка его, мать умершей невесты Раскольникова, вдова Зарницына, засвидетельствовала тоже, что, когда они еще
жили в другом
доме, у Пяти Углов, Раскольников во время пожара, ночью, вытащил из
одной квартиры, уже загоревшейся, двух маленьких детей и был при этом обожжен.
— Ура! — закричал Разумихин, — теперь стойте, здесь есть
одна квартира, в этом же
доме, от тех же хозяев. Она особая, отдельная, с этими нумерами не сообщается, и меблированная, цена умеренная, три горенки. Вот на первый раз и займите. Часы я вам завтра заложу и принесу деньги, а там все уладится. А главное, можете все трое вместе
жить, и Родя с вами… Да куда ж ты, Родя?
— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье
жить в
одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть
один очень важный для меня… вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно, я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
Небольшой дворянский домик на московский манер, в котором
проживала Авдотья Никитишна (или Евдоксия) Кукшина, находился в
одной из нововыгоревших улиц города ***; известно, что наши губернские города горят через каждые пять лет. У дверей, над криво прибитою визитною карточкой, виднелась ручка колокольчика, и в передней встретила пришедших какая-то не то служанка, не то компаньонка в чепце — явные признаки прогрессивных стремлений хозяйки. Ситников спросил,
дома ли Авдотья Никитишна?
— Давненько, лет семь-восемь, еще когда Таисья Романовна с живописцем
жила. В
одном доме жили. Они — на чердаке, а я с отцом в подвале.
Лидия
жила во дворе
одного из таких
домов, во втором этаже флигеля. Стены его были лишены украшений, окна без наличников, штукатурка выкрошилась, флигель имел вид избитого, ограбленного.
Ночью приходит ко мне, — в
одном доме живем, — жалуется: вот, Шлейермахер утверждает, что идея счастья была акушеркой, при ее помощи разум родил понятие о высшем благе.
«Здесь
живут все еще так, как
жили во времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и не хочется видеть их ожившими»… «В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно
один офицер уличен в том, что водил мальчиков в публичные
дома».
Вечером в тот же день, в двухэтажном
доме, выходившем
одной стороной в улицу, где
жил Обломов, а другой на набережную, в
одной из комнат верхнего этажа сидели Иван Матвеевич и Тарантьев.
У него был свой сын, Андрей, почти
одних лет с Обломовым, да еще отдали ему
одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что
живет не у бабушки, а в чужом
доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
— Ну, приехал бы я в новый, покойно устроенный
дом… В окрестности
жили бы добрые соседи, ты, например… Да нет, ты не усидишь на
одном месте…
— Ты опять «другие»? Смотри! — сказал он, погрозив пальцем. — Другие в двух, много в трех комнатах
живут: и столовая и гостиная — все тут; а иные и спят тут же; дети рядом;
одна девка на весь
дом служит. Сама барыня на рынок ходит! А Ольга Сергеевна пойдет на рынок?
Она
жила гувернанткой в богатом
доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев в
одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на черную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров, с угловатыми манерами, с большими грубыми руками, с мещанской свежестью в лице и с грубой речью.
Там
жилым пахло только в
одном уголке, где она гнездилась, а другие двадцать комнат походили на покои в старом бабушкином
доме.
Оно все состояло из небольшой земли, лежащей вплоть у города, от которого отделялось полем и слободой близ Волги, из пятидесяти душ крестьян, да из двух
домов —
одного каменного, оставленного и запущенного, и другого деревянного домика, выстроенного его отцом, и в этом-то домике и
жила Татьяна Марковна с двумя, тоже двоюродными, внучками-сиротами, девочками по седьмому и шестому году, оставленными ей двоюродной племянницей, которую она любила, как дочь.
— Вот ты бы у нас
пожил, — заметила Татьяна Марковна, —
одному скучно
дома…
Вы сходили с лестницы, чтобы сесть в карету и куда-то ехать; в Москву вы прибыли тогда
один, после чрезвычайно долгого отсутствия и на короткое время, так что вас всюду расхватали и вы почти не
жили дома.
— Они развращены до конца ногтей; ты не знаешь, на что они способны! Альфонсина
жила в
одном таком
доме, так она гнушалась.
Дергачев
жил в маленьком флигеле, на дворе деревянного
дома одной купчихи, но зато флигель занимал весь. Всего было чистых три комнаты. Во всех четырех окнах были спущены шторы. Это был техник и имел в Петербурге занятие; я слышал мельком, что ему выходило
одно выгодное частное место в губернии и что он уже отправляется.
Она
жила в этом
доме совершенно отдельно, то есть хоть и в
одном этаже и в
одной квартире с Фанариотовыми, но в отдельных двух комнатах, так что, входя и выходя, я, например, ни разу не встретил никого из Фанариотовых.
В
одном из лучших
домов живет начальник эскадры, коммодор Тальбот.
Я узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть
один каменный
дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все хорошие и купечество знатное; что зимой
живут в городе, а летом на заимках (дачах), под камнем, «то есть камня никакого нет, — сказал он, — это только так называется»; что проезжих бывает мало-мало; что если мне надо ехать дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом худо и т. п.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки не отеля, а частного
дома. Больше никого не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы
одни с ним
живете?» — «Нет; у нас есть ма», — сказала другая.
Так
прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два
дома и
один раз была в больнице. На седьмом году ее пребывания в
доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания в тюрьме с убийцами и воровками.
Вероятно, очень многим из этих прохожих приходила в голову мысль о том, что хоть бы месяц, неделю, даже
один день
пожить в этом славном старом
доме и отдохнуть душой и телом от житейских дрязг и треволнений.
— Матушка ты наша, Надежда Васильевна, — говорила
одна сгорбленная старушка, — ты
поживи с нами подоле, так ее своими глазыньками увидишь. Мужику какое житье: знает он свою пашню да лошадь, а баба весь
дом везет, в поле колотится в страду, как каторжная, да с ребятишками смертыньку постоянную принимает.
И он, и Иван Федорович квартировали особо, на разных квартирах: ни
один из них не захотел
жить в опустевшем
доме Федора Павловича.
Иван же Федорович
жил довольно от него далеко и занимал просторное и довольно комфортное помещение во флигеле
одного хорошего
дома, принадлежавшего
одной небедной вдове чиновнице.
И дети, и приказчики теснились в своих помещениях, но верх
дома занимал старик
один и не пускал к себе
жить даже дочь, ухаживавшую за ним и которая в определенные часы и в неопределенные зовы его должна была каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою.
— Нет, выпозвольте. Во-первых, я говорю по-французски не хуже вас, а по-немецки даже лучше; во-вторых, я три года провел за границей: в
одном Берлине
прожил восемь месяцев. Я Гегеля изучил, милостивый государь, знаю Гете наизусть; сверх того, я долго был влюблен в дочь германского профессора и женился
дома на чахоточной барышне, лысой, но весьма замечательной личности. Стало быть, я вашего поля ягода; я не степняк, как вы полагаете… Я тоже заеден рефлексией, и непосредственного нет во мне ничего.
— Меня, я думаю,
дома ждут обедать, — сказала Верочка: — пора. Теперь, мой миленький, я и три и четыре дня
проживу в своем подвале без тоски, пожалуй, и больше
проживу, — стану я теперь тосковать! ведь мне теперь нечего бояться — нет, ты меня не провожай: я поеду
одна, чтобы не увидали как-нибудь.
В
одном из флигелей его
дома жили шестнадцать горничных, занимаясь рукоделиями, свойственными их полу.
Отцу моему досталось Васильевское, большое подмосковное именье в Рузском уезде. На следующий год мы
жили там целое лето; в продолжение этого времени Сенатор купил себе
дом на Арбате; мы приехали
одни на нашу большую квартиру, опустевшую и мертвую. Вскоре потом и отец мой купил тоже
дом в Старой Конюшенной.
Жил он чрезвычайно своеобычно; в большом
доме своем на Тверском бульваре занимал он
одну крошечную комнату для себя и
одну для лаборатории.
Я
жил в особом отделении того же
дома и имел общий стол с Витбергом; и вот мы очутились под
одной крышей — именно тогда, когда должны были бы быть разделены морями.
Я
жил с Витбергом в
одном доме два года и после остался до самого отъезда постоянно в сношениях с ним. Он не спас насущного куска хлеба; семья его
жила в самой страшной бедности.
Два
дома были заняты, в
одном жили мы и сам хозяин с своей мачехой — толстомягкой вдовой, которая так матерински и с такой ревностью за ним присматривала, что он только украдкой от нее разговаривал с садовыми дамами.
Собирались мы по-прежнему всего чаще у Огарева. Больной отец его переехал на житье в свое пензенское именье. Он
жил один в нижнем этаже их
дома у Никитских ворот. Квартира его была недалека от университета, и в нее особенно всех тянуло. В Огареве было то магнитное притяжение, которое образует первую стрелку кристаллизации во всякой массе беспорядочно встречающихся атомов, если только они имеют между собою сродство. Брошенные куда бы то ни было, они становятся незаметно сердцем организма.
Слепушкина была
одна из самых бедных дворянок нашего захолустья. За ней числилось всего пятнадцать ревизских душ, всё дворовые, и не больше ста десятин земли.
Жила она в маленьком домике, комнат в шесть, довольно ветхом; перед
домом был разбит крошечный палисадник, сзади разведен довольно большой огород, по бокам стояли службы, тоже ветхие, в которых помещалось большинство дворовых.