Само собою разумеется, что этот встречный всего чаще бывает плутоватый самодур, и чем плутоватей он, тем гуще повалит за ним толпа «несмышленочков», желающих
прожить чужим умом и под чужой волей, хотя бы в самодурной…
— С утра до вечера, батюшка! — перервал Ильменев. — Как это ему не надоест, подумаешь? Третьего дня я заехал к нему… Господи боже мой! и на столе-то, и на окнах, и на стульях — всё книги! И охота же, подумаешь,
жить чужим умом? Человек, кажется, неглупый, а — поверите ль? — зарылся по уши в эту дрянь!..
Часто молодые люди говорят: «Я не хочу
жить чужим умом, а сам обдумаю». Это совершенно справедливо, мысль своя дороже всех чужих мыслей. Но зачем же тебе обдумывать обдуманное? Бери готовое и иди дальше. В том, что можно пользоваться чужими мыслями и идти дальше, сила человечества.
Неточные совпадения
Кабанов. Что ж мне, разорваться, что ли! Нет, говорят, своего-то
ума. И, значит,
живи век
чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится.
— Вы, ребята, не верьте ничему этому, вы — молодые, вам долго
жить, копите свой разум! Свой
ум —
чужим двум! Фома, спишь?
— Я те прямо скажу, — внушал мощный, кудрявый бондарь Кулугуров, — ты, Кожемякин, блаженный!
Жил ты сначала в мурье [Мурья — лачуга, конура, землянка, тесное и тёмное жильё, пещерка — Ред.], в яме, одиночкой, после — с
чужими тебе людьми и — повредился несколько
умом. Настоящих людей — не знаешь, говоришь — детское. И помяни моё слово! — объегорят тебя, по миру пойдёшь! Тут и сказке конец.
Чтобы достигнуть этого, надобно, чтобы все люди получили охоту
жить своим
умом, а не полагаться на
чужую опеку.
Вы еще молоды; но, сколько бы вы ни
жили, следуйте всегда внушениям вашего сердца, не подчиняйтесь ни своему, ни
чужому уму.
Живет некто, пытается что-то создать, стягивает в русло своих намерений множество
чужих сил,
умов и воль, пожирает массу человеческого труда и вдруг — капризно бросает все недоделанным, недостроенным, да часто и самого себя выбрасывает вон из жизни. И бесследно погибает тяжкий труд людей, ничем разрешается напряженная, порою мучительная работа.
Петр. А что будет то будет.
Проживем как-нибудь — своим
умом, не
чужим.
— Видишь ли, Пантелей Прохорыч, — собравшись с силами, начал Алексей свою исповедь, — у отца с матерью был я дитятко моленное-прошенное, первенцом родился, холили они меня, лелеяли, никогда того на
ум не вспадало ни мне, ни им, чтоб привелось мне когда в
чужих людях
жить, не свои щи хлебать,
чужим сýгревом греться, под
чужой крышей спать…
— В те поры, как
жила я у матушки Манефы, была я дитя неразумное, — отвечала Груне Авдотья Марковна. — Одно ребячье было на
уме, да и смысл-то ребячий был. А теперь, — со светлой улыбкой она промолвила, — теперь уж вышла я из подростков. Не
чужими, своими глазами на свет Божий гляжу…