Неточные совпадения
Обед кончился; большие пошли в кабинет пить кофе, а мы побежали в сад шаркать
ногами по дорожкам, покрытым упадшими
желтыми листьями, и разговаривать.
Она вновь забылась, но это последнее забытье продолжалось недолго. Бледно-желтое, иссохшее лицо ее закинулось навзничь назад, рот раскрылся,
ноги судорожно протянулись. Она глубоко-глубоко вздохнула и умерла.
Раскольников оборотился к стене, где на грязных
желтых обоях с белыми цветочками выбрал один неуклюжий белый цветок, с какими-то коричневыми черточками, и стал рассматривать: сколько в нем листиков, какие на листиках зазубринки и сколько черточек? Он чувствовал, что у него онемели руки и
ноги, точно отнялись, но и не попробовал шевельнуться и упорно глядел на цветок.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под
ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под
желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила
желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Приглаживая щеткой волосы, он протянул Самгину свободную руку, потом, закручивая эспаньолку, спросил о здоровье и швырнул щетку на подзеркальник, свалив на пол медную пепельницу, щетка упала к
ногам толстого человека с
желтым лицом, тот ожидающим взглядом посмотрел на Туробоева, но, ничего не дождавшись, проворчал...
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что
желтое лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие
ноги судорожно застучали пятками по стене; чесунчовый пиджак съезжал с его костлявых плеч, голова судорожно тряслась, на лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно быть, очень сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот не очень свежим платком и объявил Климу...
Жена, нагнувшись, подкладывала к
ногам его бутылки с горячей водой. Самгин видел на белом фоне подушки черноволосую, растрепанную голову, потный лоб, изумленные глаза, щеки, густо заросшие черной щетиной, и полуоткрытый рот, обнаживший мелкие,
желтые зубы.
Подсели на лестницу и остальные двое, один — седобородый, толстый, одетый солидно, с широким,
желтым и незначительным лицом, с длинным, белым носом; другой — маленький, костлявый, в полушубке, с босыми чугунными
ногами, в картузе, надвинутом на глаза так низко, что виден был только красный, тупой нос, редкие усы, толстая дряблая губа и ржавая бороденка. Все четверо они осматривали Самгина так пристально, что ему стало неловко, захотелось уйти. Но усатый, сдув пепел с папиросы, строго спросил...
Его не слушали. Рассеянные по комнате люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к столу. Бритоголовый встал на
ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески
желтой кожей; в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
Сидя на скамье, Самгин пытался снять ботики, они как будто примерзли к ботинкам, а пальцы
ног нестерпимо ломило. За его усилиями наблюдал, улыбаясь ласково, старичок в
желтой рубахе. Сунув большие пальцы рук за [пояс], кавказский ремень с серебряным набором, он стоял по-солдатски, «пятки — вместе, носки — врозь», весь гладенький, ласковый, с аккуратно подстриженной серой бородкой, остроносый, быстроглазый.
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой
желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой — за сиденье стула; левая
нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
Она встала, подошла к запотевшему окну, а Самгин, глядя на голые
ноги ее,
желтые, как масло, сказал...
Дверь распахнулась, из нее вывалился тучный, коротконогий человек с большим животом и острыми глазками на
желтом, оплывшем лице. Тяжело дыша, он уколол Самгина сердитым взглядом, толкнул его животом и, мягко топая
ногой, пропел, как бы угрожая...
У ней круглое смугло-желтое лицо, темно-карие глаза, с выражением доброты, и маленькая стройная
нога.
Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину
желтые цветы Ивана-да-Марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначались полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, — другой тени не было нигде.
Легкая пыль
желтым столбом поднимается и несется по дороге; далеко разносится дружный топот, лошади бегут, навострив уши, впереди всех, задравши хвост и беспрестанно меняя
ногу, скачет какой-нибудь рыжий космач, с репейниками в спутанной гриве.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие
желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его
ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
После пурги степь казалась безжизненной и пустынной. Гуси, утки, чайки, крохали — все куда-то исчезли. По буро-желтому фону большими пятнами белели болота, покрытые снегом. Идти было славно, мокрая земля подмерзла и выдерживала тяжесть
ноги человека. Скоро мы вышли на реку и через час были на биваке.
При каждом имени врывались в дверь и потом покойно плыли старые и молодые кринолины, аэростаты, седые головы и головы без волос, крошечные и толстенькие старички-крепыши и какие-то худые жирафы без задних
ног, которые до того вытянулись и постарались вытянуться еще, что как-то подпирали верхнюю часть головы на огромные
желтые зубы…
Пока я занимался размещением деревянной посуды и вотских нарядов, меда и чугунных решеток, а Тюфяев продолжал брать свирепые меры для вящего удовольствия «его высочества», оно изволило прибыть в Орлов, и громовая весть об аресте орловского городничего разнеслась по городу. Тюфяев
пожелтел и как-то неверно начал ступать
ногами.
В центре толпы, растопырив передние
ноги и дрожа всем телом, сидит на земле сам виновник скандала — белый борзой щенок с острой мордой и
желтым пятном на спине.
Наконец девяносто. Прохорову быстро распутывают руки и
ноги и помогают ему подняться. Место, по которому били, сине-багрово от кровоподтеков и кровоточит. Зубы стучат, лицо
желтое, мокрое, глаза блуждают. Когда ему дают капель, он судорожно кусает стакан… Помочили ему голову и повели в околоток.
Длина этой утки от носа до хвоста, или, лучше сказать до
ног, ибо хвостовых перьев у гагар нет, — одиннадцать вершков, нос длиною в вершок, темно-свинцового цвета, тонкий и к концу очень острый и крепкий; голова небольшая, продолговатая, вдоль ее, по лбу, лежит полоса темно-коричневого цвета, оканчивающаяся позади затылочной кости хохлом вокруг всей шеи, вышиною с лишком в вершок, похожим более на старинные брыжжи или ожерелье ржавого, а к корню перьев темно-коричневого цвета; шея длинная, сверху темно-пепельная, спина пепельно-коричневая, которая как будто оканчивается торчащими из зада
ногами, темно-свинцового цвета сверху и беловато-желтого снизу, с редкими, неправильными, темными пятнами;
ноги гагары от лапок до хлупи не кругловаты, но совершенно плоски, три ножные пальца, соединенные между собой крепкими глухими перепонками, почти свинцового цвета и тоже плоские, а не круглые, как бывает у всех птиц.
Голова у дрофы и шея какого-то пепельного или зольного цвета; нос толстый, крепкий, несколько погнутый книзу, в вершок длиною, темно-серый и не гладкий, а шероховатый; зрачки глаз
желтые; ушные скважины необыкновенно велики и открыты, тогда как у всех других птиц они так спрятаны под мелкими перышками, что их и не приметишь; под горлом у ней есть внутренний кожаный мешок, в котором может вмещаться много воды;
ноги толстые, покрытые крупными серыми чешуйками, и, в отличие от других птиц, на каждой только по три пальца.
Желтый и сгорбленный, с кривыми короткими
ногами, с остриженными под гребенку, серыми от седины волосами и узкими, глубоко посаженными глазками, он походил на крота.
Розанов, постояв с минуту, опять вернулся к калитке и крепко толкнул ее
ногою. Калитка быстро отскочила и открыла перед Розановым большой мокрый двор и серый мрачный подъезд с растворенными настежь
желтыми дверями.
Все девицы, кроме гордой Жени, высовываются из окон. Около треппелевского подъезда действительно стоит лихач. Его новенькая щегольская пролетка блестит свежим лаком, на концах оглобель горят
желтым светом два крошечных электрических фонарика, высокая белая лошадь нетерпеливо мотает красивой головой с голым розовым пятном на храпе, перебирает на месте
ногами и прядет тонкими ушами; сам бородатый, толстый кучер сидит на козлах, как изваяние, вытянув прямо вдоль колен руки.
Дедушка долго постоял на солнышке, щупая у себя под мышками. В воду он сошел очень осторожно и, прежде чем окунуться, старательно мочил себе красное лысое темя и впалые бока. Тело у него было
желтое, дряблое и бессильное,
ноги — поразительно тонкие, а спина с выдавшимися острыми лопатками была сгорблена от долголетнего таскания шарманки.
Оставшись один, Весовщиков оглянулся, вытянул
ногу, одетую в тяжелый сапог, посмотрел на нее, наклонился, пощупал руками толстую икру. Поднял руку к лицу, внимательно оглядел ладонь, потом повернул тылом. Рука была толстая, с короткими пальцами, покрыта
желтой шерстью. Он помахал ею в воздухе, встал.
Бледно-голубое небо осени светло смотрело в улицу, вымощенную круглыми серыми камнями, усеянную
желтой листвой, и ветер, взметывая листья, бросал их под
ноги людей.
Но она молчит. Я вдруг слышу тишину, вдруг слышу — Музыкальный Завод и понимаю: уже больше 17, все давно ушли, я один, я опоздал. Кругом — стеклянная, залитая
желтым солнцем пустыня. Я вижу: как в воде — стеклянной глади подвешены вверх
ногами опрокинутые, сверкающие стены, и опрокинуто, насмешливо, вверх
ногами подвешен я.
Тут. Я увидел: у старухиных
ног — куст серебристо-горькой полыни (двор Древнего Дома — это тот же музей, он тщательно сохранен в доисторическом виде), полынь протянула ветку на руку старухе, старуха поглаживает ветку, на коленях у ней — от солнца
желтая полоса. И на один миг: я, солнце, старуха, полынь,
желтые глаза — мы все одно, мы прочно связаны какими-то жилками, и по жилкам — одна общая, буйная, великолепная кровь…
Бек-Агамалов нахмурил брови и, точно растерявшись, опустил вниз шашку. Ромашов видел, как постепенно бледнело его лицо и как в глазах его разгорался зловещий
желтый блеск. И в то же время он все ниже и ниже сгибал
ноги, весь съеживался и вбирал в себя шею, как зверь, готовый сделать прыжок.
Они вошли в офицерскую палату. Марцов лежал навзничь, закинув жилистые обнаженные до локтей руки за голову и с выражением на
желтом лице человека, который стиснул зубы, чтобы не кричать от боли. Целая
нога была в чулке высунута из-под одеяла, и видно было, как он на ней судорожно перебирает пальцами.
Он храбро защищал ее от мальчишек, сам надевал ей на
ноги ботинки, когда она уходила с нянькой от Александровых, и однажды подарил ей восковую
желтую канарейку в жестяной сквозной, кружками, клетке.
Степан Трофимович сидел, протянувшись на кушетке. С того четверга он похудел и
пожелтел. Петр Степанович с самым фамильярным видом уселся подле него, бесцеремонно поджав под себя
ноги, и занял на кушетке гораздо более места, чем сколько требовало уважение к отцу. Степан Трофимович молча и с достоинством посторонился.
Арестанты этого разряда носили серую пополам с черным куртку с
желтым тузом на спине.] у одних половина куртки была темно-бурая, а другая серая, равно и на панталонах — одна
нога серая, а другая темно-бурая.
Мальчик, как на пружинах, вскочил на резвые
ноги и быстро, махая руками, вышел из сакли. Минут через десять он вернулся с черно-загорелым, жилистым, коротконогим чеченцем в разлезающейся
желтой черкеске с оборванными бахромой рукавами и спущенных черных ноговицах. Хаджи-Мурат поздоровался с вновь пришедшим и тотчас же, также не теряя лишних слов, коротко сказал...
А на дворе как-то вдруг явился новый человек, маленький, угловатый, ободранный, с тонкими
ногами и ненужной бородкой на
жёлтом лице. Глаза у него смешно косили, забегая куда-то в переносье; чтобы скрыть это, он прищуривал их, и казалось, что в лице у него плохо спрятан маленький ножик о двух лезвиях, одно — побольше, другое — поменьше.
Но отец тотчас схватил собачий дом, опрокинул его и стал вытряхать горящую солому, под
ногами у него сверкали
жёлтые цветки, они горели у морды собаки, вспыхивали на её боках; отец весь курился серым дымом, фыркал и орал, мотая головою из стороны в сторону.
Кожемякин встал на
ноги; ему казалось, что все чего-то ждут: из окна торчало
жёлтое лицо кухарки, удлинённое зобом; поставив фонарь к
ногам, стоял в светлом круге Фока, а у стены — Шакир, точно гвоздями пришитый.
Из переулка, озабоченно и недовольно похрюкивая, вышла свинья, остановилась, поводя носом и встряхивая ушами, пятеро поросят окружили её и, подпрыгивая, толкаясь, вопросительно подвизгивая, тыкали мордами в бока ей, покрытые комьями высохшей грязи, а она сердито мигала маленькими глазами, точно не зная, куда идти по этой жаре, фыркала в пыль под
ногами и встряхивала щетиной. Две
жёлтых бабочки, играя, мелькали над нею, гудел шмель.
У Матвея слипались глаза. Сквозь серое облако он видел деревянное лицо Созонта с открытым ртом и поднятыми вверх бровями, видел длинную, прямую фигуру Пушкаря, качавшегося в двери, словно маятник; перед ним сливались в яркий вихрь голубые и
жёлтые пятна, от весёлого звона гитары и гуслей, разымчивой песни и топота
ног кружилась голова, и мальчику было неловко.
Она встала на
ноги во дни, когда берёзы уже оделись
жёлтым клейким листом, прилетели ревнивые зяблики и насмешливые скворцы.
Другой раз он видел её летним вечером, возвращаясь из Балымер: она сидела на краю дороги, под берёзой, с кузовом грибов за плечами. Из-под
ног у неё во все стороны расползлись корни дерева. Одетая в синюю юбку, белую кофту, в
жёлтом платке на голове, она была такая светлая, неожиданная и показалась ему очень красивой. Под платком, за ушами, у неё были засунуты грозди ещё неспелой калины, и бледно-розовые ягоды висели на щеках, как серьги.
И тем скучнее шли дни ожидания, что на дворе была осень, что липы давно
пожелтели, что сухой лист хрустел под
ногами, что дни целые дождь шел, будто нехотя, но беспрестанно.
Около Лапухи жалось странное существо: на вид это была девочка лет двенадцати, еще с несложившимися, детскими формами, с угловатой спиной и тонкими босыми
ногами, но
желтое усталое лицо с карими глазами смотрело не по-детски откровенно, как смотрят только отведавшие от древа познания добра и зла.
Иду я вдоль длинного забора по окраинной улице, поросшей зеленой травой. За забором строится новый дом. Шум, голоса… Из-под ворот вырывается собачонка… Как сейчас вижу:
желтая, длинная, на коротеньких ножках, дворняжка с неимоверно толстым хвостом в виде кренделя. Бросается на меня, лает. Я на нее махнул, а она вцепилась мне в
ногу и не отпускает, рвет мои новые штаны. Я схватил ее за хвост и перебросил через забор…
На 303-й версте общество вышло из вагонов и длинной пестрой вереницей потянулось мимо сторожевой будки, по узкой дорожке, спускающейся в Бешеную балку… Еще издали на разгоряченные лица пахнуло свежестью и запахом осеннего леса… Дорожка, становясь все круче, исчезала в густых кустах орешника и дикой жимолости, которые сплелись над ней сплошным темным сводом. Под
ногами уже шелестели
желтые, сухие, скоробившиеся листья. Вдали сквозь пустую сеть чащи алела вечерняя заря.
На крыльце стояла женская фигура. Бобров издали узнал в ней Нину по ярко-желтой кофточке, так красиво оттенявшей смуглый цвет ее лица, и тотчас же, подтянув Фарватеру поводья, выпрямился и высвободил носки
ног, далеко залезшие в стремена.