Неточные совпадения
— А дело, по-настоящему, вздор. У него нет достаточно
земли, — ну, он и захватил чужую пустошь, то есть он рассчитывал, что она не нужна, и
о ней хозяева <
забыли>, а у нас, как нарочно, уже испокон века собираются крестьяне праздновать там Красную горку. По этому-то поводу я готов пожертвовать лучше другими лучшими
землями, чем отдать ее. Обычай для меня — святыня.
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «
Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить
о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на
землю — право, один страх хуже всякого наказания.
Впереди, на черных холмах, сверкали зубастые огни трактиров; сзади, над массой города, развалившейся по невидимой
земле, колыхалось розовато-желтое зарево. Клим вдруг вспомнил, что он не рассказал Пояркову
о дяде Хрисанфе и Диомидове. Это очень смутило его: как он мог
забыть? Но он тотчас же сообразил, что вот и Маракуев не спрашивает
о Хрисанфе, хотя сам же сказал, что видел его в толпе. Поискав каких-то внушительных слов и не найдя их, Самгин сказал...
Однажды я влез на дерево и свистнул им, — они остановились там, где застал их свист, потом сошлись не торопясь и, поглядывая на меня, стали
о чем-то тихонько совещаться. Я подумал, что они станут швырять в меня камнями, спустился на
землю, набрал камней в карманы, за пазуху и снова влез на дерево, но они уже играли далеко от меня в углу двора и, видимо,
забыли обо мне. Это было грустно, однако мне не захотелось начать войну первому, а вскоре кто-то крикнул им в форточку окна...
Повествование
о некотором помещике докажет, что человек корысти ради своей
забывает человечество в подобных ему и что за примером жестокосердия не имеем нужды ходить в дальние страны, ни чудес искать за тридевять
земель; в нашем царстве они в очью совершаются.
Я так был занят муравьями, что совершенно
забыл о червячке и когда посмотрел на то место, где он лежал, его уже не было там видно. Поблизости находилось маленькое отверстие в
земле, и я увидел как его утащило туда какое-то насекомое вроде жужелицы. Когда я вновь перевел взгляд на место поединка, то увидел одного только рыжего муравья. Он суетился и, видимо, искал оброненную личинку, но не найдя ее, отправился за новой добычей.
«Я, кажется, не
забывал молиться утром и вечером, так за что же я страдаю?» Положительно могу сказать, что первый шаг к религиозным сомнениям, тревожившим меня во время отрочества, был сделан мною теперь, не потому, чтобы несчастие побудило меня к ропоту и неверию, но потому, что мысль
о несправедливости провидения, пришедшая мне в голову в эту пору совершенного душевного расстройства и суточного уединения, как дурное зерно, после дождя упавшее на рыхлую
землю, с быстротой стало разрастаться и пускать корни.
Недоставало только Праскухина, Нефердова и еще кой-кого,
о которых здесь едва ли помнил и думал кто-нибудь теперь, когда тела их еще не успели быть обмыты, убраны и зарыты в
землю, и
о которых через месяц точно так же
забудут отцы, матери, жены, дети, ежели они были, или не
забыли про них прежде.
Аггей Никитич сам понимал, что он был виноват перед Егором Егорычем, но вначале он почти трусил ответить Марфину на вопрос того
о деле Тулузова, в котором Аггей Никитич смутно сознавал себя если не неправым, то бездействовавшим, а потом и
забыл даже, что ему нужно было что-нибудь ответить Егору Егорычу, так как пани Вибель, говоря Аггею Никитичу, что она уже его, сказала не фразу, и потому можете себе представить, что произошло с моим пятидесятилетним мечтателем; он ходил, не чувствуя
земли под собою, а между тем ему надобно было каждый вечер выслушивать масонские поучения аптекаря, на которых вместе с ним присутствовала пани Вибель, что окончательно развлекало и волновало Аггея Никитича.
«Вот и покров прошёл. Осень стоит суха и холодна. По саду летит мёртвый лист, а
земля отзывается на шаги по ней звонко, как чугун. Явился в город проповедник-старичок, собирает людей и
о душе говорит им. Наталья сегодня ходила слушать его, теперь сидит в кухне, плачет, а сказать ничего не может, одно говорит — страшно! Растолстела она безобразно, задыхается даже от жиру и неестественно много ест. А от Евгеньи ни словечка.
Забыла».
«Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унес орел, спустившись с неба. Стрелы, пущенные в него мужчинами, упали, жалкие, обратно на
землю. Тогда пошли искать девушку, но — не нашли ее. И
забыли о ней, как
забывают обо всем на
земле».
В этих низменных сферах общественной жизни душа вянет, сохнет в вечном беспокойстве,
забывает о том, что у нее есть крылья, и, вечно наклоненная к
земле, не подымает взора к солнцу.
Порою, при огне, вода становилась красной, и отец мой говорил мне: «Ранили мы
землю, потопит, сожжет она всех нас своего кровью, завидишь!» Конечно, это фантазия, но когда такие слова слышишь глубоко в
земле, среди душной тьмы, плачевного хлюпанья воды и скрежета железа
о камень, —
забываешь о фантазиях.
И ожил! Вынул ее. Сжал в руках и чувствую, что держусь за что-то прочное, — и
о проволоках
забыл!
Забыл о своей боязни, открыл, с величайшим наслаждением понюхал — и все время играл этой табакеркой, думая только, как бы не уронить ее, до тех пор пока опять не запрыгали колеса по
земле и я не стал на твердую
землю...
Если человеку пришлось жить среди сибирских тундр или в заволжских солончаках, он может мечтать
о волшебных садах с невиданными на
земле деревьями, у которых коралловые ветви, изумрудные листья, рубиновые плоды; но, переселившись в какую-нибудь Курскую губернию, получив полную возможность гулять досыта по небогатому, но сносному саду с яблонями, вишнями, грушами, мечтатель наверное
забудет не только
о садах «Тысячи и одной ночи», но и лимонных рощах Испании.
Гаврила глядел на него с любопытством и тоже воодушевлялся. Он во время этого разговора успел уже
забыть, с кем имеет дело, и видел пред собой такого же крестьянина, как и сам он, прилепленного навеки к
земле потом многих поколений, связанного с ней воспоминаниями детства, самовольно отлучившегося от нее и от забот
о ней и понесшего за эту отлучку должное наказание.
Но избранники народа, восходя на вершины доступного, пьянели и, развращаясь видом власти своей, оставались на верхах,
забывая о том, кто их возвёл, становясь не радостным облегчением, но тяжким гнётом
земли.
Дунул северный ветер на нежную грудь нежной родительницы, и гений жизни ее погасил свой факел!.. Да, любезный читатель, она простудилась, и в девятый день с мягкой постели переложили ее на жесткую: в гроб — а там и в
землю — и засыпали, как водится, — и
забыли в свете, как водится… Нет, поговорим еще
о последних ее минутах.
Но при этом
забывают о том, что наша
земля, рассматриваемая из тех мировых пространств, так же представляется одной из небесных звезд и что жители тех миров с таким же правом могли бы показать на
землю и сказать: «Видите вон ту звезду — место вечного блаженства, небесный приют, приготовленный для нас, куда мы когда-нибудь попадем».
— Углубись в себя, Дунюшка, помни, какое время для души твоей наступает, — говорила ей перед уходом Марья Ивановна. — Отложи обо всем попечение, только
о Боге да
о своей душе размышляй… Близишься к светозарному источнику благодати святого духа — вся
земля, весь мир да будет скверной в глазах твоих и всех твоих помышленьях. Без сожаленья оставь житейские мысли,
забудь все, что было, — новая жизнь для тебя наступает… Всем пренебрегай, все презирай, возненавидь все мирское. Помни — оно от врага… Молись!!.
Прежде всего
забудь о твоих любимых волосатых, рогатых и крылатах чертях, которые дышат огнем, превращают в золото глиняные осколки, а старцев — в обольстительных юношей и, сделав все это и наболтав много пустяков, мгновенно проваливаются сквозь сцену, — и запомни: когда мы хотим прийти на твою
землю, мы должны вочеловечиться.
Он еще помнит, он неспроста так побледнел, — но уже стремится
забыть, и скоро
забудет! Ему не по силам эта двойная тяжесть:
земли и неба, и он весь отдается
земле! Пройдет еще время, и если Я заговорю с ним
о Сатане, он отвезет Меня в сумасшедший дом… или напишет донос кардиналу X.
Громче и настойчивее заговорили в том же духе после 3 января 1565 года, когда присланный Иоанном чиновник Константин Поливанов вручил митрополиту грамоту царя, в которой тот описывал все мятежи, неустройства и беззакония боярского правления во время его малолетства, доказывал, что они расхищали казну,
земли, радели
о своем богатстве,
забывая отечество, что дух этот в них не изменился, что они не перестают злодействовать, а если он, государь, движимый правосудием, объявляет гнев недостойным, то митрополит и духовенство вступаются за виновных, грубят, стужают [«Стужать» — надоедать — выражение летописца.
Надо
забыть наше дикое суеверие
о том, что положение человека, имеющего неразменный рубль, т. е. казенное место, или право на
землю, или билеты с купонами, которые дают ему возможность ничего не делать, есть естественное счастливое состояние.
И в ней он
забыл и старосту, и ночь, тревожно лежавшую над
землею, и себя самого — об умершем молился он,
о его жене и детях,
о даровании
земле и людям великой милости Божией.
Обетованная
земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего 1000 верст, непременно нужно сказать себе,
забыв о конечной цели, «нынче я приду за 40 верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.