Неточные совпадения
Осталось и разделение комнат на нейтральные и ненейтральные; осталось и
правило не входить в ненейтральные комнаты друг к другу без разрешения, осталось и
правило не повторять вопрос, если на первый вопрос отвечают «не спрашивай»; осталось и то, что такой ответ заставляет совершенно ничего не думать
о сделанном вопросе,
забыть его: осталось это потому, что осталась уверенность, что если бы стоило отвечать, то и не понадобилось бы спрашивать, давно все было бы сказано без всякого вопроса, а в том,
о чем молчат, наверное нет ничего любопытного.
Несмотря на то, что мысль
о возможности составить себе
правила на все обстоятельства жизни и всегда руководиться ими нравилась мне, казалась чрезвычайно простою и вместе великою, и я намеревался все-таки приложить ее к жизни, я опять как будто
забыл, что это нужно было делать сейчас же, и все откладывал до такого-то времени.
— Будьте же нежнее, внимательнее, любовнее к другим,
забудьте себя для других, тогда вспомнят и
о вас. Живи и жить давай другим — вот мое
правило! Терпи, трудись, молись и надейся — вот истины, которые бы я желал внушить разом всему человечеству! Подражайте же им, и тогда я первый раскрою вам мое сердце, буду плакать на груди вашей… если понадобится… А то я, да я, да милость моя! Да ведь надоест же наконец, ваша милость, с позволения сказать.
Остаток вечера я просидел за книгой, уступая время от времени нашествию мыслей, после чего
забывал, что читаю. Я заснул поздно. Эта первая ночь на судне прошла хорошо. Изредка просыпаясь, чтобы повернуться на другой бок или
поправить подушки, я чувствовал едва заметное покачивание своего жилища и засыпал опять, думая
о чужом, новом, неясном.
За обедом, по иноческим
правилам, все трое сидели молча. Один лишь игумен изредка говорил, потчуя гостей каждым кушаньем и наливая им в стаканы «виноградненького», не
забывая при том и себя. После обеда перешли в прежнюю комнату, бывшую у отца Тарасия приемною. Здесь игумен подробно рассказывал петербургскому гостю
о скитах керженских и чернораменских,
о том, как он жил, будучи в расколе, и как обратился из него в единоверие вследствие поучительных бесед с бывшим архиепископом Иаковом.
Письмо начиналось товарищеским вступлением, затем развивалось полушуточным сравнением индивидуального характера Подозерова с коллективным характером России, которая везде хочет, чтобы признали благородство ее поведения,
забывая, что в наш век надо заставлять знать себя; далее в ответе Акатова мельком говорилось
о неблагодарности службы вообще «и хоть, мол, мне будто и везет, но это досталось такими-то трудами», а что касается до ходатайства за просителя, то «конечно, Подозеров может не сомневаться в теплейшем к нему расположении, но, однако же, разумеется, и не может неволить товарища (то есть Акатова) к отступлению от его
правила не предстательствовать нигде и ни за кого из близких людей, в числе которых он всегда считает его, Подозерова».
Он совершенно
забыл о нем, иначе бы он давно уже облегчил его участь… Устранить его для пользы дела, дела великого — таковым считал граф Аракчеев созданные им военные поселения — было необходимо, но наказание через меру не было в
правилах Алексея Андреевича.