Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено
законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
— Без
закона все, что угодно, можно! —
говорил секретарь, — только вот
законов писать нельзя-с!
Произошло объяснение; откупщик доказывал, что он и прежде был готов по мере возможности; Беневоленский же возражал, что он в прежнем неопределенном положении оставаться не может; что такое выражение, как"мера возможности", ничего не
говорит ни уму, ни сердцу и что ясен только
закон.
И еще
говорят, что Микаладзе не имел права не издавать
законов, — и это, конечно, справедливо.
— Я не либерал и либералом никогда не бывал-с. Действую всегда прямо и потому даже от
законов держусь в отдалении. В затруднительных случаях приказываю поискать, но требую одного: чтоб
закон был старый. Новых
законов не люблю-с. Многое в них пропускается, а о прочем и совсем не упоминается. Так я всегда
говорил, так отозвался и теперь, когда отправлялся сюда. От новых,
говорю,
законов увольте, прочее же надеюсь исполнить в точности!
Средние
законы имеют в себе то удобство, что всякий, читая их,
говорит: «какая глупость!» — а между тем всякий же неудержимо стремится исполнять их.
— Я человек простой-с, —
говорил он одним, — и не для того сюда приехал, чтоб издавать законы-с. Моя обязанность наблюсти, чтобы
законы были в целости и не валялись по столам-с. Конечно, и у меня есть план кампании, но этот план таков: отдохнуть-с!
— Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не такое уж пугало, как люди несмысленные о сем полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или
законы.]
Политическая экономия
говорила, что
законы, по которым развилось и развивается богатство Европы, суть
законы всеобщие и несомненные.
— Но в том и вопрос, — перебил своим басом Песцов, который всегда торопился
говорить и, казалось, всегда всю душу полагал на то, о чем он
говорил, — в чем полагать высшее развитие? Англичане, Французы, Немцы — кто стоит на высшей степени развития? Кто будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а Немцы не ниже стоят! — кричал он. — Тут есть другой
закон!
Социалистическое учение
говорило, что развитие по этим
законам ведет к погибели.
Прежде бывало, —
говорил Голенищев, не замечая или не желая заметить, что и Анне и Вронскому хотелось
говорить, — прежде бывало вольнодумец был человек, который воспитался в понятиях религии,
закона, нравственности и сам борьбой и трудом доходил до вольнодумства; но теперь является новый тип самородных вольнодумцев, которые вырастают и не слыхав даже, что были
законы нравственности, религии, что были авторитеты, а которые прямо вырастают в понятиях отрицания всего, т. е. дикими.
— Она так жалка, бедняжка, так жалка, а ты не чувствуешь, что ей больно от всякого намека на то, что причиной. Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и по перемене ее тона Долли и князь поняли, что она
говорила о Вронском. — Я не понимаю, как нет
законов против таких гадких, неблагородных людей.
«Прежде я
говорил, что в моем теле, в теле этой травы и этой букашки (вот она не захотела на ту траву, расправила крылья и улетела) совершается по физическим, химическим, физиологическим
законам обмен материи.
— Ну, когда не нуждаетесь, так нечего и
говорить. На вкусы нет
закона: кто любит попа, а кто попадью,
говорит пословица.
Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и приняла ее как благо. Часто это
говорят, но как редко действительно бывает! Наталья Савишна могла не бояться смерти, потому что она умирала с непоколебимою верою и исполнив
закон Евангелия. Вся жизнь ее была чистая, бескорыстная любовь и самоотвержение.
— Хоть оно и не в
законе, чтобы сказать какое возражение, когда
говорит кошевой перед лицом всего войска, да дело не так было, так нужно сказать.
Отец и мать Грэя были надменные невольники своего положения, богатства и
законов того общества, по отношению к которому могли
говорить «мы».
Раскольников,
говоря это, хоть и смотрел на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не
говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения в виде вопросов и ответов.] стал его верой и
законом.
— Он Лидочку больше всех нас любил, — продолжала она очень серьезно и не улыбаясь, уже совершенно как
говорят большие, — потому любил, что она маленькая, и оттого еще, что больная, и ей всегда гостинцу носил, а нас он читать учил, а меня грамматике и
закону божию, — прибавила она с достоинством, — а мамочка ничего не
говорила, а только мы знали, что она это любит, и папочка знал, а мамочка меня хочет по-французски учить, потому что мне уже пора получить образование.
Карандышев. Про меня нечего и
говорить: для меня каждое слово Ларисы Дмитриевны —
закон.
«Ну, —
говорил он ему, — излагай мне свои воззрения на жизнь, братец: ведь в вас,
говорят, вся сила и будущность России, от вас начнется новая эпоха в истории, — вы нам дадите и язык настоящий и
законы».
— Подруги упрекают меня, дескать — польстилась девушка на деньги, —
говорила Телепнева, добывая щипчиками конфекты из коробки. — Особенно язвит Лидия, по ее
законам необходимо жить с милым и чтобы — в шалаше. Но — я бытовая и водевильная, для меня необходим приличный домик и свои лошади. Мне заявлено: «У вас, Телепнева, совершенно отсутствует понимание драматизма». Это сказал не кто-нибудь, а — сам, он, который сочиняет драмы. А с милым без драмы — не прожить, как это доказано в стихах и прозе…
— А меня, батенька, привезли на грузовике, да-да! Арестовали, черт возьми! Я
говорю: «Послушайте, это… это нарушение
закона, я, депутат, неприкосновенен». Какой-то студентик, мозгляк, засмеялся: «А вот мы,
говорит, прикасаемся!» Не без юмора сказал, а? С ним — матрос, эдакая, знаете, морда: «Неприкосновенный? — кричит. — А наши депутаты, которых в каторгу закатали, — прикосновенны?» Ну, что ему ответишь? Он же — мужик, он ничего не понимает…
— Вы возвращаетесь к самодовольству старых народников, —
говорила Роза. — Воображаете себя своеобразной страной, которая живет по своим каким-то
законам.
— В логике есть
закон исключенного третьего, —
говорил он, — но мы видим, что жизнь строится не по логике. Например: разве логична проповедь гуманизма, если признать борьбу за жизнь неустранимой? Однако вот вы и гуманизм не проповедуете, но и за горло не хватаете никого.
— Хорошо — приятно глядеть на вас, —
говорила Анфимьевна, туго улыбаясь, сложив руки на животе. — Нехорошо только, что на разных квартирах живете, и дорого это, да и не
закон будто! Переехали бы вы, Клим Иванович, в Любашину комнату.
«Как можете вы, представитель
закона,
говорить спокойно и почти хвалебно о проповеднике учения, которое отрицает основные
законы государства?»
«Философия права — это попытка оправдать бесправие», —
говорил он и
говорил, что, признавая
законом борьбу за существование, бесполезно и лицемерно искать в жизни место религии, философии, морали.
— «Людей,
говорит, моего класса, которые принимают эту философию истории как истину обязательную и для них, я,
говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их, потому что неоспоримый
закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил человека, и чем беспощаднее насилие — тем выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
Самое значительное и очень неприятное рассказал Климу о народе отец. В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно лежал на диване, — он умел лежать удивительно уютно. Клим, положа голову на шерстяную грудь его, гладил ладонью лайковые щеки отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец спросил: что сегодня
говорила бабушка на уроке
закона божия?
— Нет — глупо! Он — пустой. В нем все —
законы, все — из книжек, а в сердце — ничего, совершенно пустое сердце! Нет, подожди! — вскричала она, не давая Самгину
говорить. — Он — скупой, как нищий. Он никого не любит, ни людей, ни собак, ни кошек, только телячьи мозги. А я живу так: есть у тебя что-нибудь для радости? Отдай, поделись! Я хочу жить для радости… Я знаю, что это — умею!
— Как можно
говорить, чего нет? — договаривала Анисья, уходя. — А что Никита сказал, так для дураков
закон не писан. Мне самой и в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за дверь, но говор еще слышался с минуту за дверью.
— Что же это: врожденная неспособность вследствие
законов природы, —
говорил он, — или недостаток подготовки, воспитания?.. Где же эта симпатия, не теряющая никогда естественной прелести, не одевающаяся в шутовский наряд, видоизменяющаяся, но не гаснущая? Какой естественный цвет и краски этого разлитого повсюду и всенаполняющего собой блага, этого сока жизни?
— Матушка! кабак! кабак! Кто
говорит кабак? Это храм мудрости и добродетели. Я честный человек, матушка: да или нет? Ты только изреки — честный я или нет? Обманул я, уязвил, налгал, наклеветал, насплетничал на ближнего? изрыгал хулу, злобу? Николи! — гордо произнес он, стараясь выпрямиться. — Нарушил ли присягу в верности царю и отечеству? производил поборы, извращал смысл
закона, посягал на интерес казны? Николи! Мухи не обидел, матушка: безвреден, яко червь пресмыкающийся…
Никто лучше его не был одет, и теперь еще, в старости, он дает
законы вкуса портному; все на нем сидит отлично, ходит он бодро, благородно,
говорит с уверенностью и никогда не выходит из себя. Судит обо всем часто наперекор логике, но владеет софизмом с необыкновенною ловкостью.
Как в школе у русского учителя, он не слушал
законов строения языка, а рассматривал все, как
говорит профессор, как падают у него слова, как кто слушает.
В одном из прежних писем я
говорил о способе их действия: тут, как ни знай сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным
законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа, как трудно разговаривать на его языке, не имея грамматики и лексикона.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора ехать в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать в глазах народа уважение к старым
законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему,
говорили они, собрать на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.
Васильев вступился за парашечника,
говоря, что нет
закона бить арестантов.
Карете своей адвокат велел ехать за собой и начал рассказывать Нехлюдову историю того директора департамента, про которого
говорили сенаторы о том, как его уличили и как вместо каторги, которая по
закону предстояла ему, его назначают губернатором в Сибирь.
— Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным человеком, —
говорил Веревкин. — Нет, это самый обыкновенный смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную историю, которая походила на игру кошки с мышкой. Будь на месте Колпаковой другая женщина, тогда Бахарев не сидел бы на скамье подсудимых! Вот главная мысль, которая должна лечь в основание вердикта присяжных.
Закон карает злую волю и бесповоротную испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не застрахован.
Знайте же, что несомненно сия мечта, как вы
говорите, сбудется, тому верьте, но не теперь, ибо на всякое действие свой
закон.
Но
говоря человеку своего
закона, что бежать теперь чуть ли уже не хуже, чем оставаться, Кирсанов был бы прав.
Он
говорил колодникам в пересыльном остроге на Воробьевых горах: «Гражданский
закон вас осудил и гонит, а церковь гонится за вами, хочет сказать еще слово, еще помолиться об вас и благословить на путь». Потом, утешая их, он прибавлял, что «они, наказанные, покончили с своим прошедшим, что им предстоит новая жизнь, в то время как между другими (вероятно, других, кроме чиновников, не было налицо) есть ещё большие преступники», и он ставил в пример разбойника, распятого вместе с Христом.
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не
говорил публично, аудитория была полна студентами — они надеялись на меня; под кафедрой за столом — «сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях,
законах, формах».
— Это так, вертопрахи, —
говорил он, — конечно, они берут, без этого жить нельзя, но, то есть, эдак ловкости или знания
закона и не спрашивайте. Я расскажу вам, для примера, об одном приятеле. Судьей был лет двадцать, в прошедшем году помре, — вот был голова! И мужики его лихом не поминают, и своим хлеба кусок оставил. Совсем особенную манеру имел. Придет, бывало, мужик с просьбицей, судья сейчас пускает к себе, такой ласковый, веселый.
Мать, не понимая глупого
закона, продолжала просить, ему было скучно, женщина, рыдая, цеплялась за его ноги, и он сказал, грубо отталкивая ее от себя: «Да что ты за дура такая, ведь по-русски тебе
говорю, что я ничего не могу сделать, что же ты пристаешь».
— Да и ониведь (то есть противная сторона) то же самое «по
закону»
говорят, только по-ихнему выходит, что закон-то не на нашей стороне.
— Ну, положим, —
говорила она, — найдешь ты другой
закон, а они тебе третий встречу отыщут.