Неточные совпадения
Ой ласточка! ой глупая!
Не вей гнезда под берегом,
Под берегом крутым!
Что день — то прибавляется
Вода в реке:
зальет она
Детенышей твоих.
Ой бедная молодушка!
Сноха в дому последняя,
Последняя раба!
Стерпи грозу великую,
Прими побои лишние,
А с
глазу неразумного
Младенца не спускай!..
Глухой шум вечернего города достигал слуха из глубины
залива; иногда с ветром по чуткой воде влетала береговая фраза, сказанная как бы на палубе; ясно прозвучав, она гасла в скрипе снастей; на баке вспыхнула спичка, осветив пальцы, круглые
глаза и усы.
Со всех сторон полетели восклицания. Раскольников молчал, не спуская
глаз с Сони, изредка, но быстро переводя их на Лужина. Соня стояла на том же месте, как без памяти: она почти даже не была и удивлена. Вдруг краска
залила ей все лицо; она вскрикнула и закрылась руками.
У Клима задрожали ноги, он присел на землю, ослепленно мигая, пот
заливал ему
глаза; сорвав очки, он смотрел, как во все стороны бегут каменщики, плотники и размахивают руками.
— Он вас вызвал? — вскричал я и почувствовал, что
глаза мои загорелись и кровь
залила мне лицо.
Вид из окошек в самом деле прекрасный: с одной стороны весь
залив перед
глазами, с другой — испанский город, с третьей — леса и деревни.
Молодая кровь, как всегда при взгляде на него,
залила всё милое лицо, и черные
глаза, смеясь и радуясь, наивно глядя снизу вверх, остановились на Нехлюдове.
Накалит солнышко затылок-то, голова, как чугун, кипит, а ты, согнувшись в три погибели, — косточки скрипят, — идешь да идешь, и пути не видать,
глаза потом
залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится, — эхма, Олеша, помалкивай!
— Н-нет… я… н-нет, — солгал Гаврила Ардалионович, и краска стыда
залила ему лицо. Он бегло взглянул на сидевшую в стороне Аглаю и быстро отвел
глаза. Аглая холодно, пристально, спокойно глядела на него, не отрывая
глаз, и наблюдала его смущение.
Вспомнил он отца, сперва бодрого, всем недовольного, с медным голосом, потом слепого, плаксивого, с неопрятной седой бородой; вспомнил, как он однажды за столом, выпив лишнюю рюмку вина и
залив себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и начал, мигая ничего не видевшими
глазами и краснея, рассказывать про свои победы; вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится человек от мгновенной внутренней боли, и встряхнул головой.
Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь
заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди с проткнутыми боками и проломленными головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими
глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
Я едва верил
глазам своим. Кровь бросилась в голову старика и
залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив руки, и с мольбою смотрела на него. Лицо ее просияло светлою, радостною надеждою. Эта краска в лице, это смущение старика перед нами… да, она не ошиблась, она понимала теперь, как пропал ее медальон!
И вот я — с измятым, счастливым, скомканным, как после любовных объятий, телом — внизу, около самого камня. Солнце, голоса сверху — улыбка I. Какая-то золотоволосая и вся атласно-золотая, пахнущая травами женщина. В руках у ней чаша, по-видимому, из дерева. Она отпивает красными губами и подает мне, и я жадно, закрывши
глаза, пью, чтоб
залить огонь, — пью сладкие, колючие, холодные искры.
Через всю залу, по диагонали, Александров сразу находит
глазами Зиночку. Она сидит на том же месте, где и раньше, и быстрыми движениями веера обмахивает лицо. Она тревожно и пристально обегает взором всю залу, очевидно, кого-то разыскивая в ней. Но вот ее
глаза встречаются с
глазами Александрова, и он видит, как радость
заливает ее лицо. Нет. Она не улыбается, но юнкеру показалось, что весь воздух вокруг нее посветлел и заблестел смехом, точно сияние окружило ее красивую голову. Ее
глаза звали его.
Подползаю. Успеваю вовремя перевалиться через решетку и вытащить его, совсем задыхающегося… Кладу рядом с решеткой… Ветер подул в другую сторону, и старик от чистого воздуха сразу опамятовался. Лестница подставлена. Помогаю ему спуститься. Спускаюсь сам, едва глядя задымленными
глазами. Брандмейстера принимают на руки, в каске подают воды. А ствольщики уже влезли и
заливают пылающий верхний этаж и чердаки.
Заводи,
заливы, полои, непременно поросшие травою, — вот любимое местопребывание линей; их надобно удить непременно со дна, если оно чисто; в противном случае надобно удить на весу и на несколько удочек; они берут тихо и верно: по большей части наплавок без малейшего сотрясения, неприметно для
глаз, плывет с своего места в какую-нибудь сторону, даже нередко пятится к берегу — это линь; он взял в рот крючок с насадкой и тихо с ним удаляется; вы хватаете удилище, подсекаете, и жало крючка пронзает какую-нибудь часть его мягкого, тесного, как бы распухшего внутри, рта; линь упирается головой вниз, поднимает хвост кверху и в таком положении двигается очень медленно по тинистому дну, и то, если вы станете тащить; в противном случае он способен пролежать камнем несколько времени на одном и том же месте.
Илья следил, как неощутимые чёрные волны пытаются
залить его, и долго играл так, широко раскрытыми
глазами прощупывая тьму, точно ожидая поймать в ней взглядом что-то…
Этот клочок земли, окруженный с трех сторон морем и покрытый зеленеющими садами, посреди которых мелькают красивые деревенские усадьбы, походит с первого взгляда на узорчатую ленту, которая, как будто бы опоясывая весь
залив и становясь час от часу бледнее, исчезает наконец из
глаз, сливаясь вдали с туманным горизонтом, на краю которого белеются высокие колокольни прусского городка Пилау.
Сообщалось, что эскадрилья аэропланов под Вязьмою действовала весьма удачно,
залив газом почти весь уезд, но что жертвы человеческие в этих пространствах неисчислимы из-за того, что население, вместо того чтобы покидать уезды в порядке правильной эвакуации, благодаря панике металось разрозненными группами, на свой риск и страх кидаясь куда
глаза глядят.
Вдруг лицо его жалко, по-ребячьи сморщилось, и
глаза сразу
залило слезами. Сквозь их искрящуюся грань он близко увидел белое лицо отца с такими же
глазами.
Ленивые, объевшиеся рыбой коты с распухнувшими животами валяются поперек тротуаров, и когда их толкнешь ногой, то они нехотя приоткрывают один
глаз и опять засыпают. И домашние гуси, тоже сонные, качаются посредине
залива, и из клювов у них торчат хвосты недоеденной рыбы.
— Конечно, после, — решил Коновалов. — Живут люди и смотрят в жизнь, и вбирают в себя чужое горе жизни.
Глаза у них, должно быть, особенные… И сердце тоже… Насмотрятся на жизнь и затоскуют… И вольют тоску в книги… Это уж не помогает, потому — сердце тронуто, из него тоски огнем не выжжешь… Остается — водкой ее
заливать. Ну и пьют… Так я говорю?
Глаза Кругликова стали влажны, искра из-под пепла пробилась яснее. К сожалению, он тотчас же
залил ее новою рюмкой водки. Рука, подносившая рюмку, сильно дрожала, водка плескалась и капала на пикейную жилетку.
— Так, так! — бормотал он, быстро проходя по уличкам и пугая детей. — Ты, кажется, плакал, Иуда? Разве действительно прав Каиафа, говоря, что глуп Иуда из Кариота? Кто плачет в день великой мести, тот недостоин ее — знаешь ли ты это, Иуда? Не давай
глазам твоим обманывать тебя, не давай сердцу твоему лгать, не
заливай огня слезами, Иуда из Кариота!
Что может удержать от разрыва тоненькую пленку, застилающую
глаза людей, такую тоненькую, что ее как будто нет совсем? Вдруг — они поймут? Вдруг всею своею грозною массой мужчин, женщин и детей они двинутся вперед, молча, без крика, сотрут солдат,
зальют их по уши своею кровью, вырвут из земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем земли поднимут свободного Иисуса! Осанна! Осанна!
Слезы заволокли туманом зал, в тумане запрыгали золотые очки, пломбы, знакомые раскосые блестящие
глаза. Иона давился, всхлипывал,
заливая перчатки, галстук, тычась трясущейся головой в жесткую бороду князя.
Озеро тихо спало. Ни одним звуком не приветствовало оно полета моей Зорьки, и лишь писк молодого кулика нарушал гробовое безмолвие неподвижного великана. Солнце гляделось в него, как в большое зеркало, и
заливало всю его ширь от моей дороги до далекого берега ослепительным светом. Ослепленным
глазам казалось, что не от солнца, а от озера берет свой свет природа.
И ей, как нарочно, припомнилась ужасная гибель корабля «Лефорт», бывшая три года тому назад и взволновавшая всех моряков… В пять минут, на
глазах у эскадры, перевернулся корабль, и тысяча человек нашли могилу в Финском
заливе, у Гогланда. И ни одна душа не спаслась…
Все — и офицеры, и матросы, и даже отец Спиридоний, редко покидавший каюту, — были наверху и жадно всматривались в глубину
залива, чтобы поскорей увидать «жемчужину Тихого океана», как не без основания называют калифорнийцы Сан-Франциско, или «Фриски», по их фамильярно-ласковому сокращению, пока старший штурман не объяснил, что напрасно «пялят»
глаза — все равно города не увидать: он в глубине бухты, скрытый горами.
Шел мелкий, назойливый дождь, пронизывало холодом и сыростью, мутное небо тяжело повисло над горизонтом. Но, несмотря на то что родина встречала возвращавшихся моряков так неприветливо, они радостными
глазами глядели и на эти серо-свинцовые воды Финского
залива и на мутное небо, не замечая ни холода, ни сырости.
Увидя меня между Ивановой и Марковой, она, очевидно, сразу поняла, в чем дело. Краска
залила ее бледные щеки,
глаза загорелись ярко-ярко.
А у нас, ведь знаете, как делается: пока гром не грянет, никто не перекрестится; а там и пойдут телеграммами губернатора бомбардировать: «Войска давайте!» И холеры-то пока, слава богу, у нас нет никакой, а посмотрите, какие уже слухи ходят: пьяных, говорят, таскают в больницы и там
заливают известкой, колодцы в городе все отравлены, и доктора, только один чистый оставили — для себя; многие уже своими
глазами видели, как здоровых людей среди бела дня захватывали крючьями и увозили в больницу.
Докатил солдат выпивку свою до озера, остановился. Пот по морде ползет,
глаза заливает, — а утереться нельзя, потому все лесное обличье с себя смажешь. Снял он со спины черпачок, что у самогонной старушки прихватил, бочоночек на попа поставил, застучал в донышко — на весь лес дробь прокатилась.
И в самом деле, как я смешна была и нелепа в их
глазах. Видят они: барыня молодая, нарядная, приходит в солдатский увеселительный дом и стоит дурой… Они сейчас же должны были понять, что эта барыня от безделья суется не в свое дело, желает им читать мораль, толковать им, что они"живут в грехах", колоть им
глаза своей добродетелью, наводить тоску и срамить, когда им одно спасенье:
заливать свой загул вином!
— Да, тот, чтоб ему пусто было, прохожий-то насказал, — старик отер
глаза и начал говорить покойнее, — ссучите, говорит, из мертвого сала свечку да зажгите ее ночью на огороде, без этого, говорит, струмента нельзя. А эта… Не успеет, говорит, свечка догореть, дождь ее и
зальет. Мы так и сделали.
— Сумбур-трава. На память взял, пензенским болотом пахнет. По домашности первая вещь. Сосед какой тебе не по скусу, хочешь ты ему настоящий вред сделать, чичас корешок водой
зальешь и водой энтой самой избу в потаенный час и взбрызнешь. В тую же минуту по всем лавкам-подлавкам черные тараканы зашуршат.
Глаза выпьют, уши заклеют, хочь из избы вон беги. Аккуратный корешок.
Она была еще жива, вися головой вниз, может, уже и полчаса, может, и час, но как
заливала кровь ее мозг, какие страшные кроваво-красные круги должны были ходить перед ее налитыми
глазами!