Неточные совпадения
Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он, встретив
на улице Алексея Александровича,
заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не приехал к ним и не дал энать о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
Вулич шел один по темной
улице;
на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не
заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…
За огородами следовали крестьянские избы, которые хотя были выстроены врассыпную и не заключены в правильные
улицы, но, по замечанию, сделанному Чичиковым, показывали довольство обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес
на крышах везде был заменен новым; ворота нигде не покосились, а в обращенных к нему крестьянских крытых сараях
заметил он где стоявшую запасную почти новую телегу, а где и две.
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по другой
улице, кроме той, которая вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не
замечал никого из встречных, был ли он генерал или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких
на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он
заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная церковь. В конце
улицы показался господин, шедший к ним навстречу, в картузе, с суковатой палкой в руке. Облизанный аглицкий пес
на высоких ножках бежал перед ним.
Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг перед собою незнакомого человека, что не могла произнесть ни одного слова; но когда приметила, что бурсак стоял, потупив глаза и не
смея от робости пошевелить рукою, когда узнала в нем того же самого, который хлопнулся перед ее глазами
на улице, смех вновь овладел ею.
Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя
на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не
смея шевельнуться от его окрика, и приостановился
на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, — точно ждала, чтобы поразить его окончательно.
— Однако какая восхитительная девочка эта Авдотья Романовна! —
заметил Зосимов, чуть не облизываясь, когда оба вышли
на улицу.
Дойдя до поворота, он перешел
на противоположную сторону
улицы, обернулся и увидел, что Соня уже идет вслед за ним, по той же дороге, и ничего не
замечая. Дойдя до поворота, как раз и она повернула в эту же
улицу. Он пошел вслед, не спуская с нее глаз с противоположного тротуара; пройдя шагов пятьдесят, перешел опять
на ту сторону, по которой шла Соня, догнал ее и пошел за ней, оставаясь в пяти шагах расстояния.
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в
улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша, ни
на кого не глядя, ничего не
замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
Раз как-то, месяца два тому назад, они было встретились
на улице, но Раскольников отвернулся и даже перешел
на другую сторону, чтобы тот его не
заметил.
Он повстречался с нею при входе
на мост, но прошел мимо, не рассмотрев ее. Дунечка еще никогда не встречала его таким
на улице и была поражена до испуга. Она остановилась и не знала: окликнуть его или нет? Вдруг она
заметила поспешно подходящего со стороны Сенной Свидригайлова.
На улице я встретил множество народу; но никто в темноте нас не
заметил и не узнал во мне оренбургского офицера.
Тужите, знай, со стороны нет мочи,
Сюда ваш батюшка зашел, я обмерла;
Вертелась перед ним, не помню что врала;
Ну что же стали вы? поклон, сударь, отвесьте.
Подите, сердце не
на месте;
Смотрите
на часы, взгляните-ка в окно:
Валит народ по
улицам давно;
А в доме стук, ходьба,
метут и убирают.
— Евреи — это люди, которые работают
на всех. Ротшильд, как и Маркс, работает
на всех — нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не
сметает деньги с
улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не было Ротшильда, так все-таки был бы Маркс, — вы это думаете?
— О революции
на улице не говорят, —
заметил Клим.
Самгин еще в спальне слышал какой-то скрежет, — теперь, взглянув в окно, он увидал, что фельдшер Винокуров, повязав уши синим шарфом, чистит железным скребком панель, а мальчик в фуражке гимназиста
сметает снег метлою в кучки; влево от них, ближе к баррикаде, работает еще кто-то. Работали так, как будто им не слышно охающих выстрелов. Но вот выстрелы прекратились, а скрежет
на улице стал слышнее, и сильнее заныли кости плеча.
— Гулевой городок, народу-то сколько
на улицах. А мужчины — мелковаты, —
замечаешь? Вроде наших вятских…
Однажды, когда Варвара провожала Самгина, он, раздраженный тем, что его провожают весело, обнял ее шею, запрокинул другой рукою голову ее и крепко, озлобленно поцеловал в губы. Она, задыхаясь, отшатнулась, взглянула
на него, закусив губу, и
на глазах ее как будто выступили слезы. Самгин вышел
на улицу в настроении человека, которому удалась маленькая
месть и который честно предупредил врага о том, что его ждет.
Он почти неделю не посещал Дронова и не знал, что Юрин помер, он встретил процессию
на улице. Зимою похороны особенно грустны, а тут еще вспомнились похороны Варвары: день такой же враждебно холодный, шипел ветер, сеялся мелкий, колючий снег, точно так же навстречу катафалку и обгоняя его, но как бы не
замечая, поспешно шагали равнодушные люди, явилась та же унылая мысль...
— Я телеграфировала в армию Лидии, но она, должно быть, не получила телеграмму. Как торопятся, — сказала она, показав лорнетом
на улицу, где дворники
сметали ветки можжевельника и елей в зеленые кучи. — Торопятся забыть, что был Тимофей Варавка, — вздохнула она. — Но это хороший обычай посыпать
улицы можжевельником, — уничтожает пыль. Это надо бы делать и во время крестных ходов.
Он не скоро
заметил, что люди слишком быстро уступают ему дорогу, а некоторые, приостанавливаясь, смотрят
на него так, точно хотят догадаться: что же он будет делать теперь? Надел шляпу и пошел тише, свернув в узенькую, слабо освещенную
улицу.
Самгин пробовал убедить себя, что в отношении людей к нему как герою есть что-то глупенькое, смешное, но не мог не чувствовать, что отношение это приятно ему. Через несколько дней он
заметил, что
на улицах и в городском саду незнакомые гимназистки награждают его ласковыми улыбками, а какие-то люди смотрят
на него слишком внимательно. Он иронически соображал...
Вообще, скажет что-нибудь в этом духе. Он оделся очень парадно, надел новые перчатки и побрил растительность
на подбородке. По
улице, среди мокрых домов, метался тревожно осенний ветер, как будто искал где спрятаться, а над городом он чистил небо,
сметая с него грязноватые облака, обнажая удивительно прозрачную синеву.
— Я
мел, — твердил Захар, — не по десяти же раз
мести! А пыль с
улицы набирается… здесь поле, дача: пыли много
на улице.
— Что ж, хоть бы и уйти? —
заметил Захар. — Отчего же и не отлучиться
на целый день? Ведь нездорово сидеть дома. Вон вы какие нехорошие стали! Прежде вы были как огурчик, а теперь, как сидите, Бог знает
на что похожи. Походили бы по
улицам, посмотрели бы
на народ или
на другое что…
— А старый-то нехристь хорош! —
заметила одна мать. — Точно котенка выбросил
на улицу: не обнял, не взвыл!
А у Веры именно такие глаза: она бросит всего один взгляд
на толпу, в церкви,
на улице, и сейчас увидит, кого ей нужно, также одним взглядом и
на Волге она
заметит и судно, и лодку в другом месте, и пасущихся лошадей
на острове, и бурлаков
на барке, и чайку, и дымок из трубы в дальней деревушке. И ум, кажется, у ней был такой же быстрый, ничего не пропускающий, как глаза.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (
замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз в моей жизни, мельком
на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской жизни; опять охватили нас разные запахи, в ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье
на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей
на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел
заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги, сидел
на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок ели, брились.
Идучи по
улице, я
заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли
на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать
на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда
на петербургскую биржу.
Бывают же странности: никто-то не
заметил тогда
на улице, как она ко мне прошла, так что в городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо глядит
на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
На мерзлую землю упало в ночь немного сухого снегу, и ветер «сухой и острый» подымает его и
метет по скучным
улицам нашего городка и особенно по базарной площади.
Заметим, однако, кстати, что у исправника Митя, в начале его прибытия к нам, был принят радушно, но потом, в последний месяц особенно, Митя почти не посещал его, а исправник, встречаясь с ним,
на улице например, сильно хмурился и только лишь из вежливости отдавал поклон, что очень хорошо заприметил Митя.
Я не дождался конца сделки и ушел. У крайнего угла
улицы заметил я
на воротах сероватого домика приклеенный большой лист бумаги. Наверху был нарисован пером конь с хвостом в виде трубы и нескончаемой шеей, а под копытами коня стояли следующие слова, написанные старинным почерком...
Хозяйка начала свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала, чтобы Павел Константиныч прогнал жену от себя; но он умолял, да и она сама сказала это больше для блезиру, чем для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира
на улицу отнимается, и переводится он
на задний двор с тем, чтобы жена его не
смела и показываться в тех местах первого двора,
на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить
на улицу не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных окон.
Нынешней зимой, в ненастный вечер, я пробирался через
улицу под аркаду в Пель-Мель, спасаясь от усилившегося дождя; под фонарем за аркой стояла, вероятно ожидая добычи и дрожа от холода, бедно одетая женщина. Черты ее показались мне знакомыми, она взглянула
на меня, отвернулась и хотела спрятаться, но я успел узнать ее.
Конечно, от этого страдал больше всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря «зазывалам» было легко.
На последние деньги купит он сапоги, наденет, пройдет две-три
улицы по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо кожи бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… «Зазывалы» уж узнали зачем и
на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел,
мол, халтуру сорвать, купил
на базаре сапоги, а лезешь к нам…
Я не
смел думать, что это подействовала моя молитва, но какое-то теплое чувство охватило меня однажды в тихий вечерний час
на пустой
улице с такою силой, что я
на некоторое время совершенно забылся в молитве.
— Мамынька, зачем же он в куфню забрался? —
заметила старшая дочь Серафима. — Ты только посмотри
на него, каков он из себя-то.
На улице встретишь — копеечку подашь.
Меня не пускали гулять
на улицу, потому что она слишком возбуждала меня, я точно хмелел от ее впечатлений и почти всегда становился виновником скандалов и буйств. Товарищей у меня не заводилось, соседские ребятишки относились ко мне враждебно; мне не нравилось, что они зовут меня Кашириным, а они,
замечая это, тем упорнее кричали друг другу...
— Иди, гуляй!
На улицу не
смей, а по двору да в саду…
Главная
улица шоссирована и содержится в порядке,
на ней тротуары, фонари и деревья, и
метет ее каждый день клейменый старик.
Многие
заметили, что публика, бывшая в церкви, с невольным шепотом встречала и провожала князя; то же бывало и
на улицах, и в саду: когда он проходил или проезжал, раздавался говор, называли его, указывали, слышалось имя Настасьи Филипповны.
— Здесь у вас в комнатах теплее, чем за границей зимой, —
заметил князь, — а вот там зато
на улицах теплее нашего, а в домах зимой — так русскому человеку и жить с непривычки нельзя.
Родион Потапыч вышел
на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним
на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку
на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но дело было неотложное, и старик
смело вошел в настежь открытые ворота
на широкий господский двор.
Дом этот был похож
на многие домы Лефортовской части. Он был деревянный,
на каменном полуэтаже. По
улице он выходил в пять окон, во двор в четыре, с подъездом сбоку. Каменный полуэтаж был густо выбелен
мелом, а деревянный верх выкрашен грязновато-желтою охрой.
— Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать?
На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же в спину коленом: пошла,
мол,
на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу
на порядочной жениться,
на чистой,
на невинной…
— О, конечно, ваше дело, молодой студент, — и дряблые щеки и величественные подбородки Эммы Эдуардовны запрыгали от беззвучного смеха. — От души желаю вам
на любовь и дружбу, но только вы потрудитесь сказать этой мерзавке, этой Любке, чтобы она не
смела сюда и носа показывать, когда вы ее, как собачонку, выбросите
на улицу. Пусть подыхает с голоду под забором или идет в полтинничное заведение для солдат!
Все, о чем Анна Марковна не
смела и мечтать в ранней молодости, когда она сама еще была рядовой проституткой, — все пришло к ней теперь своим чередом, одно к одному: почтенная старость, дом — полная чаша
на одной из уютных, тихих
улиц, почти в центре города, обожаемая дочь Берточка, которая не сегодня-завтра должна выйти замуж за почтенного человека, инженера, домовладельца и гласного городской думы, обеспеченная солидным приданым и прекрасными драгоценностями…