Тогда еще о наборных машинах не думали, электричества не было, а стояли на реалах жестяные керосиновые лампы, иногда плохо заправленные, отчего у наборщиков к утру под носом было черно…
Пахнет копотью, керосином, свинцовой пылью от никогда не мытого шрифта.
Я покорно иду в скромную уборную, настоящую уборную маленького провинциального театра. Там уже почти готовые сидят Наташа, Маня, панна Ванда и Людмила Дашковская в костюме горничной. В уборной холодно,
пахнет копотью и духами. Щелкая зубами и размахивая закоченевшими руками, как это делают извозчики на морозе, Маня Кондырева прыгает на одной ноге, приговаривая...
Неточные совпадения
Посещение кухни было строго воспрещено Грэю, но раз открыв уже этот удивительный, полыхающий огнем очагов мир пара,
копоти, шипения, клокотания кипящих жидкостей, стука ножей и вкусных
запахов, мальчик усердно навещал огромное помещение.
На другой день, в воскресенье, я пошел на Хитровку под вечер. Отыскал дом Степанова, нашел квартиру номер шесть, только что отворил туда дверь, как на меня
пахнуло каким-то отвратительным, смешанным с
копотью и табачным дымом, гнилым воздухом. Вследствие тусклого освещения я сразу ничего не мог paзобрать: шум, спор, ругань, хохот и пение — все это смешалось в один общий гул и настолько меня поразило, что я не мог понять, каким образом мой приятель суфлер попал в такую ужасную трущобу.
Утром Климков увидал, что сыщик спит на диване одетый, лампа не погашена, комната полна
копотью и
запахом керосина. Доримедонт храпел, широко открыв большой рот, его здоровая рука свесилась на пол, он был отвратителен и жалок.
Запах динамита и
копоти едва заметен.
Тяжелый
запах, потные, пьяные рожи, две коптящие керосиновые лампы, черные от грязи и
копоти доски стен кабака, его земляной пол и сумрак, наполнявший эту яму, — всё было мрачно и болезненно. Казалось, что это пируют заживо погребенные в склепе и один из них поет в последний раз перед смертью, прощаясь с небом. Безнадежная грусть, спокойное отчаяние, безысходная тоска звучали в песне моего товарища.
Матрена Пушкарева, кухарка, сообщила
Паше, что потолок расписывал пленный француз в двенадцатом году, и почти каждое утро
Паша, входя в зал с веником и тряпками в руках, останавливалась у дверей и, задрав голову вверх, серьезно рассматривала красочный узор потолка, покрытый пятнами сырости, трещинами и
копотью ламп.
— Понимаешь ты, что это такое? Понимаешь — это город дышит, это не туман, а дыхание этих камней с дырами. Здесь вонючая сырость прачечных,
копоть каменного угля, здесь грех людей, их злоба, ненависть, испарения их матрацев,
запах пота и гнилых ртов… Будь ты проклят, анафема, зверь, зверь — ненавижу!
Зарезанную полуиздохшую корову поскорее «требушили» и потом волокли «в
копоть», то есть разнимут ее труп на частички и повесят эти рассеченные части «над дымом», чтобы их «прокурило» и «дух отшибло», потому что у этого мяса даже до посмертного разложения был какой-то особенный, вероятно болезненный,
запах, которого «утроба человеческая не принимала».
Ширяев большими шагами расхаживал по зале. В раскрытые окна тянуло все тем же широким, сухим
запахом спелой ржи. Месяц светил сквозь липы, за ними чувствовался вольный, далекий простор. Доктор, сгорбившись, пил крепкий, как темное пиво, чай, непрерывно курил и затушивал папиросы в блюдечке. От окурков на блюдечке стояла коричневая слякоть. Загорелое лицо доктора было темно, как будто от табачной
копоти. И так весь он казался чуждым широкому простору, который тянулся за окнами…