Несколько раз я выходил в сени смотреть на хозяина: среди раскисшего двора на припеке солнца Егор поставил вверх дном старый гнилой ларь, похожий на гроб; хозяин, без шапки, садился посреди ларя, поднос закусок ставили справа от него, графин — слева. Хозяйка осторожно присаживалась на край ларя, Егор стоял
за спиною хозяина, поддерживая его под мышки и подпирая в поясницу коленями, а он, запрокинув назад все свое тело, долго смотрел в бледное, вымороженное небо.
Неточные совпадения
Грэй так задумался, что позабыл о
хозяине, ожидавшем
за его
спиной с напряжением охотничьей собаки, сделавшей стойку.
Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем, человеком с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, — как
хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался
спине сановника и, стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с букетом во рту, — как слуги, в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой, то с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь чувству долга, выпивали рюмку
за рюмкой, — как, наконец, захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты: все это, вероятно, слишком известно читателю.
Когда мы пили чай, в фанзу пришел еще какой-то китаец.
За спиной у него была тяжелая котомка; загорелое лицо, изношенная обувь, изорванная одежда и закопченный котелок свидетельствовали о том, что он совершил длинный путь. Пришедший снял котомку и сел на кан.
Хозяин тотчас же стал
за ним ухаживать. Прежде всего он подал ему свой кисет с табаком.
Хозяева вставали в семь часов пить чай. Оба злые.
Хозяин чахоточный. Били чем попало и
за все, — все не так. Пороли розгами, привязавши к скамье. Раз после розог два месяца в больнице лежал — загноилась
спина… Раз выкинули зимой на улицу и дверь заперли. Три месяца в больнице в горячке лежал…
Это слово, сказанное, вероятно, в смущении и страхе, было принято
за насмешку и усугубило наказание. Меня избили. Старуха действовала пучком сосновой лучины, это было не очень больно, но оставило под кожею
спины множество глубоких заноз; к вечеру
спина у меня вспухла подушкой, а в полдень на другой день
хозяин принужден был отвезти меня в больницу.
Письма его были оригинальны и странны, не менее чем весь склад его мышления и жизни. Прежде всего он прислал Туберозову письмо из губернского города и в этом письме, вложенном в конверт, на котором было надписано: «Отцу протоиерею Туберозову, секретно и в собственные руки», извещал, что, живучи в монастыре, он отомстил
за него цензору Троадию, привязав его коту на
спину колбасу с надписанием: «Сию колбасу я
хозяину несу» и пустив кота бегать с этою ношею по монастырю.
Он тоже приносил какие-то книги и свёртки бумаг,
хозяин брал их, одобрительно кивал головой, тихо смеялся и прятал в стол или ставил в угол, на полку
за своей
спиной.
Гусь молчал.
Хозяин потрогал его
за шею, погладил по
спине и сказал...
Сделал он это как-то удивительно просто: запер стряпуху в кухне, лениво, с видом человека, которому смертельно хочется спать, подошел сзади к
хозяину и быстро, раз
за разом, ударил его в
спину ножом.
Рыженький подал ему из-за
спины Антона выразительный знак рукою.
Хозяин тотчас же замолчал; закинув обе руки
за шею, он потянулся, зевнул и продолжал лениво...
Поодаль от этой группы находился служивый этапной команды; опершись на ружье и повернувшись
спиною к
хозяину другой телеги, малому лет шестнадцати, он то и дело поглаживал щетинистый ус свой и вслед
за тем лукаво подмигивал близстоявшим бабам.
И тотчас на
хозяина — пряча руки
за спину, в карманы,
за гашники — полезли Пашка, солдат, тихий мужик Лаптев, варщик Никита, все они высовывали головы вперед, точно собираясь бодаться, и все, вперебой, неестественно громко кричали...
Он бесшумно явился
за спиною у меня в каменной арке, отделявшей мастерскую от хлебопекарни; пол хлебопекарни был на три ступеньки выше пола нашей мастерской, —
хозяин встал в арке, точно в раме, сложив руки на животе, крутя пальцами, одетый — как всегда — в длинную рубаху, завязанную тесьмой на жирной шее, тяжелый и неуклюжий, точно куль муки.
Хозяин стоял, заложив руки
за спину, лицо у него было мокрое, рубаха сырая.
Кроме Василия Андреича,
за столом сидел лысый, белобородый старик-хозяин в белой домотканной рубахе; рядом с ним, в тонкой ситцевой рубахе, с здоровенной
спиной и плечами — сын, приехавший из Москвы на праздник, и еще другой сын, широкоплечий — старший брат, хозяйничавший в доме, и худощавый рыжий мужик — сосед.
Хозяин кончил, перечокался с девушками и вышел. Вдруг как будто ветром колыхнуло девушек и бросило всех к столу. Александра Михайловна получила толчок в бок и посторонилась; стол скрылся
за жадно наклоненными
спинами и быстро двигавшимися локтями. Фокина со злым, решительным лицом проталкивалась из толпы, держа в руках бутылку портвейна и тарелку с тремя большими кусками пирога. Гавриловна хватала бутылку с английской горькой, Манька жадно ела сардинки из большой жестянки.