Неточные совпадения
Тот,
о ком я говорю, был человек смелости испытанной, не побоявшийся ни «Утюга», ни «
волков Сухого оврага», ни трактира «Каторга», тем более, что он
знал и настоящую сибирскую каторгу.
И бегут, заслышав
о набеге,
Половцы сквозь степи и яруги,
И скрипят их старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы, поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам
волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О Русская земля!
Ты уже за холмом.
Первый слух
о лешем пустил в народ, вероятно, лесной охотник; водяных девок, или чертовок, [В Оренбургской, а равно Казанской и Симбирской губерниях народ не
знает слова русалка] заметил рыбак; волков-оборотней открыл зверолов.
А Кишенский не мог указать никаких таких выгод, чтоб они показались Глафире вероятными, и потому прямо писал: «Не удивляйтесь моему поступку, почему я все это вам довожу: не хочу вам лгать, я действую в этом случае по мстительности, потому что Горданов мне сделал страшные неприятности и защитился такими путями, которых нет на свете презреннее и хуже, а я на это даже не могу намекнуть в печати, потому что, как вы
знаете, Горданов всегда умел держаться так, что он ничем не известен и
о нем нет повода говорить; во-вторых, это небезопасно, потому что его протекторы могут меня преследовать, а в-третьих, что самое главное, наша петербургская печать в этом случае уподобилась тому пастуху в басне, который, шутя, кричал: „
волки,
волки!“, когда никаких
волков не было, и к которому никто не вышел на помощь, когда действительно напал на него
волк.
Человека в лесу одного разрывают
волки, человек потонул, замерз или сгорел или просто одиноко болел и умер, и никто, никогда не
узнает о том, как он страдал, и тысячи подобных случаев.
Человека,
о котором наступает речь,
знали здесь с самого дня его рождения. Теперь ему было около шестидесяти шести или шестидесяти семи лет. Имя его Ефим Дмитриевич, а фамилия
Волков. Он тут родился и здесь же в Меррекюле умер по закончании летнего сезона 1893 года. Всю свою жизнь он пьянствовал и рассказывал
о себе и
о других разные вздоры. За это он пользовался репутациею человека «пустого». Местные жители не ставили его ни в грош и называли самыми дрянными именами.
Надо оговориться, что Жучок, желая угодить и нашим и вашим, дал
знать Волку через доверенного человека
о женитьбе Стабровского. «От этого для русской стороны беды никакой не будет, — думал он, — по крайней мере, на случай, задобрю сильного поляка в свою пользу».
— Мятежники! я их в бараний рог!.. Мужики, от которых воняет луком!.. Не всем ли нам обязаны? и какова благодарность!
О, как
волка ни корми, он все в лес глядит!.. Животные, созданные, чтобы пресмыкаться, хотят тоже в люди! Я их!.. Я им докажу, что водовозная кляча герцога курляндского дороже русского… Гм! Они не
знают, с кем тягаются… не на Кульковского напали!
Письмо было написано в неосторожных выражениях в минуты безмятежного спокойствия, в чаду от блаженства, его ожидавшего.
О Волке, которого он почитал своим врагом, ходили слухи, что он убежал в Царство Польское,
знали, что окна в доме его заколочены наглухо, на дворе ни живой души; с других сторон не ожидалось опасности.
— В том, что стала на моей дороге… Вы
знаете басню Лафонтена «
Волк и ягненок». — Я
волк — вы меня сделали им… Но довольно об этом, поговорим
о вас… Вы хотите поступить снова на службу?