Неточные совпадения
Он глубоко задумался
о том: «каким же это процессом может так произойти, что он, наконец, пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж и нет? Конечно, так и должно быть. Разве двадцать лет беспрерывного гнета не добьют окончательно? Вода
камень точит. И зачем, зачем же жить после этого, зачем я иду теперь, когда сам
знаю, что все это будет именно так, как по книге, а не иначе!»
Он значительно расширил рассказ
о воскресенье рассказом
о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними, говорил
о кочегаре,
о рабочих, которые умирали так потрясающе просто,
о том, как старичок стучал
камнем в стену дома, где жил и умер Пушкин, —
о старичке этом он говорил гораздо больше, чем
знал о нем.
«А! вот и пробный
камень. Это сама бабушкина „судьба“ вмешалась в дело и требует жертвы, подвига — и я его совершу. Через три дня видеть ее опять здесь…
О, какая нега! Какое солнце взойдет над Малиновкой! Нет, убегу! Чего мне это стоит, никто не
знает! И ужели не найду награды, потерянного мира? Скорей, скорей прочь…» — сказал он решительно и кликнул Егора, приказав принести чемодан.
Дорогие там лежат покойники, каждый
камень над ними гласит
о такой горячей минувшей жизни,
о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я,
знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти
камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.
Стрелки,
узнав о том, что мы остаемся здесь надолго и даже, быть может, зазимуем, принялись таскать плавник, выброшенный волнением на берег, и устраивать землянку. Это была остроумная мысль. Печи они сложили из плитнякового
камня, а трубу устроили по-корейски — из дуплистого дерева. Входы завесили полотнищами палаток, а на крышу наложили мох с дерном. Внутри землянки настлали ельницу и сухой травы. В общем, помещение получилось довольно удобное.
Дорогие там лежат покойники, каждый
камень над ними гласит
о такой горячей минувшей жизни,
о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и свою науку, что я
знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти
камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем своим в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
Мальчик слушал с омраченным и грустным лицом. Когда певец пел
о горе, на которой жнут жнецы, воображение тотчас же переносило Петруся на высоту знакомого ему утеса. Он
узнал его потому, что внизу плещется речка чуть слышными ударами волны
о камень. Он уже
знает также, что такое жнецы, он слышит позвякивание серпов и шорох падающих колосьев.
— Приличия-с? вы не
знаете, что такое приличия-с? Приличия — это, государь мой, основы-с! приличия — это краеугольный камень-с. Отбросьте приличия — и мы все очутимся в анатомическом театре… que dis-je! [что я говорю! (франц.)] не в анатомическом театре — это только первая ступень! — а в воронинских банях-с! Вот что такое эти «приличия»,
о которых вы изволите так иронически выражаться-с!
Разумеется, первою моею мыслью по приезде к К. была мысль
о женщине, cet etre indicible et mysterieux, [существе таинственном и неизъяснимом (франц.)] к которому мужчина фаталистически осужден стремиться. Ты
знаешь, что две вещи: l'honneur et le culte de la beaute [честь и культ красоты (франц.)] — всегда были краеугольными
камнями моего воспитания. Поэтому ты без труда поймешь, как должно было заботить меня это дело. Но и в этом отношении все, по-видимому, благоприятствует мне.
— Теперь довольно, — сказал посол и поклонился Паше. Паша сделал то же самое. —
О великий батырь Буздыхан и Кисмет, — сказал посол, — мой владыко, сын солнца, брат луны, повелитель царей, жалует тебе орден великого Клизапомпа и дает тебе новый важный титул. Отныне ты будешь называться не просто Берди-Паша, а торжественно: Халда, Балда, Берди-Паша. И
знай, что четырехстворчатое имя считается самым высшим титулом в Ниневии. В знак же твоего величия дарую тебе два драгоценных
камня: желчный и мочевой.
— Как христианку, я, будучи отцом вашим духовным,
знаю вас и стану с вами беседовать, как со страждущей и ищущей. Егор Егорыч, может быть, говорил вам
о краеугольном
камне, на коем основан и утвержден наш орден…
— Сколько у вас здоровья, сил, душевной свежести… Вы
знаете — ведь вы, купцы, еще совершенно не жившее племя, целое племя с оригинальными традициями, с огромной энергией души и тела… Вот вы, например: ведь вы драгоценный
камень, и если вас отшлифовать…
о!
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу
о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому
камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не
знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
Раздаются замедленные, ленивые шаги ночного сторожа, и я различаю не только каждый удар его кованых, тяжелых рыбачьих сапогов
о камни тротуара, но слышу также, как между двумя шагами он чиркает каблуками. Так ясны эти звуки среди ночной тиши, что мне кажется, будто я иду вместе с ним, хотя до него — я
знаю наверное — более целой версты. Но вот он завернул куда-то вбок, в мощеный переулок, или, может быть, присел на скамейку: шаги его смолкли. Тишина. Мрак.
— Молчи! Слушай опытного внимательно, старшего тебя с уважением!
Знаю я — ты всё
о богородице бормочешь! Но потому и принял Христос крестную смерть, что женщиной был рождён, а не свято и чисто с небес сошёл, да и во дни жизни своей мирволил им, паскудам этим, бабёнкам! Ему бы самарянку-то в колодезь кинуть, а не разговаривать с ней, а распутницу эту
камнем в лоб, — вот, глядишь, и спасён мир!
Гоголь не скрыл от меня, что
знал наперед, как поступлю я; но что в то же время
знал через Погодина и Шевырева
о моем нередко затруднительном положении,
знал, что я иногда сам нуждаюсь в деньгах и что мысль быть причиною какого-нибудь лишения целого огромного семейства его терзала, и потому-то было так ему тяжело признаваться мне в своей бедности, в своей крайности; что, успокоив его на мой счет, я свалил
камень, его давивший, что ему теперь легко и свободно.
На душе Вассы
камнем лежит мертвящая тяжесть… Происшествие в «рабочей» нет-нет да и дает себя
знать. Не то толчком в сердце, не то палящей вереницей мыслей ежеминутно напоминает оно
о себе. За обедом едва-едва принудила себя Васса проглотить несколько глотков супа…
«Самые лучшие кристаллы александрита были найдены на глубине трех сажень в Красноболотском прииске. Вставки из александрита очень редки, а безукоризненно хорошие кристаллы составляют величайшую редкость и не превышают весом одного карата. [Карат собственно считается равным тяжестью одному зерну сладкого рожка, или около 4 гран. — (Прим. Лескова.).] Вследствие этого александрит в продаже не только весьма редок, но даже некоторые ювелиры
знают о нем только понаслышке. Он почитается
камнем Александра Второго».
Спишь, а все это снится… И как славно, как это все густо, и жизненно, хотя и
знаешь, что это вздор. Не вздор — это то, что
знает оценщик
камней в ломбарде.
О да, то не вздор. То оценка… то факт…
Спрашиваю
о ней встречного и поперечного, бегаю с утра до ночи по пожарищу, ищу ее в грудах пепла, в
камнях, в обгорелых бревнах; напоследок
узнаю, что янычар продавал ее, мое дитя! на торгу, что родные князя Лелемико заплатили янычару большие деньги, лишь бы увел ее подальше.
— Настала кончина века и час Страшного суда! Мучьтесь, окаянные нечестивцы! я умираю страдальцем
о Господе, — произнес он, пробился сквозь солдат и бросился стремглав с берега в Лелию. Удар головы его об огромный
камень отразился в сердцах изумленных зрителей. Ужас в них заменил хохот. Подняли несчастного. Череп был разбит; нельзя было
узнать на нем образа человеческого.
Дорогие там лежат покойники, каждый
камень над ними гласит
о такой горячей минувшей жизни,
о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я,
знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти
камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
Он действительно ждал и продолжал движение вперед по реке Тавде до пелымского князька Патлыка, но, к своему удовольствию
узнав о невозможности перебраться за
Камень в Россию, вернулся в зимовье Карачинское, обложив население вместо ясака доставкой хлеба.