Неточные совпадения
Степан Аркадьич
знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от
принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
— Ох уж эти брюзгливые!
Принципы!.. и весь-то ты на
принципах, как на пружинах; повернуться по своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и
принцип, и
знать я ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.
— Забыл я: Иван писал мне, что он с тобой разошелся. С кем же ты живешь, Вера, а? С богатым, видно? Адвокат, что ли? Ага, инженер. Либерал? Гм… А Иван — в Германии, говоришь? Почему же не в Швейцарии? Лечится? Только лечится? Здоровый был. Но — в
принципах не крепок. Это все
знали.
— Нет, он не Свидригайлов и вообще не свирепый человек, а — человек «с
принципами» и эдакий,
знаете, прямых линий…
Я вижу, где обман,
знаю, что все — иллюзия, и не могу ни к чему привязаться, не нахожу ни в чем примирения: бабушка не подозревает обмана ни в чем и ни в ком, кроме купцов, и любовь ее, снисхождение, доброта покоятся на теплом доверии к добру и людям, а если я… бываю снисходителен, так это из холодного сознания
принципа, у бабушки
принцип весь в чувстве, в симпатии, в ее натуре!
— Вы
знаете, Хиония Алексеевна, что я никогда не вмешиваюсь в дела Nicolas, — это мой
принцип.
— Тем лучше. — Она говорила совершенно спокойно. — Когда остается одно спасение — призвать себе в опору решимость на смерть, эта опора почти всегда выручит. Если скажешь: «уступай, или я умру» — почти всегда уступят; но,
знаете, шутить таким великим
принципом не следует; да и нельзя унижать своего достоинства, если не уступят, то уж и надобно умереть. Он объяснил ей план, очень понятный уж и из этих рассуждений.
— Рассказывай подробности; да, верно, ты сама все обдумала и сумеешь приспособиться к обстоятельствам. Ты
знаешь, тут важнее всего
принцип, да характер, да уменье. Подробности определяются сами собою, по особенным условиям каждой обстановки.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты
знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский
принцип.
— Вы не слышали? — есть опыт применения к делу тех
принципов, которые выработаны в последнее время экономическою наукою: вы
знаете их?
Лиза зажгла свечу, надела на нее лежавший на камине темненький бумажный абажурчик и, усевшись в уголке, развернула какую-то книгу. Она плохо читала. Ее занимала судьба Райнера и вопрос, что он делает и что сделает? А тут эти странные люди! «Что же это такое за подбор странный, — думала Лиза. — Там везде было черт
знает что такое, а это уж совсем из рук вон. Неужто этому нахальству нет никакой меры, и неужто все это делается во имя
принципа?»
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он
узнает когда-либо о моем знакомстве с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и Марусе я был не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «
принципа»: если б я изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них глаз от стыда.
Он
знает, что все привычки, в которых он воспитан, лишение которых было бы для него мучением, все они могут удовлетворяться только мучительным, часто губительным трудом угнетенных рабочих, т. е. самым очевидным, грубым нарушением тех
принципов христианства, гуманности, справедливости, даже научности (я разумею требования политической экономии), которые он исповедует.
Но ведь это говорят все правительства друг про друга, и вместе с тем мы
знаем, что все европейские народы исповедуют одинаковые
принципы свободы и братства и потому не нуждаются в защите друг от друга.
Гурмыжская. Не
знаю. Я его готовила в военную службу. После смерти отца он остался мальчиком пятнадцати лет, почти без всякого состояния. Хотя я сама была молода, но имела твердые понятия о жизни и воспитывала его по своей методе. Я предпочитаю воспитание суровое, простое, что называется, на медные деньги; не по скупости — нет, а по
принципу. Я уверена, что простые люди, неученые, живут счастливее.
— А тем, что вы сами очень хорошо
знаете — чем, но только из
принципов ваших хотите показать, что вам ничего это не значит.
— Не
знаю, — сказал Ганувер, — мне объясняли, так как я купил и патент, но я мало что понял.
Принцип стенографии, радий, логическая система, разработанная с помощью чувствительных цифр, — вот, кажется, все, что сохранилось в моем уме. Чтобы вызвать слова, необходимо при обращении произносить «Ксаверий», иначе он молчит.
Повторяю: кабак, возведенный в
принцип, омерзителен, но при этом оговариваюсь: может быть, оно так надобно. Нужно, быть может, чтоб люди вертели зрачками и не понимали, куда они ложатся, в постель или в реку. Почему так нужно — этого, конечно, мы не можем
знать: не наше дело.
Набравшись, как я впоследствии
узнал,
принципов Руссо, отец не позволял детям употреблять сахару и духов; но доктора, в видах питания организма, присудили поить Васю желудковым кофеем с молоком. Напиток этот для нас, не знавших сахару, казался чрезвычайно вкусным, и Вася, еще плохо произносивший слова: Афанасий, брат и кофей, — каждое утро подходил ко мне и тянул к своей кружке, повторяя: «Ась, бать, фофа».
— Я это
знал!.. Вы всегда так! Всегда!! — проговорил он, передвигая бровями не то с видом раздражения, не то тоскливо. — Всегда так! Всегда выдумают какие-то… цирк; гм!! очень нужно! Quelle id́ue!!. Какой-то там негодяй сорвался… (граф, видимо, был взволнован, потому что никогда, по
принципу, не употреблял резких, вульгарных выражений), — сорвался какой-то негодяй и упал… какое зрелище для детей!!. Гм!!. наши дети особенно так нервны; Верочка так впечатлительна… Она теперь целую ночь спать не будет.
В 1838 году Овэн совершил поездку во Францию. Здесь встретил он особенное участие со стороны гг. Жюля Ге, доктора Эвра и г. Радигёля. При посредстве их он добился дозволения два раза говорить в «Атенее», изложил свои общие
принципы, свои планы и надежды и успел возбудить некоторое сочувствие. По крайней мере с этих пор французское образованное общество обратилось к чтению и изучению его произведений, которые до того времени
знало только по слухам.
Хотя мы
знаем, с кем более согласен сочинитель, но противники предка его, Загоскина, и тогдашнего молодого поколения, особенно непреклонный Рокотов, говорят очень убедительно и дельно; сопротивление их новым идеям так естественно, так много в нем здравого русского толка, что действующие лица являются живыми людьми, а не отвлеченными призраками или воплощенными мыслями, выведенными для торжества известного
принципа.
— Де густибус?.. знаю-с. Тоже учились когда-то… Чему-нибудь и как-нибудь, по словам великого Достоевского. Вино, конечно, пустяки, киндершпиль [Детская игра (нем. Kinderspiel).], но важен
принцип.
Принцип важен, да! — закричал неожиданно Завалишин. — Если я истинно русский, то и все вокруг меня должно быть русское. А на немцев и французов я плевать хочу. И на жидов. Что, не правду я говорю, доктор?
Диву даешься, как это ваши высоконравственные
принципы, которые я имею честь
знать, могут уживаться с теми вашими внезапными побуждениями, которые в исходе дают кричащую мерзость!
— Послушай, Полояров, это, наконец, из рук вон! — запальчиво обратилась к нему Лидинька (с приездом в Петербург она очень прогрессировалась и, не стесняясь никем и ничем, «по
принципу» говорила Полоярову с Анцыфровым прямо «ты»). — Это черт
знает что! С какой стати ты водишься с этим господином?
Или если, например, гость пришел к Малгоржану, а Полояров или Лидинька за что-нибудь против этого гостя зубы точили, то опять же, нимало не стесняясь, приступали к нему с объяснением и начинали зуб за зуб считаться, а то и до формальной ругани доходило, и Малгоржан не находил уместным вступаться за своего гостя: «пущай его сам, мол, как
знает, так и ведается!» Вообще же такое нестеснительное отношение к посетителям коммуны образовалось из этого
принципа, что весь мир разделяется на «мы » и «подлецы »; то, что не мы, то подлецы да пошляки, и обратно.
— Что касается меня, — продолжал директор, — я не нашел ничего против предложения его превосходительства и в
принципе совершенно соглашаюсь с ним. Остается только
узнать на этот счет решение самого Феликса Мартыныча, и если Феликс Мартыныч согласен, то…
Потому что законный брак противоречит всем моим
принципам, и наконец, в моей жизни — почем вы
знаете? — в моей жизни, быть может, есть или могут быть такого рода предприятия, когда человеку впору только за одну свою голову ответ держать.
— Не сочувствуете, потому что не
знаете их. Это несочувствие с чужого голоса. Иезуиты, поверьте мне, в
принципе стремятся к высшему благу, к торжеству высшей свободы всего человечества.
— Как знать-с, может, что и новое в голову придет, — возразил Ардальон, — мысль требует обмена. Теперича я вот как полагаю: времена-с, батюшка мой, такие, что все честные деятели должны сплотиться воедино, — тогда мы точно будем настоящею силою. Каждый на это дело обязан положить свою лепту… Тут рядом идут
принципы экономические, социальный и политические — знакомы вы с социалистами?
Чтобы доказать себе, что он «смеет», Раскольников убивает старуху процентщицу. «Я не человека убил, я
принцип убил… Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного… Мне надо было
узнать тогда, и поскорей
узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу? Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая, или право имею?»
Я же, хотя тоже была против
принципов Бодростиной, когда она выходила замуж, но как теперь это все уже переменилось и все наши, кроме Ванскок, выходят за разных мужей замуж, то я более против Глафиры Бодростиной ничего не имею, и вы ей это скажите; но писать ей сама не хочу, потому что не
знаю ее адреса, и как она на меня зла и
знает мою руку, то может не распечатать, а вы как служите, то я пишу вам по роду вашей службы.
Висленев никогда никому не говорил настоящей причины, почему он женился на Алине Фигуриной, и был твердо уверен, что секретную историю о его рукописном аманате
знает только он да его жена, которой он никому не хотел выдать с ее гнусною историей, а нес все на себе, уверяя всех и каждого, что он женился из
принципа, чтоб освободить Алину от родительской власти, но теперь, в эту минуту озлобления, Горданову показалось, что Иосаф Платонович готов сделать его поверенным своей тайны, и потому Павел Николаевич, желавший держать себя от всего этого в стороне, быстро зажал себе обеими руками уши и сказал...
Тогда решились попрактиковать на мне еще один
принцип: пустить меня, как красивую женщину, на поиски и привлеченье к вам богатых людей… и я, ко всеобщему вашему удивлению, на это согласилась, но вы, тогдашние мировые деятели, были все столько глупы, что, вознамерясь употребить меня вместо червя на удочку для приманки богатых людей, нужных вам для великого «общего дела», не
знали даже, где водятся эти золотые караси и где их можно удить…
—
Знаем мы этот
принцип! А вам стыдно защищать. Надо беспристрастно: свиньи, так и есть свиньи… Спасибо немцам за то, что побили… Ей-богу, спасибо. Дай бог им здоровья…
— Я, не
знаю, о каких мама
принципах говорит, — ответила она, садясь рядом со мною. — А только… Смотри: мы восемь часов назад виделись; если люди днем восемь часов не видятся, то ничего, а если они эти восемь часов спали, то нужно целоваться или руку пожимать. Ведь, правда, смешно?
Апломбов. Вы мне зубов не заговаривайте. Сегодня же я
узнал, что ваши билеты в залоге. Извините, maman, но так поступают одни только эксплоататоры. Я ведь это не из эгоистицизма — мне ваши билеты не нужны, но я из
принципа, и надувать себя никому не позволю. Я вашу дочь осчастливил, и если вы мне не отдадите сегодня билетов, то я вашу дочь с кашей съем. Я человек благородный!
Он начал мягко и держался постоянно джентльменски вежливых выражений; но насмешливая нота зазвучала, когда он стал доказывать магистранту, что тот пропустил самый важный источник, не
знал, откуда писатель, изученный им для диссертации, взял половину своих
принципов.
У меня опять явилась мысль: Золя был в 60-х годах приказчиком книжного магазина. Конечно, он не мог посещать блестящего полусвета и никаких других фешенебельных кружков. Он реалист. Его
принцип — воспроизводить то, что
знаешь, до тонкости, со всеми живыми, рельефными чертами.
"Любите меня: вы
знаете, что мне нужна любовь". Вот она, вся тут в своем письме! В нем нет никакого содержания. Но отчего же у меня захватывает дух, когда я его читаю? Не оттого ли, что каждое его слово проникнуто непоколебимой силой… чего, я не
знаю… пожалуй, хоть мистицизма, ложных мечтаний, чего хотите! Да, каждое слово проникнуто… Она живет призраками, но с ними и умрет, я же нашла
принцип, a кроме тоски и бесконечных вопросов у меня ничего нет, ничего!
— Не думайте, что я скрываю от нее мой взгляд… мои
принципы! Я ни перед кем не умею и не желаю унижаться. Она очень хорошо
знает, как я смотрю на ее жизнь.
— Нет, это не то… Везде, в другом месте, я буду с тобой, если ты пожелаешь… Здесь же мне нечего делать, да и оставаться я здесь не в силах, это противно моим жизненным
принципам… Я нахожу неприличным доводить дружбу до соучастия… Я не
знаю закона, который бы делал измену обязательной…
— Все это я хорошо
знаю, графиня, но я в
принципе против брака, не дающего, как вы сами
знаете, никаких гарантий на счастье… Мое предложение любимой девушке я мог бы сделать на более прочных основаниях любви и логики… Я человек свободный, с независимым и даже, если хотите, хорошим состоянием, имею около сорока тысяч франков дохода… что позволит мне жить безбедно вместе с той, которая меня полюбит и согласится сделаться подругой моей жизни.
— Твоя тревога, Маша, другого сорта. Ты испытываешь самое себя, ищешь
принципа; а я
знаю, на чем стою и куда иду; только жизни-то моей вряд ли на это хватит!..
Почему же я
знаю: какое я произвожу впечатление, да и есть ли у меня действительно
принципы нравственные?
Но демократия
знает только формальный
принцип волеизъявления, которым дорожит превыше всего и который ничему не хочет подчинять.
Демократия носит формальный характер, она сама не
знает своего содержания и в пределах утверждаемого ею
принципа не имеет никакого содержания.
Фашизм глубоко противоположен
принципу формального легитимизма, он не хочет его
знать, он есть непосредственное обнаружение воли к жизни и воли к власти, обнаружение биологической силы, а не права.