Неточные совпадения
Клим впервые видел Инокова
в таком настроении и, заинтересованный этим, пошел с ним
в зал, где читали лекции, доклады и Главач отлично
играл на органе.
Зашли
в ресторан,
в круглый
зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде
играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла, народа было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно было любоваться костюмами дам;
в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама
в красном платье, на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
После обеда мне позволяли
в большой
зале играть час
в мячик, прыгать через веревочку, но тихонько, чтоб не разбить зеркал и не топать ногами.
Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных
в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шел судить, но его вели
в суд.
В глубине души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть
в глаза людям, а между тем он по привычке с обычными, самоуверенными движениями, вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и
играя pince-nez.
В Узле он все ночи проводил
в игорных
залах Общественного клуба, где начал
играть по крупной
в компании Ивана Яковлича.
Половодов служил коноводом и был неистощим
в изобретении маленьких летних удовольствий: то устраивал ночное катанье на лодках по Узловке, то маленький пикник куда-нибудь
в окрестности, то иллюминовал старый приваловский сад, то садился за рояль и начинал
играть вальсы Штрауса, под которые кружилась молодежь
в высоких
залах приваловского дома.
Но это были только мимолетные отголоски, да и то лишь сначала. А вообще, вечер шел весело, через полчаса уж и вовсе весело. Болтали,
играли, пели. Она спит крепко, уверяет Мосолов, и подает пример. Да и нельзя помешать,
в самом деле: комната,
в которой она улеглась, очень далеко от
зала, через три комнаты, коридор, лестницу и потом опять комнату, на совершенно другой половине квартиры.
«Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, — тут
играют дети, а вместе с ними и большие; вот и
в этом
зале пол тоже без ковров, — для танцев».
«Вот оно», — думал я и опускался, скользя на руках по поручням лестницы. Двери
в залу отворяются с шумом,
играет музыка, транспарант с моим вензелем горит, дворовые мальчики, одетые турками, подают мне конфекты, потом кукольная комедия или комнатный фейерверк. Кало
в поту, суетится, все сам приводит
в движение и не меньше меня
в восторге.
Действительно, он сказал правду: комната была не только не очень хороша, но прескверная. Выбора не было; я отворил окно и сошел на минуту
в залу. Там все еще пили, кричали,
играли в карты и домино какие-то французы. Немец колоссального роста, которого я видал, подошел ко мне и спросил, имею ли я время с ним поговорить наедине, что ему нужно мне сообщить что-то особенно важное.
Я давно не
играла на фортепьяно, подали огонь, иду
в залу, авось-либо смилосердятся, нет, воротили, заставили вязать; пожалуй — только сяду у другого стола, подле них мне невыносимо — можно ли хоть это?
На хорах
играл бальный оркестр одного из полков;
в зале было шумно, весело, точно утром ничего не произошло.
В заключение раскрыли
в зале рояль, на пюпитр положили ноты и зажгли по обе стороны свечи, как будто сейчас
играли.
В дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился
в доме Спиридонова поздней ночью, когда уж публика из нижних
зал разошлась и только вверху,
в тайной комнате,
играли в «железку» человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно было пожарного рожка сквозь глухие ставни. Прислуга клуба с первым появлением дыма ушла из дому. К верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба с испуганными лицами, приотворили дверь, крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
Здесь же иностранцы встречали Новый год и правили немецкую масленицу; на всех торжествах
в этом
зале играл лучший московский оркестр Рябова.
Позднее она будет
играть в квартете, вместе со знаменитостями,
в большом
зале молчановского особнячка.
В большой
зале бывшего Шереметевского дворца на Воздвиженке, где клуб давал маскарады, большие обеды, семейные и субботние ужины с хорами певиц, была устроена сцена. На ней
играли любители, составившие потом труппу Московского Художественного театра.
В зале и гостиной нет никого, кроме Любови Андреевны, которая сидит, сжалась вся и горько плачет. Тихо
играет музыка. Быстро входят Аня и Трофимов. Аня подходит к матери и становится перед ней на колени. Трофимов остается у входа
в залу.
Я увидала, что
в одной
зале дамы
играют в лото, и уселась с ними, чтобы избавиться от всевозможных приглашений.
— Да, но он все не то
играет, что я люблю; я люблю больше русские песни! — воскликнула становая и, вскочив с дивана, выбежала
в залу.
Герой мой оделся франтом и, сев
в покойный возок, поехал
в собрание. Устроено оно было
в трактирном заведении города; главная танцевальная
зала была довольно большая и холодноватая; музыка стояла
в передней и, когда Вихров приехал,
играла галоп. У самых дверей его встретил,
в черном фраке,
в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся быть дежурным старшиной.
— Знаешь что?.. Мы хотим
сыграть театр у вас
в верхней
зале, позволишь ты? — спросил он Симонова.
Опять загремела музыка. Ромашов с ненавистью поглядел
в окно на сияющее медное жерло тромбона, который со свирепым равнодушием точно выплевывал
в залу рявкающие и хрипящие звуки. И солдат, который
играл на нем, надув щеки, выпучив остекленевшие глаза и посинев от напряжения, был ему ненавистен.
Все благоприятствовало ему. Кареты у подъезда не было. Тихо прошел он
залу и на минуту остановился перед дверями гостиной, чтобы перевести дух. Там Наденька
играла на фортепиано. Дальше через комнату сама Любецкая сидела на диване и вязала шарф. Наденька, услыхавши шаги
в зале, продолжала
играть тише и вытянула головку вперед. Она с улыбкой ожидала появления гостя. Гость появился, и улыбка мгновенно исчезла; место ее заменил испуг. Она немного изменилась
в лице и встала со стула. Не этого гостя ожидала она.
Иногда, оставшись один
в гостиной, когда Любочка
играет какую-нибудь старинную музыку, я невольно оставляю книгу, и, вглядываясь
в растворенную дверь балкона
в кудрявые висячие ветви высоких берез, на которых уже заходит вечерняя тень, и
в чистое небо, на котором, как смотришь пристально, вдруг показывается как будто пыльное желтоватое пятнышко и снова исчезает; и, вслушиваясь
в звуки музыки из
залы, скрипа ворот, бабьих голосов и возвращающегося стада на деревне, я вдруг живо вспоминаю и Наталью Савишну, и maman, и Карла Иваныча, и мне на минуту становится грустно.
Проходя верхним рекреационным коридором, Александров заметил, что одна из дверей, с матовым стеклом и номером класса, полуоткрыта и за нею слышится какая-то веселая возня, шепот, легкие, звонкие восклицания, восторженный писк, радостный смех. Оркестр
в большом
зале играет в это время польку. Внимательное, розовое, плутовское детское личико выглядывает зорко из двери
в коридор.
Александров провожает дам
в обширный
зал. Оркестр нежно, вкрадчиво, заманчиво
играет штраусовский вальс. Дамы Александрова производят сразу блистательное впечатление.
Когда молодой человек, отпущенный, наконец, старым камердинером, вошел
в залу, его с оника встретила Муза, что было и не мудрено, потому что она целые дни проводила
в зале под предлогом якобы игры на фортепьяно, на котором, впрочем,
играла немного и все больше смотрела
в окно, из которого далеко было видно, кто едет по дороге к Кузьмищеву.
Мазурка затянулась часов до четырех, так что хозяин, севший после губернатора
играть в пикет с сенаторским правителем дел и сыгравший с ним несколько королей, нашел наконец нужным выйти
в залу и, махнув музыкантам, чтобы они перестали
играть, пригласил гостей к давно уже накрытому ужину
в столовой, гостиной и кабинете.
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда
в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее
в огромной
зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но
играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
У крыльца Егор Егорыч что-то такое пробормотал кучеру и почти с не меньшей быстротой, как несся и на тройке, влетел
в переднюю, а затем и
в залу, так что Муза едва успела приостановиться
играть.
В зале хаотического дома Рыжовых, освещенной ярким солнцем, раздавались звуки фортепьяно, на котором часа уже три неустанно
играла Муза.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными мыслями, он вышел из гостиной
в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и
в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав
играть в шахматы с отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
По окончании обеда князь все-таки не уезжал. Лябьев, не зная, наконец, что делать с навязчивым и беспрерывно болтающим гостем, предложил ему сесть
играть в карты. Князь принял это предложение с большим удовольствием. Стол для них приготовили
в кабинете, куда они и отправились, а дамы и Углаков уселись
в зале, около рояля, на клавишах которого Муза Николаевна начала перебирать.
Между тем звуки фортепьяно, на котором с возрастающей энергией принялась
играть Муза, оставшись одна
в зале и явно придя
в норму своего творчества, громко раздавались по всему дому, что еще более наэлектризовывало Егора Егорыча и поддавало ему пару.
Кафедру обвинения занял прокурор Громобой, который вошел
в залу суда, мечтательно
играя поясницей и склонивши головушку на праву сторонушку.
Вот уборная, оклеенная дешевенькими обоями по дощатой перегородке с неизбежным трюмо и не менее неизбежным букетом от подпоручика Папкова 2-го; вот сцена с закопченными, захватанными и скользкими от сырости декорациями; вот и она сама вертится на сцене, именно только вертится, воображая, что
играет; вот театральный
зал, со сцены кажущийся таким нарядным, почти блестящим, а
в действительности убогий, темный, с сборною мебелью и с ложами, обитыми обшарканным малиновым плисом.
Термосесов с Варнавой и либеральною акцизницей прибыли на раут
в то время, когда Туганов с Туберозовым уже прошли через
зал и сидели
в маленькой гостиной. Другие гости расположились
в зале, разговаривали,
играли на фортепиано и пробовали что-то петь. Сюда-то прямо и вошли
в это самое время Термосесов, Бизюкина и Варнава.
В большой, ярко освещенной
зале играла скрытая
в зимнем саду музыка.
Напились чаю и уселись
играть в стуколку, все семеро вокруг ломберного стола
в зале.
—
В фанты
играли… Соня загадывала первый слог, надо ответить второй. А он своим басом на весь
зал рявкнул такое, что ха-ха-ха!
На другой день во время большой перемены меня позвал учитель гимнастики, молодой поручик Денисов, и после разговоров привел меня
в зал, где
играли ученики, и заставил меня проделать приемы на турнике и на трапеции, и на параллельных брусьях; особенно поразило всех, что я поднимался на лестницу, притягиваясь на одной руке. Меня ощупывали, осматривали, и установилось за мной прозвище...
После ужина он пошел к себе
в кабинет; напряженно, с биением сердца, ожидая еще новых унижений, он прислушивался к тому, что происходило
в зале. Там опять начался спор; потом Ярцев сел за рояль и спел чувствительный романс. Это был мастер на все руки: он и пел, и
играл, и даже умел показывать фокусы.
Оркестр
в павильоне
играл то попурри из"Травиаты", то вальс Штрауса, то"Скажите ей", российский романс, положенный на инструменты услужливым капельмейстером;
в игорных
залах, вокруг зеленых столов, теснились те же всем знакомые фигуры, с тем же тупым и жадным, не то изумленным, не то озлобленным,
в сущности хищным выражением, которое придает каждым, даже самым аристократическим чертам картежная лихорадка; тот же тучноватый и чрезвычайно щегольски одетый помещик из Тамбова, с тою же непостижимою, судорожною поспешностью, выпуча глаза, ложась грудью на стол и не обращая внимания на холодные усмешки самих"крупиэ",
в самое мгновенье возгласа"Riеn nе vа рlus!"рассыпал вспотевшею рукою по всем четвероугольникам рулетки золотые кружки луидоров и тем самым лишал себя всякой возможности что-нибудь выиграть даже
в случае удачи, что нисколько не мешало ему,
в тот же вечер, с сочувственным негодованием поддакивать князю Коко, одному из известных предводителей дворянской оппозиции, тому князю Коко, который
в Париже,
в салоне принцессы Матильды,
в присутствии императора, так хорошо сказал:"Маdате, lе principe de la propriete est profondement ebranle en Russie".
Один из моих друзей — репортер — прямо по нюху, закрыв глаза, при входе
в зал угадывал, какой кружок
играет: рыбники ли, мясники ли, овощники ли из Охотного ряда. Какой торговец устраивает, такая у него и публика: свой дух, запах, как у гоголевского Петрушки. Особенно рыбники.
Помню курьез.
В числе любителей был
в Москве известный гробовщик Котов. Недурно
играл. Поставил он «Свадьбу Кречинского» и сам
играл Кречинского.
Зал бушевал, аплодируя после первого акта, ведь после каждого спектакля Котов угощал публику ужином — люди все были свои.
Вышел я — себя не помню. Пошел наверх
в зал, прямо сказать — водки выпить. Вхожу — народу еще немного, а машина что-то такое грустное
играет… Вижу, за столиком сидит Губонин, младший брат. Завтракают… А у Петра Ионыча я когда-то работал, на дому проверял бухгалтерию, и вся семья меня знала, чаем поили, обедом кормили, когда я долго засижусь. Я поклонился.
— Заиграло! — кивнул мне Казанцев головой, мигнув на зрительный
зал, и выражение лица было точь-в-точь такое, какое я видел у него потом
в пьесе Писемского «Самоуправцы», когда он,
играя Девочкина, бросает это слово, сидя верхом на заборе и любуясь пламенем подожженного помещичьего дома.
Чугунов (из
залы). Мы, Евлампия Николаевна, мы с Анфусой Тихоновной,
в дурачки
играем, стариковское наше дело.
Впрочем, не дождавшись окончательно постановки театра, мы
сыграли в вышеупомянутой мною
зале комедию Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние».