Неточные совпадения
Чичиков занялся с Николашей. Николаша был говорлив. Он рассказал, что у них
в гимназии не очень хорошо учат, что больше благоволят к тем, которых маменьки
шлют побогаче подарки, что
в городе стоит Ингерманландский гусарский полк; что у ротмистра Ветвицкого лучше лошадь, нежели у самого полковника, хотя поручик Взъемцев ездит гораздо его почище.
Воспламенившись, Катерина Ивановна немедленно распространилась о всех подробностях будущего прекрасного и спокойного житья-бытья
в Т…; об учителях
гимназии, которых она пригласит для уроков
в свой пансион; об одном почтенном старичке, французе Манго, который учил по-французски еще самое Катерину Ивановну
в институте и который еще и теперь доживает свой век
в Т… и, наверно,
пойдет к ней за самую сходную плату.
— Ты что не играешь? — наскакивал на Клима во время перемен Иван Дронов, раскаленный докрасна, сверкающий, счастливый. Он действительно
шел в рядах первых учеников класса и первых шалунов всей
гимназии, казалось, что он торопится сыграть все игры, от которых его оттолкнули Туробоев и Борис Варавка. Возвращаясь из
гимназии с Климом и Дмитрием, он самоуверенно посвистывал, бесцеремонно высмеивая неудачи братьев, но нередко спрашивал Клима...
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился
в гимназии, при переходе
в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев
в тюрьме, отец его
в это время помер, Кумов прожил некоторое время
в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой,
пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними
в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили
в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Самгин поднял с земли ветку и
пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени
в свет и снова
в тень.
Шел и думал, что можно было не учиться
в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных лошадях
в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах.
В голове, как медные пятаки
в кармане пальто, болтались, позванивали
в такт шагам слова...
— Не всякий юноша, кончив
гимназию,
идет в университет, не все путешественники по Африке стремятся к центру ее…
— Да, жалкий, — подтвердил Иноков, утвердительно качнув курчавой головой. — А
в гимназии был бойким мальчишкой. Я уговариваю его:
иди в деревню учителем.
— Начал было
в гимназии, да из шестого класса взял меня отец и определил
в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
Попав из сельской школы по своим выдающимся способностям
в гимназию, Набатов, содержа себя всё время уроками, кончил курс с золотой медалью, но не
пошел в университет, потому что еще
в VII классе решил, что
пойдет в народ, из которого вышел, чтобы просвещать своих забытых братьев.
Ездила она таким образом да ездила — и добилась своего. Хотя ученье, по причине частых кочеваний, вышло несколько разношерстное, а все-таки года через два-три и Мишанка и Мисанка умели и по-французски и по-немецки несколько ходячих фраз без ошибки сказать, да и из прочих наук начатки усвоили. Им еще только по десятому году
пошло, а хоть сейчас вези
в Москву да
в гимназию отдавай.
Арепа окончил нашу
гимназию и служил
в Житомире, кажется, письмоводителем стряпчего. Однажды
в «Искре» появился фельетон, озаглавленный: «Разговор Чемодана Ивановича с Самоваром Никифоровичем».
В Чемодане Ивановиче узнавали губернатора, а
в Самоваре Никифоровиче — купца Журавлева. Разговор касался взятки при сдаче почтовой гоньбы.
Пошли толки. Положение губернатора пошатнулось. Однажды
в клубе он увидел
в биллиардной Арепу и, вероятно, желая вырвать у него покаянное отречение, сразу подошел к нему и сказал...
В прекрасный зимний день Мощинского хоронили. За гробом
шли старик отец и несколько аристократических господ и дам, начальство
гимназии, много горожан и учеников. Сестры Линдгорст с отцом и матерью тоже были
в процессии. Два ксендза
в белых ризах поверх черных сутан пели по — латыни похоронные песни, холодный ветер разносил их высокие голоса и шевелил полотнища хоругвей, а над толпой, на руках товарищей,
в гробу виднелось бледное лицо с закрытыми глазами, прекрасное, неразгаданное и важное.
К концу года Пачковский бросил
гимназию и поступил
в телеграф. Брат продолжал одиноко взбираться на Парнас, без руководителя, темными и запутанными тропами: целые часы он барабанил пальцами стопы, переводил, сочинял, подыскивал рифмы, затеял даже словарь рифм… Классные занятия
шли все хуже и хуже. Уроки, к огорчению матери, он пропускал постоянно.
Однажды, когда все
в квартире улеглись и темнота комнаты наполнилась тихим дыханием сна, я долго не спал и ворочался на своей постели. Я думал о том, куда
идти по окончании
гимназии. Университет был закрыт, у матери средств не было, чтобы мне готовиться еще год на аттестат зрелости…
Через несколько дней из округа пришла телеграмма: немедленно устранить Кранца от преподавания.
В большую перемену немец вышел из
гимназии, чтобы более туда не возвращаться. Зеленый и злой, он быстро
шел по улице, не глядя по сторонам, весь поглощенный злобными мыслями, а за ним
шла гурьба учеников, точно стая собачонок за затравленным, но все еще опасным волком.
Конечно, у Лотоцкого были, по — видимому, некоторые прирожденные странности, которые
шли навстречу влиянию отупляющей рутины. На других это сказывалось не так полно и не так ярко, но все же, когда теперь
в моей памяти встает бесконечная вереница часов, проведенных
в стенах
гимназии, то мне кажется, что напряженная тишина этих часов то и дело оглашается маниаческими выкрикиваниями желто — красного попугая…
На следующий день, с тяжелой головой и с скверным чувством на душе, я
шел купаться и зашел за одним из товарищей, жившим
в казенном здании, соседнем с
гимназией.
Под конец моего пребывания
в пансионе добродушный француз как-то исчез с нашего горизонта. Говорили, что он уезжал куда-то держать экзамен. Я был
в третьем классе
гимназии, когда однажды,
в начале учебного года,
в узком коридоре я наткнулся вдруг на фигуру, изумительно похожую на Гюгенета, только уже
в синем учительском мундире. Я
шел с другим мальчиком, поступившим
в гимназию тоже от Рыхлинского, и оба мы радостно кинулись к старому знакомому.
Трудно сказать, что могло бы из этого выйти, если бы Перетяткевичи успели выработать и предложить какой-нибудь определенный план:
идти толпой к генерал — губернатору, пустить камнями
в окна исправницкого дома… Может быть, и ничего бы не случилось, и мы разбрелись бы по домам, унося
в молодых душах ядовитое сознание бессилия и ненависти. И только, быть может, ночью забренчали бы стекла
в генерал — губернаторской комнате, давая повод к репрессиям против крамольной
гимназии…
Мы вернулись
в Ровно;
в гимназии давно
шли уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня на второй план. На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать,
в те промежуточные часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии
в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы
в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Перевели меня без экзамена, я был свободен и переполнен радостью этой свободы, которая оттенялась еще тем, что
в гимназии экзамены
шли своим порядком и общие каникулы еще не начинались.
Кругом
гимназии изнывающая зелень каштанов никнет под зноем. На дворе пусто, белое здание молчит, замкнувшись
в себе.
Идут уроки.
Это было заведение особенного переходного типа, вскоре исчезнувшего. Реформа Д. А. Толстого, разделившая средние учебные заведения на классические и реальные, еще не была закончена.
В Житомире я начал изучать умеренную латынь только
в третьем классе, но за мною она двигалась уже с первого. Ровенская
гимназия, наоборот, превращалась
в реальную. Латынь уходила класс за классом, и третий,
в который мне предстояло поступить,
шел уже по «реальной программе», без латыни, с преобладанием математики.
— Да, да, — сказала она тихонько, — не нужно озорничать! Вот скоро мы обвенчаемся, потом поедем
в Москву, а потом воротимся, и ты будешь жить со мной. Евгений Васильевич очень добрый и умный, тебе будет хорошо с ним. Ты будешь учиться
в гимназии, потом станешь студентом, — вот таким же, как он теперь, а потом доктором. Чем хочешь, — ученый может быть чем хочет. Ну,
иди, гуляй…
Брат ее Ваня, еще зимой кончивший курс
гимназии, определился юнкером
в Прусский полк и теперь
в Ревеле ждет англичан, но они, кажется, ограничиваются беззащитными подвигами, то есть жгут селения и грабят церкви, откуда им ни одного выстрела не
посылают.
— Нечего, нечего разглядывать, — сурово приказал Симеон, — идите-ка, панычи, вон отсюда! Не место вам здесь: придет полиция, позовет вас
в свидетели, — тогда вас из военной
гимназии — киш, к чертовой матери! Идите-ка подобру-поздорову!
Одно новое обстоятельство еще более сблизило Павла с Николаем Силычем. Тот был охотник ходить с ружьем. Павел, как мы знаем,
в детстве иногда бегивал за охотой, и как-то раз,
идя с Николаем Силычем из
гимназии, сказал ему о том (они всегда почти из
гимназии ходили по одной дороге, хотя Павлу это было и не по пути).
И стали к портному и к Ивану ходить, и стали понимать, и поняли, и бросили курить, пить, ругаться скверными словами, стали друг другу помогать. И перестали ходить
в церковь и снесли попу иконы. И стало таких дворов 17. Всех 65 душ. И испугался священник и донес архиерею. Архиерей подумал, как быть, и решил
послать в село архимандрита Мисаила, бывшего законоучителем
в гимназии.
Эти мысли, вызванные
в нем столкновением с Смоковниковым, вместе с неприятностями по
гимназии, происшедшими от этого столкновения, — именно, выговор, замечание, полученное от начальства, — заставили его принять давно уже, со смерти жены, манившее его к себе решение: принять монашество и избрать ту самую карьеру, по которой
пошли некоторые из его товарищей по академии, из которых один был уже архиереем, а другой архимандритом на вакансии епископа.
Николай Чудинов — очень бедный юноша. Отец его служит главным бухгалтером казначейства
в отдаленном уездном городке. По-тамошнему, это место недурное, и семья могла содержать себя без нужды, как вдруг сыну пришла
в голову какая-то"гнилая фантазия". Ему было двадцать лет, а он уже возмечтал! Учиться! разве мало он учился!
Слава богу, кончил
гимназию — и будет.
Почтмейстер с директором
гимназии нежно глядели друг другу
в глаза. Губернское правление, как более других привыкшее к выходкам своего бывшего вице-губернатора, первое
пошло по домам, а за ним и прочие.
Выйдя из
гимназии, Крамаренко
в этот день не торопился домой. Он постоял у ворот, поглядывая на подъезд. Когда вышел Передонов, Крамаренко
пошел за ним,
в некотором отдалении, пережидая редких прохожих.
Хрипач ни на минуту не поверил
в развращенность Пыльникова и
в то, что его знакомство с Людмилою имеет непристойные стороны. «Это, — думал он, —
идет все от той же глупой выдумки Передонова и питается завистливою злобою Грушиной. Но это письмо, — думал он, — показывает, что ходят нежелательные слухи, которые могут бросить тень на достоинство вверенной ему
гимназии. И потому надобно принять меры».
Во вторник Передонов постарался пораньше вернуться из
гимназии. Случай ему помог: последний урок его был
в классе, дверь которого выходила
в коридор близ того места, где висели часы и бодрствовал трезвонящий
в положенные сроки сторож, бравый запасный унтер-офицер. Передонов
послал сторожа
в учительскую за классным журналом, а сам переставил часы на четверть часа вперед, — никто этого не заметил.
К концу уроков Хрипач
послал за врачом, а сам взял шляпу и отправился
в сад, что лежал меж
гимназиею и берегом реки. Сад был обширный и тесный. Маленькие гимназисты любили его. Они
в нем широко разбегались на переменах. Поэтому помощники классных наставников не любили этого сада. Они боялись, что с мальчиками что-нибудь случится. А Хрипач требовал, чтобы мальчики бывали там на переменах. Это было нужно ему для красоты
в отчетах.
Такое развитие почти неизвестно мужчине; нашего брата учат, учат и
в гимназиях, и
в университетах, и
в бильярдных, и
в других более или менее педагогических заведениях, а все не ближе, как лет
в тридцать пять, приобретаем, вместе с потерею волос, сил, страстей, ту ступень развития и пониманья, которая у женщины вперед
идет,
идет об руку с юностью, с полнотою и свежестью чувств.
Говорят, что
в ранней молодости он был очень набожен и готовил себя к духовной карьере и что, кончив
в 1863 году курс
в гимназии, он намеревался поступить
в духовную академию, но будто бы его отец, доктор медицины и хирург, едко посмеялся над ним и заявил категорически, что не будет считать его своим сыном, если он
пойдет в попы.
Когда Косте, сиротке-то,
пошел девятый годок, — а я
в ту пору уже невестой была, — повезла я его по всем
гимназиям.
Я решил проводить друга, а потом
идти на Машук, побывать на могиле Лермонтова, моего самого любимого поэта
в гимназии, а затем отправиться к Максимову-Христичу.
Гимназист недавно бежит чуть не бегом из
гимназии; я его, понятное дело, остановил и хотел ему, знаете,
в шутку поучение прочесть:
в гимназию-то, мол, тихо
идешь, а из
гимназии домой бегом, а надо, милый, наоборот.
Вдруг
в один вечер собралось к Григорью Иванычу много гостей: двое новых приезжих профессоров, правитель канцелярии попечителя Петр Иваныч Соколов и все старшие учителя
гимназии, кроме Яковкина; собрались довольно поздно, так что я ложился уже спать; гости были веселы и шумны; я долго не мог заснуть и слышал все их громкие разговоры и взаимные поздравления: дело
шло о новом университете и о назначении
в адъюнкты и профессоры гимназических учителей.
Слушание некоторых университетских лекций и продолжение ученья
в двух высших классах
гимназии шло довольно удовлетворительно, но не отлично.
—
В гимназии шли большие хлопоты о назначении студентам особых комнат, отдельно от гимназистов, помещавшихся
в том же здании
гимназии, об устройстве студентам особенного стола
в другой небольшой зале и об открытии новых университетских лекций.
Ольга. Сегодня ты вся сияешь, кажешься необыкновенно красивой. И Маша тоже красива. Андрей был бы хорош, только он располнел очень, это к нему не
идет. А я постарела, похудела сильно, оттого, должно быть, что сержусь
в гимназии на девочек. Вот сегодня я свободна, я дома, и у меня не болит голова, я чувствую себя моложе, чем вчера. Мне двадцать восемь лет, только… Все хорошо, все от бога, но мне кажется, если бы я вышла замуж и целый день сидела дома, то это было бы лучше.
«Можно отречься от отца? Глупо: кто же я тогда буду, если отрекусь! — ведь я же русский. А
в гимназию-то я не
пошел, хоть и русский. Вообще русским свойственно… что свойственно русским? Ах, Боже мой — да что же русским свойственно? Встаньте, Погодин!»
Однажды звал к себе директор
гимназии и заявил, что Саша исключен за какие-то беспорядки, а потом оказалось, что Саша не исключен и оставался
в гимназии до самого своего добровольного ухода, — когда это было? Или это не директор звал, а начальница женской
гимназии, и речь
шла о Линочке, — во всяком случае, и к начальнице она ездила объясняться, это она помнила наверное.
Мы с Давыдом тотчас бросили работать и ходить
в гимназию; мы даже не гуляли, а всё сидели где-нибудь
в уголку да рассчитывали и соображали, через сколько месяцев, сколько недель, сколько дней должен был вернуться «брат Егор», и куда было ему писать, и как
пойти ему навстречу, и каким образом мы начнем жить потом?
Выходим мы вместе из дому, — это было как раз первое мая, воскресенье, и мы все, учителя и гимназисты, условились сойтись у
гимназии и потом вместе
идти пешком за город
в рощу, — выходим мы, а он зеленый, мрачнее тучи.
— Нет-с и нет-с.
Идите. Или вы желаете (тут Петух сделал голос строже), чтобы я действительно… как бы сказать… оставил вас на праздник
в гимназии? Ступайте-с.
И дикий тунгуз, и сын степей калмык — все будут говорить: «Майора Топтыгина
послали супостата покорить, а он, вместо того, Чижика съел!» Ведь у него, у майора, у самого дети
в гимназию ходят!