Неточные совпадения
Бежит лакей с салфеткою,
Хромает: «Кушать подано!»
Со всей своею свитою,
С детьми и приживалками,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Пошел помещик завтракать,
Работы осмотрев.
С реки из лодки грянула
Навстречу барам музыка,
Накрытый стол белеется
На самом
берегу…
Дивятся наши странники.
Пристали
к Власу: «Дедушка!
Что за порядки чудные?
Что за чудной старик...
«Есть еще одна фатера, — отвечал десятник, почесывая затылок, — только вашему благородию не понравится; там нечисто!» Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему
идти вперед, и после долгого странствовия по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали
к небольшой хате, на самом
берегу моря.
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого
берега сбегая,
Уж
к морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскаленной,
Волной соленой оживленный,
Как мусульман в своем раю,
С восточной гущей кофе пью.
Иду гулять. Уж благосклонный
Открыт Casino; чашек звон
Там раздается; на балкон
Маркёр выходит полусонный
С метлой в руках, и у крыльца
Уже сошлися два купца.
Я думал уж о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел всё это строго;
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу;
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам;
Иди же
к невским
берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне
славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
Некоторое время «Секрет»
шел пустым морем, без
берегов;
к полудню открылся далекий
берег.
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой
берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение!
Идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось
к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
Самгин охотно
пошел; он впервые услыхал, что унылую «Дубинушку» можно петь в таком бойком, задорном темпе. Пела ее артель, выгружавшая из трюма баржи соду «Любимова и Сольвэ». На палубе в два ряда стояло десять человек, они быстро перебирали в руках две веревки, спущенные в трюм, а из трюма легко, точно пустые, выкатывались бочки; что они были тяжелы, об этом говорило напряжение, с которым двое грузчиков, подхватив бочку и согнувшись, катили ее по палубе
к сходням на
берег.
Дорога от станции
к городу вымощена мелким булыжником, она
идет по
берегу реки против ее течения и прячется в густых зарослях кустарника или между тесных группочек берез.
Потом он слепо
шел правым
берегом Мойки
к Певческому мосту, видел, как на мост, забитый людями, ворвались пятеро драгун, как засверкали их шашки, двое из пятерых, сорванные с лошадей, исчезли в черном месиве, толстая лошадь вырвалась на правую сторону реки, люди стали швырять в нее комьями снега, а она топталась на месте, встряхивая головой; с морды ее падала пена.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза — на
берегу реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался, как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая
шла к мельнице. А влево, вдали, на дороге в село, точно плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
После чая все займутся чем-нибудь: кто
пойдет к речке и тихо бродит по
берегу, толкая ногой камешки в воду; другой сядет
к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Он прошел окраины сада, полагая, что Веру нечего искать там, где обыкновенно бывают другие, а надо забираться в глушь,
к обрыву, по скату
берега, где она любила гулять. Но нигде ее не было, и он
пошел уже домой, чтоб спросить кого-нибудь о ней, как вдруг увидел ее сидящую в саду, в десяти саженях от дома.
Райский нижним
берегом выбралсл на гору и дошел до домика Козлова. Завидя свет в окне, он
пошел было
к калитке, как вдруг заметил, что кто-то перелезает через забор, с переулка в садик.
— Поздно
послала она
к бабушке, — шептала она, — Бог спасет ee!
Береги ее, утешай, как знаешь! Бабушки нет больше!
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками, дорога
идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на
берегу! В июле мы будем ездить на остров, чай пить. Там бездна цветов.
Сильные и наиболее дикие племена, теснимые цивилизацией и войною, углубились далеко внутрь; другие, послабее и посмирнее, теснимые первыми изнутри и европейцами от
берегов, поддались не цивилизации, а силе обстоятельств и оружия и
идут в услужение
к европейцам, разделяя их образ жизни, пищу, обычаи и даже религию, несмотря на то, что в 1834 г. они освобождены от рабства и, кажется, могли бы выбрать сами себе место жительства и промысл.
По временам мы видим
берег, вдоль которого
идем к северу, потом опять туман скроет его. По ночам иногда слышится визг: кто говорит — сивучата пищат, кто — тюлени. Похоже на последнее, если только тюлени могут пищать, похоже потому, что днем иногда они целыми стаями играют у фрегата, выставляя свои головы, гоняясь точно взапуски между собою. Во всяком случае, это водяные, как и сигнальщик Феодоров полагает.
Впереди
шла адмиральская гичка:
К. Н. Посьет ехал в ней, чтоб установить на
берегу почетный караул.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился
к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть на скалы. От
берега прямо
к нам
шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала
к борту. На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка: на ней было несколько джонок (мелких японских судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас
послали с фрегата шлюпку с офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла
к берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило. Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Но путешествие
идет к концу: чувствую потребность от дальнего плавания полечиться —
берегом. Еще несколько времени, неделя-другая, — и я ступлю на отечественный
берег. Dahin! dahin! Но с вами увижусь нескоро: мне лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее на курьерских, зажмуря глаза и уши? Предвижу, что мне придется писать вам не один раз и оттуда.
Я не
пошел к ним, а отправился по
берегу моря, по отмели, влез на холм, пробрался в грот, где расположились бивуаком матросы с наших судов, потом посетил в лесу нашу идиллию: матрос Кормчин пас там овец.
Сегодня опять японцы взяли контр-презенты и уехали. Мы в эту минуту снимаемся с якоря. Шкуна
идет делать опись ближайшим
к Японии островам, потом в Шанхай, а мы
к берегам Сибири; но прежде, кажется, хотят зайти
к корейским
берегам. Транспорт
идет с нами. В Едо послано письмо с приглашением полномочным прибыть в Аниву для дальнейших переговоров.
Посидевши минут пять в тени, мы
пошли дальше, по
берегу,
к другой речке, очень живописной.
Надо было
послать транспорт в Китай, за быками и живностью, а шкуну, с особыми приказаниями, на север,
к берегам Сибири.
Вчера, 17-го, какая встреча: обедаем; говорят, шкуна какая-то видна. Велено поднять флаг и выпалить из пушки. Она подняла наш флаг. Браво! Шкуна «Восток»
идет к нам с вестями из Европы, с письмами… Все ожило. Через час мы читали газеты, знали все, что случилось в Европе по март.
Пошли толки, рассуждения, ожидания. Нашим судам велено
идти к русским
берегам. Что-то будет? Скорей бы добраться: всего двести пятьдесят миль осталось до места, где предположено ждать дальнейших приказаний.
Я
пошел берегом к баркасу, который ушел за мыс, почти
к морю, так что пришлось
идти версты три. Вскоре ко мне присоединились барон Шлипенбах и Гошкевич, у которого в сумке шевелилось что-то живое: уж он успел набрать всякой всячины; в руках он нес пучок цветов и травы.
Они забыли всякую важность и бросились вслед за нами с криком и, по-видимому, с бранью, показывая знаками, чтобы мы не ходили
к деревням; но мы и не хотели
идти туда, а дошли только до горы, которая заграждала нам путь по
берегу.
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают с бурунами на
берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны,
идут в воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров. Мы почти бегом бросились на
берег по площади,
к ряду домов и
к бульвару, который упирается в море.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту,
к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба
берега, на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались
к шведскому
берегу, а мы
шли почти посредине, несколько ближе
к датскому.
Мимо леса красного дерева и других, которые толпой жмутся
к самому
берегу, как будто хотят столкнуть друг друга в воду,
пошли мы по тропинке
к другому большому лесу или саду, манившему издали
к себе.
Далее направо
берег опять немного выдался
к морю и
идет то холмами, то тянется низменной, песчаной отмелью, заливаемой приливом.
Завтра снимаемся с якоря и
идем на неделю в Нагасаки, а потом, мимо корейского
берега,
к Сахалину и далее, в наши владения. Теперь рано туда: там еще льды. Здесь даже, на южном корейском
берегу, под 34-м градусом ‹северной› широты, так холодно, как у нас в это время в Петербурге, тогда как в этой же широте на западе, на Мадере например, в январе прошлого года было жарко. На то восток.
Я все ждал перемены, препятствия; мне казалось, судьба одумается и не
пошлет меня дальше: поэтому нерешительно делал в Англии приготовления
к отъезду, не запасал многого, что нужно для дальнего вояжа, и взял кое-что, годное больше для житья на
берегу.
Суда наши держались с нами, но адмирал разослал их: транспорт «Князь Меншиков» — в Шанхай, за справками, шкуну —
к острову Батану отыскать якорное место и заготовить провизию, корвет — еще куда-то. Сами
идем на островок Гамильтон, у корейского
берега, и там дождемся транспорта.
Я
шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он, как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы, как катили бочки
к берегу и усылали вдаль, получая за это от повелителей право есть хлеб своей земли.
Надо было переправляться вброд; напрасно Вандик понукал лошадей: они не
шли. «Аппл!» — крикнет он, направляя их в воду, но передние две только коснутся ногами воды и вдруг возьмут направо или налево,
к берегу.
Адмирал, в последнее наше пребывание в Нагасаки, решил
идти сначала
к русским
берегам Восточной Сибири, куда, на смену «Палладе», должен был прибыть посланный из Кронштадта фрегат «Диана»; потом зайти опять в Японию, условиться о возобновлении, после войны, начатых переговоров.
Не дети ли, когда думали, что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не
пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их
берега иностранцев будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
Переправа через скалу Ван-Син-лаза действительно была очень опасна. Я старался не глядеть вниз и осторожно переносил ногу с одного места на другое. Последним
шел Дерсу. Когда он спустился
к берегу моря, я облегченно вздохнул.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и
к часу дня достигла +3°С. Осень на
берегу моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно
идти в одних рубашках,
к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти
к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
Аринин
пошел влево, а мы — прямо
к берегу реки.
Вместе с нею попали еще две небольшие рыбки: огуречник — род корюшки с темными пятнами по бокам и на спине (это было очень странно, потому что
идет она вдоль
берега моря и никогда не заходит в реки) и колюшка — обитательница заводей и слепых рукавов, вероятно снесенная
к устью быстрым течением реки.
Я рассчитывал часть людей и мулов направить по тропе вдоль
берега моря, а сам с Чжан Бао, Дерсу и тремя стрелками
пойти по реке Адимил
к ее истокам, затем подняться по реке Билимбе до Сихотэ-Алиня и обратно спуститься по ней же
к морю.
После Кумуху в последовательном порядке
идет опять ряд мелких горных речек с удэгейскими названиями: Сюэн (по-русски Сваин, на картах — река Бабкова), потом Омосо, Илянту и Яктыга. В истоках Омосо есть гора с голой вершиной, которая поэтому и названа Голой. Другая гора, Высокая, находится недалеко от моря, между реками Омосо и Илянту. Участок
берега моря от реки Кумуху
к северу до мыса Сосунова занят выходами гранитов, гнейсов и сиенитов.
Мы немного задержались в последней фанзе и только
к полудню достигли верховьев реки. Тропа давно кончилась, и мы
шли некоторое время целиной, часто переходя с одного
берега реки на другой.
Отдохнув немного около речки, мы
пошли дальше и
к вечеру дошли до
берега моря.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни,
берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас
к миноносцу. На судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем
пошел к себе в каюту, разделся и лег в постель.
Когда мы подошли
к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул сильный ветер. Волны с шумом бились о
берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски
пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но,
к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
Поэтому я решил
идти по
берегу моря до тех пор, пока не станут реки, и только тогда направиться
к Сихотэ-Алиню.