Неточные совпадения
— Но все-таки
суда я не хочу, вы помогите мне уладить все это без шума. Я вот
послал вашего Мишку разнюхать — как там? И если… не очень, — завтра сам
пойду к Блинову, черт с ним! А вы — тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь… эдакое, — бесцеремонно и напористо сказал он, подходя
к Самгину, и даже легонько дотронулся до его плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, — усмехаясь, он сказал...
Ближе
к Таврическому саду люди
шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный
суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Прошло более недели, раньше чем Захарий позвонил ему по телефону, приглашая в магазин. Самгин одел новый фланелевый костюм и
пошел к Марине с тем сосредоточенным настроением, с каким направлялся в
суд на сложно запутанный процесс. В магазине ему конфузливо и дружески улыбнулся Захарий, вызвав неприятное подозрение...
Хлопоты ее вначале были очень успешны: адвокат ей встретился участливый и милостивый, и в
суде ей решение вышло скорое и благоприятное, но как дошло дело до исполнения — тут и
пошла закорюка, да такая, что и ума
к ней приложить было невозможно.
— Вот эти
суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками, дорога
идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на берегу! В июле мы будем ездить на остров, чай пить. Там бездна цветов.
В Японии, напротив, еще до сих пор скоро дела не делаются и не любят даже тех, кто имеет эту слабость. От наших
судов до Нагасаки три добрые четверти часа езды. Японцы часто
к нам ездят: ну что бы пригласить нас стать у города, чтоб самим не терять по-пустому время на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна, а тот
пошлет к микадо.
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка: на ней было несколько джонок (мелких японских
судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас
послали с фрегата шлюпку с офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла
к берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило. Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Был туман и свежий ветер, потом
пошел дождь. Однако ж мы в трубу рассмотрели, что
судно было под английским флагом. Адмирал сейчас отправил навстречу
к нему шлюпку и штурманского офицера отвести от мели. Часа через два корабль стоял уже близ нас на якоре.
Я не
пошел к ним, а отправился по берегу моря, по отмели, влез на холм, пробрался в грот, где расположились бивуаком матросы с наших
судов, потом посетил в лесу нашу идиллию: матрос Кормчин пас там овец.
Один из новейших путешественников, Бельчер, кажется, первый заметил, что нет причины держаться ближе Америки, особенно когда
идут к мысу Доброй Надежды или в Австралию, что это удлиняет только путь, тем более что зюйд-остовый пассат и без того относит
суда далеко
к Америке и заставляет делать значительный угол.
Вчера, 17-го, какая встреча: обедаем; говорят, шкуна какая-то видна. Велено поднять флаг и выпалить из пушки. Она подняла наш флаг. Браво! Шкуна «Восток»
идет к нам с вестями из Европы, с письмами… Все ожило. Через час мы читали газеты, знали все, что случилось в Европе по март.
Пошли толки, рассуждения, ожидания. Нашим
судам велено
идти к русским берегам. Что-то будет? Скорей бы добраться: всего двести пятьдесят миль осталось до места, где предположено ждать дальнейших приказаний.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту,
к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих
судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались
к шведскому берегу, а мы
шли почти посредине, несколько ближе
к датскому.
Старик заговорил опять такое же форменное приветствие командиру
судна; но эти официальные выражения чувств, очень хорошие в устах Овосавы, как-то не
шли к нему.
В другой раз
к этому же консулу пристал губернатор, зачем он снаряжает
судно, да еще, кажется, с опиумом, в какой-то шестой порт, чуть ли не в самый Пекин, когда открыто только пять? «А зачем, — возразил тот опять, — у острова Чусана, который не открыт для европейцев, давно стоят английские корабли? Выгоните их, и я не
пошлю судно в Пекин». Губернатор знал, конечно, зачем стоят английские корабли у Чусана, и не выгнал их. Так
судно американское и
пошло, куда хотело.
Только мы расстались с
судами, как ветер усилился и вдруг оказалось, что наша фок-мачта клонится совсем назад, еще хуже, нежели грот-мачта. Общая тревога; далее
идти было бы опасно: на севере могли встретиться крепкие ветра, и тогда ей несдобровать. Третьего дня она вдруг треснула; поскорей убрали фок. Надо зайти в порт, а куда? В Гонконг всего бы лучше, но это значит прямо в гости
к англичанам. Решили спуститься назад,
к группе островов Бабуян, на островок Камигуин, в порт Пио-Квинто, недалеко от Люсона.
Суда наши держались с нами, но адмирал разослал их: транспорт «Князь Меншиков» — в Шанхай, за справками, шкуну —
к острову Батану отыскать якорное место и заготовить провизию, корвет — еще куда-то. Сами
идем на островок Гамильтон, у корейского берега, и там дождемся транспорта.
Наконец,
слава Богу, вошли почти в город. Вот подходим
к пристани,
к доку, видим уже трубу нашей шкуны; китайские ялики снуют взад и вперед. В куче
судов видны клиппера, поодаль стоит, закрытый излучиной, маленький, двадцатишестипушечный английский фрегат «Spartan», еще далее французские и английские пароходы. На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
Узнав, что завтра наше
судно идет в море, они бегут
к губернатору и торопятся привезти разрешение.
Не дети ли, когда думали, что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не
пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев будут сажать в плен, купеческие
суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
— Видите, сударь, нам такие дела несподручны, — медленно промолвил старик, —
суды пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите, тут есть один человек, вот
к нему обратитесь…
Наконец стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас
к миноносцу. На
судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем
пошел к себе в каюту, разделся и лег в постель.
В пылу перестрелки мы не обращали внимания на состояние нашего дощаника — как вдруг, от сильного движения Ермолая (он старался достать убитую птицу и всем телом налег на край), наше ветхое
судно наклонилось, зачерпнулось и торжественно
пошло ко дну,
к счастью, не на глубоком месте.
Когда
судно приставало
к городу и он
шел на рынок, по — волжскому на базар, по дальним переулкам раздавались крики парней; «Никитушка Ломов
идет, Никитушка Ломов
идет!» и все бежали да улицу, ведущую с пристани
к базару, и толпа народа валила вслед за своим богатырем.
В «Страшном
суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он даст знак, и
пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе
к нему и умоляет его о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
Военный
суд приговорил его прогнать сквозь строй; приговор
послали к государю на утверждение.
Чтоб знать, что такое русская тюрьма, русский
суд и полиция, для этого надобно быть мужиком, дворовым, мастеровым или мещанином. Политических арестантов, которые большею частию принадлежат
к дворянству, содержат строго, наказывают свирепо, но их судьба не
идет ни в какое сравнение с судьбою бедных бородачей. С этими полиция не церемонится.
К кому мужик или мастеровой
пойдет потом жаловаться, где найдет
суд?
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной
судами, ощетинившейся сотнями острых мачт,
к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром
к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься на палубу. Впереди всех быстро
шел небольшой сухонький старичок, в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелеными глазками.
— Ну, ин ладно! Псалтырь навсегда с тобой останется, а мне скоро
к богу на
суд идти…
Варвара Ивановна начала плачевную речь, в которой призывалось великодушное вмешательство начальства, упоминалось что-то об обязанностях старших
к молодости, о высоком посте лица, с которым
шло объяснение, и, наконец, об общественном
суде и слезах бедных матерей.
— Я достал, — отвечал арестант откровенно. — Меня
к допросу тоже в
суд водили, я
шел по площади да и словил их, принес сюда в рукаве; тут они и яички у нас нанесли и новых молодых вывели.
Я, когда вышел из университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит
к Казани,
к Вологде,
к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте,
шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил
суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами
пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас
идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
— А потом, вскоре, дочка с судебным следователем сбежала — тоже любимочка была. И тут дым коромыслом у них
пошел; хотела было Марья Петровна и
к губернатору-то на
суд ехать и прошение подавать, да ночью ей, слышь, видение было: Савва Силыч, сказывают, явился, простить приказал. Ну, простила, теперь друг
к дружке в гости ездят.
Пошел я на другой день
к начальнику, изложил ему все дело; ну, он хошь и Живоглот прозывается (Живоглот и есть), а моему делу не препятствовал. «С богом, говорит, крапивное семя размножать — это, значит, отечеству украшение делать». Устроил даже подписку на бедность, и накидали нам в ту пору двугривенными рублей около двадцати. «Да ты, говорит, смотри, на свадьбу весь
суд позови».
И
пошел я
к ранней обедне, помолился, вынул за себя часточку и, выходя из церкви, вижу, что на стене Страшный
суд нарисован и там в углу дьявола в геенне ангелы цепью бьют.
Срывки нынче по службе тоже
пошли выпадать все маленькие, ничтожные, а потому карточная игра посерьезнее совершенно прекратилась: только и осталось одно развлечение, что придет иногда заседатель уездного
суда к непременному члену, большому своему приятелю, поздоровается с ним… и оба зевнут.
Дальше
шли конфискации номеров, штрафы по нескольку раз в год по разным поводам; штрафы сменялись конфискациями и привлечениями
к суду.
Моя телеграмма в газету через петербургскую цензуру попала в министерство иностранных дел, которое совместно с представителями других держав
послало своих представителей на организованный Миланом
суд. Этот
суд должен был приговорить шестьдесят шесть обвиняемых вождей радикалов с Пашичем, Протичем и Николичем во главе
к смертной казни.
— Достану! — повторил он, решившись на этот раз взять у приходо-расходчика жалованье вперед, что сделать ему было, по-видимому, весьма нелегко, потому что,
идя поутру в
суд, Аггей Никитич всю дорогу как-то тяжело дышал, и по крайней мере до половины присутствия у него недоставало духу позвать
к себе приходо-расходчика; наконец, когда тот сам случайно зашел в присутственную камеру, то Аггей Никитич воспользовался сим случаем и воззвал
к нему каким-то глухим тоном...
Всю остальную дорогу мы
шли уже с связанными руками, так как население, по мере приближения
к городу, становилось гуще, и урядник, ввиду народного возбуждения, не смел уже допустить никаких послаблений. Везде на нас стекались смотреть; везде при нашем появлении кричали: сицилистов ведут! а в одной деревне даже хотели нас судить народным
судом, то есть утопить в пруде…
— А не с приказчиками же-с я ее у лавок курю! — вскрикнул, откидываясь назад, Туберозов и, постлав внушительно пальцем по своей ладони, добавил: — Ступай
к своему месту, да смотри за собою. Я тебя много, много раз удерживал, но теперь гляди: наступают новые порядки, вводится новый
суд, и
пойдут иные обычаи, и ничто не будет в тени, а все въяве, и тогда мне тебя не защитить.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином,
идти в
суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться
к убийству людей или совершать их?
Но другой вопрос, о том, имеют ли право отказаться от военной службы лица, не отказывающиеся от выгод, даваемых насилием правительства, автор разбирает подробно и приходит
к заключению, что христианин, следующий закону Христа, если он не
идет на войну, не может точно так же принимать участия ни в каких правительственных распоряжениях: ни в
судах, ни в выборах, — не может точно так же и в личных делах прибегать
к власти, полиции или
суду.
Со всех сторон ехали и
шли к нему за советом,
судом и приговором — и свято исполнялись они!
В одиннадцать двадцать утра на горизонте показались косые паруса с кливерами, стало быть, небольшое
судно, шедшее, как указывало положение парусов,
к юго-западу, при половинном ветре. Рассмотрев
судно в бинокль, я определил, что, взяв под нижний угол
к линии его курса, могу встретить его не позднее чем через тридцать-сорок минут.
Судно было изрядно нагружено,
шло ровно, с небольшим креном.
Мысль ехать самой начинала мелькать в голове ее; она хотела уже
послать за соседом, отставным артиллерии капитаном,
к которому обращалась со всеми важными юридическими вопросами, например, о составлении учтивого объяснения, почему нет запасного магазина, и т. п.; она хотела теперь выспросить у него, где берут заграничные паспорты, в казенной палате или в уездном
суде…
Вы знаете, как промысел небесный
Царевича от рук убийцы спас;
Он
шел казнить злодея своего,
Но божий
суд уж поразил Бориса.
Димитрию Россия покорилась;
Басманов сам с раскаяньем усердным
Свои полки привел ему
к присяге.
Димитрий
к вам
идет с любовью, с миром.
В угоду ли семейству Годуновых
Подымете вы руку на царя
Законного, на внука Мономаха?
— Человек должен себя беречь для своего дела и путь
к своему делу твердо знать… Человек, брат, тот же лоцман на
судне… В молодости, как в половодье, —
иди прямо! Везде тебе дорога… Но — знай время, когда и за правеж взяться надо… Вода сбыла, — там, гляди, мель, там карча, там камень; все это надо усчитать и вовремя обойти, чтобы
к пристани доплыть целому…
На все это были доказательства и улики явные: и
суда, ими выстроенные,
шли плохо, и войска, ими обученные, не выдерживали битвы, и мины, ими заложенные, взрывались на нашу погибель; были, наконец, и действительные изменники из иноземцев, перебежавшие от нас
к туркам.
— Да, теперь отвертываться да на другого сваливать станешь… Ах ты, бездельник! Да я сам
пойду в
суд, сам потащу тебя
к городничему; мне и приказные-то все люди знакомые и становой!..
Так
шло месяц и два. Перед новым годом приехал в их город его шурин и остановился у них. Иван Ильич был в
суде. Прасковья Федоровна ездила за покупками. Войдя
к себе в кабинет, он застал там шурина, здорового сангвиника, самого раскладывающего чемодан. Он поднял голову на шаги Ивана Ильича и поглядел на него секунду молча. Этот взгляд всё открыл Ивану Ильичу. Шурин раскрыл рот, чтоб ахнуть, и удержался. Это движение подтвердило всё.