Неточные совпадения
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах,
ножки,
ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду
славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как на лугах ваш легкий след.
— Как ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь и предложить ему
пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе из города привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои прежние совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще такие прелестные
ножки! И руки твои хороши… только велики; так надо
ножками брать. Но ты у меня не кокетка.
Надо брать пример с немцев, у них рост социализма
идет нормально, путем отбора лучших из рабочего класса и включения их в правящий класс, — говорил Попов и, шагнув, задел ногой
ножку кресла, потом толкнул его коленом и, наконец, взяв за спинку, отставил в сторону.
Он тихонько оттолкнул Клима,
пошел, задел ногою за
ножку стула и, погрозив ему кулаком, исчез.
Между тем в доме у Татьяны Марковны все
шло своим порядком. Отужинали и сидели в зале, позевывая. Ватутин рассыпался в вежливостях со всеми, даже с Полиной Карповной, и с матерью Викентьева, шаркая
ножкой, любезничая и глядя так на каждую женщину, как будто готов был всем ей пожертвовать. Он говорил, что дамам надо стараться делать «приятности».
— Я вот слушаюсь вас и верю, когда вижу, что вы дело говорите, — сказал он. — Вас смущала резкость во мне, — я сдерживаюсь. Отыскал я старые манеры и скоро буду, как Тит Никоныч, шаркать
ножкой, кланяясь, и улыбаться. Не бранюсь, не ссорюсь, меня не слыхать. Пожалуй, скоро ко всенощной
пойду… Чего еще!
— А я, батюшка, не жалуюсь. И
слава Богу, что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого же, как я, старика — Андрея Пупыря — в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком; доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в
ножки кланялся.
— Схороню свою мордовку — тоже
пойду в училище, поклонюсь учителю в
ножки, чтобы взял меня. Выучусь — в садовники наймусь к архирею, а то к самому царю!..
Вот точное описание с натуры петушка курахтана, хотя описываемый далеко не так красив, как другие, но зато довольно редок по белизне своей гривы: нос длиною в полвершка, обыкновенного рогового цвета; глаза небольшие, темные; головка желтовато-серо-пестрая; с самого затылка начинается уже грива из белых, длинных и довольно твердых в основании перьев, которые лежат по бокам и по всей нижней части шеи до самой хлупи; на верхней же стороне шеи, отступя пальца на два от головы, уже
идут обыкновенные, серенькие коротенькие перья; вся хлупь по светло-желтоватому полю покрыта черными крупными пятнами и крапинами; спина серая с темно-коричневыми продольными пестринами, крылья сверху темные, а подбой их белый по краям и пепельный под плечными суставами; в коротеньком хвосте перышки разных цветов: белые с пятнышками, серые и светло-коричневые;
ножки светло-бланжевые.
Вы знаете, на какую
ножку немец хромает, знаете, что плохо у англичан и у французов, — и вам ваше жалкое знание в подспорье
идет, лень вашу постыдную, бездействие ваше гнусное оправдывает.
С Никитичем действительно торопливо семенила
ножками маленькая девочка с большими серыми глазами и серьезным не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее на одну руку и
шел с своею живою ношей как ни в чем не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич не остался за поворотом дороги.
— Ах, это вы, Николай Семеныч! — воскликнула она. — Послушайте, — прибавила она каким-то капризным тоном и болтая своей полуобутой
ножкой, —
пошлите, пожалуйста, мне Марфушу; я целый час кричу ее; она не
идет.
Может быть, он и тогда, при жизни мужа, уж думал:"Мерзавец этот Савка! какую штучку поддел! вон как она ходит! ишь! ишь! так по струнке и семенит
ножками!"И кто же знает, может быть, он этому Савке, другу своему, даже подсыпал чего-нибудь, чтоб поскорей завладеть этою маленькою женщиной, которая так охотно
пойдет за тем, кто первый возьмет ее за ручку, и потом всю жизнь будет семенить
ножками по струнке супружества!
— Прощайте! — сдержав улыбку, ответила мать. А проводив девочку, подошла к окну и, смеясь, смотрела, как по улице, часто семеня маленькими
ножками,
шел ее товарищ, свежий, как весенний цветок, и легкий, как бабочка.
Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и
ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть! «Посижу здесь и
пойду опять посмотреть на куколок, — подумал, мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, — совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. «Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!»
И тут-то этакую гадость гложешь и вдруг вздумаешь: эх, а дома у нас теперь в деревне к празднику уток, мол, и гусей щипят, свиней режут, щи с зашеиной варят жирные-прежирные, и отец Илья, наш священник, добрый-предобрый старичок, теперь скоро
пойдет он Христа славить, и с ним дьяки, попадьи и дьячихи
идут, и с семинаристами, и все навеселе, а сам отец Илья много пить не может: в господском доме ему дворецкий рюмочку поднесет; в конторе тоже управитель с нянькой вышлет попотчует, отец Илья и раскиснет и ползет к нам на дворню, совсем чуть
ножки волочит пьяненький: в первой с краю избе еще как-нибудь рюмочку прососет, а там уж более не может и все под ризой в бутылочку сливает.
Так я дожил до нового лета, и дитя мое подросло и стало дыбки стоять, но замечаю я, что у нее что-то
ножки колесом
идут.
Эта же краля как
пошла, так как фараон плывет — не колыхнется, а в самой, в змее, слышно, как и хрящ хрустит и из кости в кость мозжечок
идет, а станет, повыгнется, плечом ведет и бровь с носком
ножки на одну линию строит…
И Александр не бежал. В нем зашевелились все прежние мечты. Сердце стало биться усиленным тактом. В глазах его мерещились то талия, то
ножка, то локон Лизы, и жизнь опять немного просветлела. Дня три уж не Костяков звал его, а он сам тащил Костякова на рыбную ловлю. «Опять! опять прежнее! — говорил Александр, — но я тверд!» — и между тем торопливо
шел на речку.
— Синьора, я не ходил, я
послал Луизу, — раздался хриплый голос за дверью, — и в комнату, ковыляя на кривых
ножках, вошел маленький старичок в лиловом фраке с черными пуговицами, высоком белом галстухе, нанковых коротких панталонах и синих шерстяных чулках.
«Ну, у этого прелестного существа, кроме бодрого духа, и
ножки крепкие», — подумал он и в этом еще более убедился, когда Сусанна Николаевна на церковном погосте, с его виднеющимися повсюду черными деревянными крестами, посреди коих высились два белые мраморные мавзолея, стоявшие над могилами отца и матери Егора Егорыча, вдруг повернула и прямо по сумету подошла к этим мавзолеям и, перекрестившись, наклонилась перед ними до земли, а потом быстро
пошла к церкви, так что Сверстов едва успел ее опередить, чтобы отпереть церковную дверь, ключ от которой ему еще поутру принес отец Василий.
Скосив на нее черные глаза, Кострома рассказывает про охотника Калинина, седенького старичка с хитрыми глазами, человека дурной
славы, знакомого всей слободе. Он недавно помер, но его не зарыли в песке кладбища, а поставили гроб поверх земли, в стороне от других могил. Гроб — черный, на высоких
ножках, крышка его расписана белой краской, — изображены крест, копье, трость и две кости.
— Встаю я, судари мои, рано: сходил потихоньку умылся, потому что я у них, у Марфы Андревны, в
ножках за ширмой, на ковре спал, да и
пошел в церковь, чтоб у отца Алексея после утрени молебен отслужить.
— Хорош? Слушает, будто в ногу
идёт, да вдруг, когда не ждёшь, под
ножку тебя!
j’ai un pied qui r’mue», [Ах!
ножка у меня шевелится (фр.).] которая тогда только что
пошла в ход и которую мастерски выполняла m-lle Rivière.
Между тем как дело
шло на пульку, неутомимая Пелагея принесла на маленький столик поднос с графином и стаканчиками на
ножках, потом тарелку с селедками, пересыпанными луком. Селедки хотя и были нарублены поперек, но, впрочем, не лишены ни позвоночного столба, ни ребер, что им придавало особенную, очень приятную остроту. Игра кончилась мелким проигрышем и крупным ругательством между людьми, жившими вместе целый бостон. Медузин был в выигрыше, а следовательно, в самом лучшем расположении духа.
Вся эта немногосложная и ничтожная по содержанию сцена произошла на расстоянии каких-нибудь двух минут, но мне показалось, что это была сама вечность, что я уже не я, что все люди превратились в каких-то жалких букашек, что общая зала «Розы» ужасная мерзость, что со мной под руку
идет все прошедшее, настоящее и будущее, что пол под ногами немного колеблется, что пахнет какими-то удивительными духами, что
ножки Шуры отбивают пульс моего собственного сердца.
А маленькие
ножки все
шли вперед, к тому неизвестному будущему, которое должно было разлучить нас навсегда…
Иду я вдоль длинного забора по окраинной улице, поросшей зеленой травой. За забором строится новый дом. Шум, голоса… Из-под ворот вырывается собачонка… Как сейчас вижу: желтая, длинная, на коротеньких
ножках, дворняжка с неимоверно толстым хвостом в виде кренделя. Бросается на меня, лает. Я на нее махнул, а она вцепилась мне в ногу и не отпускает, рвет мои новые штаны. Я схватил ее за хвост и перебросил через забор…
— Гроза хорошая, ничего… — бормотал Пантелей. —
Слава богу…
Ножки маленько промякли от дождичка, оно и ничего… Слез, Егоргий? Ну,
иди в избу… Ничего…
Я делаю общие распоряжения, даю общие, справедливые пособия, завожу фермы, сберегательные кассы, мастерские; а она, с своей хорошенькой головкой, в простом белом платье, поднимая его над стройной
ножкой,
идет по грязи в крестьянскую школу, в лазарет, к несчастному мужику, по справедливости, не заслуживающему помощи, и везде утешает, помогает…
Старые что малые, хочется, чтобы пожалел кто, а старых-то никому не жалко. (Целует Серебрякова в плечо.)
Пойдем, батюшка, в постель…
Пойдем, светик… Я тебя липовым чаем напою,
ножки твои согрею… Богу за тебя помолюсь…
Прибежала я в ее комнату с Патрикеем Семеновичем почти зараз: он только что вошел и у дверей у порога стал, а она
идет от окна вся как плат бледная, я уже ясно вижу, что она, сердечная, все поняла. Подошла она молча к голубому помпадуру, что посередине комнаты стоял, толкнула его немножко
ножкою в сторону и села как раз супротив Патрикеева лица.
Вы вообразите себе какого-нибудь верного, по долгу, супруга, которому вдруг жена его разонравилась, ну, положим, хоть тем, что растолстела очень, и он все-таки
идет к ней, целует ее
ножку, ручку, а самого его в это время претит, тошнит; согласитесь, что подобное зрелище безнравственно даже!..
— Ну, ну!.. захандрил! Полно, братец,
пойдем!.. Вон, кажется, опять она… Точно так!.. видишь ли вот этот лиловый капотец?.. Ax, mon cher [мой дорогой (франц.).], как хороша!.. прелесть!.. Что за глаза!.. Какая-то приезжая из Москвы… А
ножка,
ножка!.. Да
пойдем скорее.
— Да, но все нехорошо!.. Потом муж приехал… ему тоже досталось; от него, по обыкновению,
пошли мольбы, просьбы о прощении, целование ручек,
ножек, уверения в любви — и я, дура, опять поверила.
Где бы ни была ты теперь, восхитительное дитя Васильевского острова, по какой бы далекой земле ни ступали нынче твои маленькие, слабые
ножки, какое бы солнце ни грело твое хрустальное тело — всюду я
шлю тебе мой душевный привет и мой поклон до земли.
Вон на пыльной дороге ряды перекрестных колей от тележных колес; по высокому рубежу куда-то спешит голубок и, беспрестанно путаясь
ножками в травке,
идет поневоле развалистым шагом: он тащит в клюве ветку и высоко закидывает головку, чтоб перекинуть свою ношу через высокие стебли; на вспаханном поле свищет овражек и, свистнув, тотчас же нырнет, а потом опять выскочит, сядет и утирается бархатной лапкой.
— Мама! мама!
ножки устали, ой, мама! — кричит ребенок, а мать
идет, будто не слыша его плача. Не то это с сердцов, не то с усталости, а может, с того и с другого.
Несчастная красавица открыла глаза и, не видя уже никого около своей постели, подозвала служанку и
послала ее за карлицею. Но в ту же минуту круглая, старая крошка как шарик подкатилась к ее кровати. Ласточка (так называлась карлица) во всю прыть коротеньких
ножек, вслед за Гаврилою Афанасьевичем и Ибрагимом, пустилась вверх по лестнице и притаилась за дверью, не изменяя любопытству, сродному прекрасному полу. Наташа, увидя ее, выслала служанку, и карлица села у кровати на скамеечку.
— Обновился майский день моего ангела, девятого числа мая; встаю я, судари мои, рано; вышел на цыпочках, потихоньку умылся, потому что я у них, у Марфы Андревны, в
ножках за ширмою, на ковре спал; оделся, да и
пошел в церковь.
Аксинья вбежала в кухню, где в это время была стирка. Стирала одна Липа, а кухарка
пошла на реку полоскать белье. От корыта и котла около плиты
шел пар, и в кухне было душно и тускло от тумана. На полу была еще куча немытого белья, и около него на скамье, задирая свои красные
ножки, лежал Никифор, так что если бы он упал, то не ушибся бы. Как раз, когда Аксинья вошла, Липа вынула из кучи ее сорочку и положила в корыто, и уже протянула руку к большому ковшу с кипятком, который стоял на столе…
Сначала пришел один; жена моя приобу'ла
ножки в новенькие башмачки. Этот один, впоследствии, привел другого; жена моя стянула платьице. Пришли еще три, жена вздела платочки из приданых, еще не надеванные. За этим и
пошло…
пошло…
И незнакомец
пошел за хозяином важно и неспешно, переставляя свои коротенькие
ножки, а когда взошел, то сел и, не снимая шляпы, сейчас же спросил...
— Вы разве не перепрыгнете? Я думала, что она высохла уже!.. — с негодованием, топая
ножкой, воскликнула Варенька. — Стороной
идти далеко… и потом оборвусь я там…
Я, как увидел его, тотчас сказал себе: «Эге! нет, голубчик, ты не в департамент
идешь, ты спешишь вон за тою, что бежит впереди, и глядишь на ее
ножки».
Пришла я домой, поставила самоварчик и к узелку: думаю, не подмок ли товар; а в узелке-то, как глянула, так и обмерла. Обмерла, я тебе говорю, совсем обмерла. Хочу взвесть голос, и никак не взведу; хочу
идти, и
ножки мои гнутся.
И каким молодцом
идет на своих тоненьких
ножках, и все выше и выше задувает высоким фальцетом...
Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее
ножки,
пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился едва живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка; и когда раз пришли на конюшню, то вместо его лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою.
Марья Васильевна. Вот ты меня никогда не понимаешь, а все напротив. Я говорю, что ты все непорядок делаешь, а мне его жалко больше тебя: как он первый раз за столом есть стал, так мне его жалко стало! Я ему и рубашек ночных
послала, и карпеток связать велела. Я хоть и глупа, но понимаю, что если он нашего сына учитель, так он в доме первый человек. Я ему ничего не жалею. Я говорю только, ты устрой все порядком. Вот сколько раз я просила столяра у стола
ножку починить…