Неточные совпадения
В один из таких дней двенадцатилетний сын Меннерса, Хин, заметив, что отцовская лодка бьется под мостками о сваи, ломая борта,
пошел и сказал
об этом
отцу.
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. —
Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать
об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.] не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, — сказал он, — коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, — не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
Что мог я извлечь и из этого? Тут было только беспокойство обо мне,
об моей материальной участи; сказывался
отец с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые каждый честный
отец должен бы
послать сына своего хоть на смерть, как древний Гораций своих сыновей за идею Рима?
Признаюсь, я именно подумал тогда, что он говорит
об отце и что он содрогается, как от позора, при мысли
пойти к
отцу и совершить с ним какое-нибудь насилие, а между тем он именно тогда как бы на что-то указывал на своей груди, так что, помню, у меня мелькнула именно тогда же какая-то мысль, что сердце совсем не в той стороне груди, а ниже, а он ударяет себя гораздо выше, вот тут, сейчас ниже шеи, и все указывает в это место.
Ивану
пошел всего двадцатый год, когда этот неожиданный удар — мы говорим о браке княжны, не
об ее смерти — над ним разразился; он не захотел остаться в теткином доме, где он из богатого наследника внезапно превратился в приживальщика; в Петербурге общество, в котором он вырос, перед ним закрылось; к службе с низких чинов, трудной и темной, он чувствовал отвращение (все это происходило в самом начале царствования императора Александра); пришлось ему, поневоле, вернуться в деревню, к
отцу.
По объявлении манифеста 26 августа
об амнистии декабристам
послал находившегося при нем чиновника М. С. Волконского в Сибирь для объявления свободы
отцу и другим декабристам, в том числе своему крестному — Пущину.]
О детях в последнем письме говорят, что недели через три обещают удовлетворительный ответ. Значит, нужна свадьба для того, чтоб дети были дома. Бедная власть, для которой эти цыпушки могут быть опасны. Бедный
отец, который на троне, не понимает их положения. Бедный Погодин и бедная Россия, которые называют его царем-отцом!.. [Речь
идет об «ура-патриотических» брошюрах М. П. Погодина.]
Отец улыбнулся и отвечал, что похоже на то; что он и прежде слыхал
об нем много нехорошего, но что он родня и любимец Михайлушки, а тетушка Прасковья Ивановна во всем Михайлушке верит; что он велел
послать к себе таких стариков из багровских, которые скажут ему всю правду, зная, что он их не выдаст, и что Миронычу было это невкусно.
Он добрый, ты должен любить его…» Я отвечал, что люблю и, пожалуй, сейчас опять
пойду к нему; но мать возразила, что этого не нужно, и просила
отца сейчас
пойти к дедушке и посидеть у него: ей хотелось знать, что он станет говорить обо мне и
об сестрице.
— С Саловым ужасная вещь случилась; он там обыгрывал какого-то молодого купчика и научил его, чтобы он фальшивый вексель составил от
отца; тот составил. Салов
пошел продавать его, а на бирже уж было заявлено
об этой фальши, так что их теперь обоих взяли в часть; но, вероятно, как прибавляет Марьеновский, и в острог скоро переведут.
Пошли наши по домам; стал и я собираться. Собираюсь, да и думаю:"Господи! что, если летошняя дурость опять ко мне пристанет?"И тут же дал себе зарок, коли будет надо мной такая пагуба —
идти в леса к старцам душу спасать. Я было и зимой
об этом подумывал, да все отца-матери будто жалко.
Муж у нее — человек легкомысленный и пьяненький (Арина Петровна охотно говорит
об себе, что она — ни вдова, ни мужняя жена); дети частью служат в Петербурге, частью —
пошли в
отца и, в качестве «постылых», не допускаются ни до каких семейных дел.
Я знал то, что было высказано
об этом предмете у
отцов церкви — Оригена, Тертуллиана и других, — знал и о том, что существовали и существуют некоторые, так называемые, секты менонитов, гернгутеров, квакеров, которые не допускают для христианина употребления оружия и не
идут в военную службу; но что было сделано этими, так называемыми, сектами для разъяснения этого вопроса, было мне мало известно.
— Да, конечно, Фома Фомич; но теперь из-за меня
идет дело, потому что они то же говорят, что и вы, ту же бессмыслицу; тоже подозревают, что он влюблен в меня. А так как я бедная, ничтожная, а так как замарать меня ничего не стоит, а они хотят женить его на другой, так вот и требуют, чтоб он меня выгнал домой, к
отцу, для безопасности. А ему когда скажут про это, то он тотчас же из себя выходит; даже Фому Фомича разорвать готов. Вон они теперь и кричат
об этом; уж я предчувствую, что
об этом.
— Легкое место вымолвить,
отец Крискент, как от нас все старые-то знакомые отшатились! Савины, Колобовы, Пятов, Пазухины… И чего, кажется, делить? Будто Гордей-то Евстратыч действительно немножко погордился перед сватовьями, ну, с этого и
пошло… А теперь сваты-то слышать
об нас не хотят.
Когда мать моя бывала чем-нибудь занята и я мешал ей своими вопросами и докуками, или когда она бывала нездорова, то обыкновенно
посылала меня к
отцу, прибавляя: «Поговори с ним
об зайчиках», — и у нас с
отцом начинались бесконечные разговоры.
Ольга.
Отец умер ровно год назад, как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина. Было очень холодно, тогда
шел снег. Мне казалось, я не переживу, ты лежала в обмороке, как мертвая. Но вот прошел год, и мы вспоминаем
об этом легко, ты уже в белом платье, лицо твое сияет…
Потом, когда уставщик коммуны однажды неосторожно оскорбил эту девушку, явясь в ее комнату в костюме, в котором та не привыкла видеть мужчин, живучи в доме своего
отца, — она заподозрила, что в коммуне
идет дело не
об усиленном труде сообща, и, восстав против нравов коммуны, не захотела более жить в ней.
Мы со Ксеньей
Об этом долго толковали; горько
Казалося и непонятно нам,
Что ты,
отец, который столько раз
Нам говорил: я лишь дела караю,
Но ни во чью не вмешиваюсь мысль, —
Что начал ты доискиваться мыслей,
Что ты за мысль, за слово
посылаешьЛюдей на казнь!
Отец продал ее за пароход, мать любила, но сама же уговаривала
идти за старика, что хочет их всех осчастливить; брат… да что и поминать его, сам он был у
отца забитый сын, а теперь, разбогатев от вырученного за счастье сестры парохода, живет себе припеваючи в своей Казани, и нет
об нем ни слуху ни духу.
Юлия. Не ошибайтесь. Речь
идет об моей сестре. Кроткое, невинное существо, и так же мало заботится
об нас, как мы с вами
об их. Брат,
отец, мать — вот кто ей наполняют душу. Здесь, например, давно ли мы остановились, и то неохотно, она уже отыскала какого-то безгласного, разбитого параличом, дряхлого старика, всеми брошенного, ухаживает за ним, бережет его и благословляет случай, который задержал нас здесь, подавая ей добро творить, между тем как мы с вами от этого случая готовы лопнуть с досады.
Будучи перевенчан с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного
отца хлопотал
об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа
послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
— Нет, — отвечает, — мы
об этом не говорили, потому что я спешил исполнить ваше поручение и вернулся один, а его оставил у своих и вот имею честь представить от него рапорт о болезни, так как он захворал, и мы
послали дать знать его
отцу и матери.
В коротких словах передал ему Терентьич
об отданном молодым князем страшном приказании и со слезами на глазах просил
отца Николая сейчас же
пойти вразумить его сиятельство не готовить себе и своему роду погибель.
— Ты слыл года два сыном Кропотова; потом мнимый
отец уступил тебя князю Василию с тем, чтобы никто
об этом не знал; ты рос богатырски: тебе придали с лишком два года. Человека два тайно проведали все это и под клятвою рассказали за тайну Нарышкиным; ложь
пошла за истину. Сами Нарышкины, по любви к Кропотову, выдавали тебя за сироту, издалека вывезенного; а всего этого мы и домогались.
Крестный
отец мальчика, одинокий старик-помещик, сосед по имению Дарьи Васильевны, так привязался к мальчику, что когда ему
пошел седьмой год, подал на высочайшее имя прошение
об усыновлении сироты, сына дворовой девушки Акулины Птицыной Владимира, по крестному
отцу Андреева.
Гориславская. Да, пишите, Гориславская — дочь еврея Соломона. Куда
идти, кровопийцы? где еще объявлять
об этом? В полиции, в суде, на площади, в храме что ли? Везде, всенародно огласить?
Пойду с ними рука
об руку и везде, кому нужно знать, скажу: вот этот старик, еврей, мой
отец, эти две девочки — мои сестры! Довольны ли вы?
P. S. И над здешним краем поднимаются грозовые тучи. Я действую и устраиваю отводы. Хочу доказать, что если польки способны на патриотические подвиги, так и русские женщины сумеют действовать за дело своего отечества.
Посылаю отцу твоему на небо сердечное спасибо за присылку ко мне доверенного человека. Он дал мне руководящую нить. Не стану более писать
об этом, приедешь, все узнаешь, может быть, и сама поможешь мне».
— Таким образом я жила. Как часто вспоминала я о высоком доме, как часто я оплакивала
отца моего ребенка. Это знают моя грудь да подушка. Однажды от проезжих я случайно узнала, что по делу
об убийстве на заимке Толстых арестован и
пошел в тюрьму Егор Никифоров. Я поняла все. Чтобы не выдать настоящего убийцу, Егор принял на себя вину, чтобы спасти моего
отца, его благодетеля, он обрекал себя на каторгу…
—
Отец знает
об этом, он позволил мне
пойти проститься, а потом…
—
Иду, куда хотите, — сказал он с твердостью, —
об одном только умоляю именем
отца вашего, вашей матери, убейте меня скорей, только не мучьте.