Неточные совпадения
Воспламенившись, Катерина Ивановна немедленно распространилась
о всех подробностях будущего прекрасного и спокойного житья-бытья в Т…; об учителях гимназии, которых она пригласит для уроков в свой пансион; об одном почтенном старичке,
французе Манго, который учил по-французски еще самое Катерину Ивановну в институте и который еще и теперь доживает свой век в Т… и, наверно,
пойдет к ней за самую сходную плату.
Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего
француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть
о Мишиной смерти и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор
шел о его храбрости, спокойно сидел на своем месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.
— Постой! это другой вопрос, правильно или неправильно поступали
французы. Речь
идет о том, имеет ли
француз настолько сознательное представление об отечестве, чтобы сожалеть об утрате его, или не имеет его? Ты говоришь, что у
французов, вместо жизни духа — один канкан; но неужели они с одним канканом прошли через всю Европу? неужели с одним канканом они офранцузили Эльзас и Лотарингию до такой степени, что провинции эти никакого другого отечества, кроме Франции, не хотят знать?
В девять с Кафернаумского
шел уже проливной дождь; в десять учитель географии, разговаривая с учителем французского языка
о кончине его супруги, помер со смеху и не мог никак понять, что, собственно, смешного было в кончине этой почтенной женщины, — но всего замечательнее то, что и
француз, неутешный вдовец, глядя на него, расхохотался, несмотря на то, что он употреблял одно виноградное.
В России почти нет воспитания, но воспитателей находят очень легко, а в те года,
о которых
идет моя речь, получали их, пожалуй, еще легче: небогатые родители брали к своим детям или плоховатых немцев, или своих русских из семинаристов, а люди более достаточные держали
французов или швейцарцев. Последние более одобрялись, и действительно были несколько лучше.
Он взял за руку
француза и, отойдя к окну, сказал ему вполголоса несколько слов. На лице офицера не заметно было ни малейшей перемены; можно было подумать, что он разговаривает с знакомым человеком
о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского образа войны, его беспокойный, хотя гордый и решительный вид — все доказывало, что дело
идет о назначении места и времени для объяснения, в котором красноречивые фразы и логика ни к чему не служат.
Бывало, обыкновенно
французы переговорят всех, и тут-то
пойдут россказни
о большой армии,
о победах Наполеона,
о пожаре московском.
— C'est une folle! [Это сумасшедшая! (франц.)] — сказала Лидина. — Представьте себе, я сейчас получила письмо из Москвы от кузины; она пишет ко мне, что говорят
о войне с
французами. И как вы думаете? ей пришло в голову, что вы
пойдете опять в военную службу. Успокойте ее, бога ради!
Сын. В случае голода, осмеливаюсь думать, что и природный
француз унизил бы себя кушать наши сухари… Матушка, когда вы говорите
о чем-нибудь русском, тогда желал бы я от вас быть на сто миль французских, а особливо когда дело
идет до моей женитьбы.
По лесу, бывало,
идем пешком; бабушка мне рассказывает
о двенадцатом годе,
о можайских дворянах,
о своем побеге из Москвы,
о том, как гордо подходили
французы, и
о том, как потом безжалостно морозили и били
французов.
Француз последовал за мной. Мы вышли на Гороховую, и,
о ужас, перед глазами моими замелькали вывески разных Шульцев, Миллеров, Мейеров, Марксов. Я зажмурился и храбро
шел вперед, но вдруг наткнулся на кого-то.
Возвратившись домой в замок Кейстута, государь немедленно
послал за статс-секретарем Шишковым и приказал тотчас же написать приказ по войскам и рескрипт фельдмаршалу князю Салтыкову, требуя непременно, чтобы в последнем были помещены слова
о том, что он не положит оружия до тех пор, пока хотя один вооруженный
француз останется на русской земле.
Между тем еще утром 23-го числа к становому прибыл в Шклов крестьянин из окрестности Черноручья с известием, что он встретил пробиравшуюся в лес толпу вооруженных людей, которые расспросив его
о дороге к Макарову Кругу, прибавили: «Мы, поляки и
французы, забрали Петербург и Варшаву, и теперь
идем забирать Могилёв».
Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи
послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова
о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный
француз останется на русской земле.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет
о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche», [рыцарь без страха и упрека,] как он сам называл себя, и охотник до разговора c
французами,
посылал парламентеров, требуя сдачи, терял время и делал не то, чтò ему приказывали.
Опять Дохтурова
посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с
французами, и в то место, с которого очевидно уже начинается погибель
французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но
о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это-то умолчание
о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
В 12-м и 13-м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска
славы — полной победы над
французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение
о неудовлетворительности результатов Красненских сражений.]
Со времени известия
о выходе
французов из Москвы и до конца кампании, вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властию, хитростию, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров
идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всею армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию
французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал
славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех
французов из Москвы, то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с
французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи
о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.
Кто говорил
о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты
французы; кто говорил напротив, что всё русское войско уничтожено; кто говорил
о Московском ополчении, которое
пойдет, с духовенством впереди, на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не велено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п. и т. п.