Неточные совпадения
Еду я все еще
по пустыне и долго буду ехать: дни, недели, почти месяцы. Это не поездка, не путешествие, это особая жизнь: так длинен этот путь, так однообразно тянутся дни за днями, мелькают станции за станциями, стелются бесконечные снежные поля,
идут по сторонам Лены высокие горы с красивым лиственничным лесом.
(Стоит около двери.) Хожу я, душечка, цельный день
по хозяйству и все мечтаю. Выдать бы тебя за богатого человека, и я бы тогда была покойной,
пошла бы себе в
пустынь, потом в Киев… в Москву, и так бы все ходила
по святым местам… Ходила бы и ходила. Благолепие!..
Прекрасная мати
пустыня!
От суетного мира прими мя…
Любезная, не изжени мя
Пойду по лесам,
по болотам,
Пойду по горам,
по вертепам,
Поставлю в тебе малу хижу,
Полезная в ней аз увижу.
Потщился к тебе убежати,
Владыку Христа подражати.
В той половине, где некогда останавливался страшный барин, висели картины в золотых рамах, показавшиеся мне чудесными; особенно одна картина, представлявшая какого-то воина в
шлеме, в латах, с копьем в руке, едущего верхом
по песчаной
пустыне.
Доложу вам так: овый
идет в
пустыню, чтоб плоть свою соблюсти: работать ему не желается, подати платить неохота — он и бежит в
пустыню; овый
идет в
пустыню по злокозненному своему разуму, чтобы ему, примерно, не богу молиться, а кляузничать, да стадо Христово в соблазн вводить.
Хорошо тоже весной у нас бывает. В городах или деревнях даже
по дорогам грязь и навоз везде, а в
пустыне снег от пригреву только пуще сверкать начнет. А потом
пойдут по-под снегом ручьи; снаружи ничего не видно, однако кругом тебя все журчит… И речка у нас тут Ворчан была — такая быстрая, веселая речка. Никуда от этих радостей идти-то и не хочется.
Маша. Все равно… Приду вечером. Прощай, моя хорошая… (Целует Ирину.) Желаю тебе еще раз, будь здорова, будь счастлива. В прежнее время, когда был жив отец, к нам на именины приходило всякий раз
по тридцать — сорок офицеров, было шумно, а сегодня только полтора человека и тихо, как в
пустыне… Я уйду… Сегодня я в мерехлюндии, невесело мне, и ты не слушай меня. (Смеясь сквозь слезы.) После поговорим, а пока прощай, моя милая,
пойду куда-нибудь.
Какая
пустыня. Ни звука, ни шороха. Сумерек еще нет, но они где-то притаились и ползут
по болотцам,
по кочкам, меж пней…
Идут,
идут к Левковской больнице… И я ползу, опираясь на палку (сказать
по правде, я несколько ослабел в последнее время).
Но вот она. За нею следом
По степи юноша спешит;
Цыгану вовсе он неведом.
«Отец мой, — дева говорит, —
Веду я гостя: за курганом
Его в
пустыне я нашла
И в табор на ночь зазвала.
Он хочет быть, как мы, цыганом;
Его преследует закон,
Но я ему подругой буду.
Его зовут Алеко; он
Готов
идти за мною всюду».
— В Дьякове, голова, была у меня главная притона, слышь, — начал Петр, — день-то деньской, вестимо, на работе, так ночью, братец ты мой,
по этой хрюминской
пустыне и лупишь. Теперь, голова, днем
идешь, так боишься, чтобы на зверя не наскочить, а в те поры ни страху, ни устали!
Запустело место, где Софонтий боролся с соседними онуфрианами, чтившими за свято богоборные письма Аввакума о Пресвятой Троице. Запустело место, где Софонтий отстоял самостоятельность Керженца, не покоряясь зарубежной Ветке… Процвела во дни Софонтия
пустыня, им насажденная, и не дожил он до грозного дня, когда,
по повелению Питирима, капитан Ржевский
послал из Нижнего рассыльщиков
по бревнам разнести и часовни и кельи обительские…
— Да где они, где? — с жаром возразила Манефа. — Укажи, назови хоть одного. Нынче, друг мой Василий Борисыч, ревностных-то
по бозе людей мало — шатость
по народу
пошла… Не Богу, мамоне всяк больше служит, не о душе, о кармане больше радеют… Воистину, как древле Израиль в Синайской
пустыне — «Сотвориша тельца из злата литого и рекоша: сей есть Бог».
Но где ж оно, где это малое стадо? В каких
пустынях, в каких вертепах и пропастях земных сияет сие невидимое чуждым людям светило? Не знает Герасим, где оно, но к нему стремятся все помыслы молодого отшельника, и он, нося в сердце надежду быть причтенным когда-нибудь к этому малому стаду,
пошел искать его
по белу свету.
И
шел Ермий
по безлюдной, знойной
пустыне очень долго и во весь переход ни разу никого не встретил, а потому и не имел причины стыдиться своей наготы; приближаясь же к Дамаску, он нашел в песках выветрившийся сухой труп и возле него ветхую «козью милоть», какие носили тогда иноки, жившие в общежитиях. Ермий засыпал песком кости, а козью милоть надел на свои плечи и обрадовался, увидев в этом особое о нем промышление.
Мы
пойдем с ней вдвоем
по обширной
пустыне, опаляемые солнцем, счастливые, свободные.