Неточные совпадения
Давно пора бы каждому
Вернуть
своей дорогою —
Они рядком
идут!
«Ну, всё кончено, и
слава Богу!» была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою
дорогу в вагоне. Она села на
свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «
Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и
пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
Левин
шел большими шагами по большой
дороге, прислушиваясь не столько к
своим мыслям (он не мог еще разобрать их), сколько к душевному состоянию, прежде никогда им не испытанному.
«Да, я должен был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не
шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но оно
идет, и
идет только там, где рабочий действует сообразно с
своими привычками, как у старика на половине
дороги.
Мы
пошли в девичью; в коридоре попался нам на
дороге дурачок Аким, который всегда забавлял нас
своими гримасами; но в эту минуту не только он мне не казался смешным, но ничто так больно не поразило меня, как вид его бессмысленно-равнодушного лица.
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению
своему,
шел, не замечая
дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих.
— Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь…
свою (это все равно!) Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна, сойдешь с ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе
идти, по одной
дороге!
Пойдем!
Кабанова. Ну, ты не очень горло-то распускай! Ты найди подешевле меня! А я тебе
дорога! Ступай
своей дорогой, куда
шел.
Пойдем, Феклуша, домой. (Встает.)
Самгины
пошли к Омону, чтоб посмотреть дебют Алины Телепневой; она недавно возвратилась из-за границы, где, выступая в Париже и Вене, увеличила
свою славу дорогой и безумствующей женщины анекдотами, которые вызывали возмущение знатоков и любителей морали.
— В
своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась, говоря: — Так — осталась от него кучка тряпок? А был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос
посылал на них в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее. Теперь она — самая
дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел
идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город.
Дорогой на станцию, по трудной, песчаной
дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень
свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Он легко, к
своему удивлению, встал на ноги, пошатываясь, держась за стены,
пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему
дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете на диване; пред ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
— Вы, барин, идите-ка
своей дорогой, вам тут делать нечего. А вы — что? — спросил он Самгина, измеряя его взглядом голубоватых глаз. — Магазин не торгует, уходите.
Пользуясь восторженным полетом молодой мечты, он в чтение поэтов вставлял другие цели, кроме наслаждения, строже указывал в дали пути
своей и его жизни и увлекал в будущее. Оба волновались, плакали, давали друг другу торжественные обещания
идти разумною и светлою
дорогою.
Останови он тогда внимание на ней, он бы сообразил, что она
идет почти одна
своей дорогой, оберегаемая поверхностным надзором тетки от крайностей, но что не тяготеют над ней, многочисленной опекой, авторитеты семи нянек, бабушек, теток с преданиями рода, фамилии, сословия, устаревших нравов, обычаев, сентенций; что не ведут ее насильно по избитой дорожке, что она
идет по новой тропе, по которой ей приходилось пробивать
свою колею собственным умом, взглядом, чувством.
Свершилась казнь. Народ беспечный
Идет, рассыпавшись, домой
И про
свои работы вечны
Уже толкует меж собой.
Пустеет поле понемногу.
Тогда чрез пеструю
дорогуПеребежали две жены.
Утомлены, запылены,
Они, казалось, к месту казни
Спешили, полные боязни.
«Уж поздно», — кто-то им сказал
И в поле перстом указал.
Там роковой намост ломали,
Молился в черных ризах поп,
И на телегу подымали
Два казака дубовый гроб.
Только кто с ней поговорит, поглядит на нее, а она на него, даже кто просто встретит ее, тот поворотит с
своей дороги и
пойдет за ней.
Одевшись, сложив руки на руки, украшенные на этот раз старыми,
дорогими перстнями, торжественной поступью вошла она в гостиную и, обрадовавшись, что увидела любимое лицо доброй гостьи, чуть не испортила
своей важности, но тотчас оправилась и стала серьезна. Та тоже обрадовалась и проворно встала со стула и
пошла ей навстречу.
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и
идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается на старое, вопреки
своему разуму, — вывести, если можно, и ее на другую
дорогу.
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь
послала было Егорку верхом на большую
дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в город — узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в
свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
Дорога пошла в гору. Жарко. Мы сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и других плотных материй, просто невозможны в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что ветер с моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего в 26-м градусе широты лежат эти благословенные острова. Как не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с
своей стороны.
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну
пошел свое! Хагивари и Саброски начали делать нам знаки, показывая на бумагу, что вот какое чудо случилось: только заговорили о ней, и она и пришла! Тут уже никто не выдержал, и они сами, и все мы стали смеяться. Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама к обоим губернаторам о том, что едут полномочные, но кто именно, когда они едут, выехали ли, в
дороге ли — об этом ни слова.
Погода переменилась.
Шел клочьями спорый снег и уже засыпал
дорогу, и крышу, и деревья сада, и подъезд, и верх пролетки, и спину лошади. У англичанина был
свой экипаж, и Нехлюдов велел кучеру англичанина ехать в острог, сел один в
свою пролетку и с тяжелым чувством исполнения неприятного долга поехал за ним в мягкой, трудно катившейся по снегу пролетке.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало
своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по
дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову
шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
Разумеется, он все-таки ругал себя всю
дорогу за то, что
идет к этой даме, но «доведу, доведу до конца!» — повторял он в десятый раз, скрежеща зубами, и исполнил
свое намерение — довел.
Ватага, конечно, расхохоталась над неожиданным мнением; какой-то один из ватаги даже начал подстрекать Федора Павловича, но остальные принялись плевать еще пуще, хотя все еще с чрезмерною веселостью, и наконец
пошли все прочь
своею дорогой.
С полчаса посидел я у огня. Беспокойство мое исчезло. Я
пошел в палатку, завернулся в одеяло, уснул, а утром проснулся лишь тогда, когда все уже собирались в
дорогу. Солнце только что поднялось из-за горизонта и
посылало лучи
свои к вершинам гор.
Он поднял ружье и стал целиться, но в это время тигр перестал реветь и шагом
пошел на увал в кусты. Надо было воздержаться от выстрела, но Дерсу не сделал этого. В тот момент, когда тигр был уже на вершине увала, Дерсу спустил курок. Тигр бросился в заросли. После этого Дерсу продолжал
свой путь. Дня через четыре ему случилось возвращаться той же
дорогой. Проходя около увала, он увидел на дереве трех ворон, из которых одна чистила нос о ветку.
Кончив
свое дело, рабочие закурили трубки и, разобрав инструменты,
пошли на станцию вслед за приставом. Я сел на землю около
дороги и долго думал об усопшем друге.
— Да! (Он почесал
свой загорелый затылок.) Ну, ты, тово, ступай, — заговорил он вдруг, беспорядочно размахивая руками, — во… вот, как мимо леска
пойдешь, вот как
пойдешь — тут те и будет
дорога; ты ее-то брось, дорогу-то, да все направо забирай, все забирай, все забирай, все забирай… Ну, там те и будет Ананьево. А то и в Ситовку пройдешь.
В
свою очередь Чертопханов медленно выбрался из оврага, достиг опушки и поплелся по
дороге домой. Он был недоволен собою; тяжесть, которую он чувствовал в голове, в сердце, распространилась по всем членам; он
шел сердитый, темный, неудовлетворенный, голодный, словно кто обидел его, отнял у него добычу, пищу…
От деревни Кокшаровки
дорога идет правым берегом Улахе, и только в одном месте, где река подмывает утесы, она удаляется в горы, но вскоре опять выходит в долину. Река Фудзин имеет направление течения широтное, но в низовьях постепенно заворачивает к северу и сливается с Улахе на 2 км ниже левого края
своей долины.
Через час Туртыгин возвратился и доложил мне, что в 2 км от нашего табора у подножия скалистой сопки он нашел бивак какого-то охотника. Этот человек расспрашивал его, кто мы такие, куда
идем, давно ли мы в
дороге, и когда узнал мою фамилию, то стал спешно собирать
свою котомку. Это известие меня взволновало.
15 августа, в 9 часов утра, оба наши отряда разделились и
пошли каждый
своей дорогой.
Этикет требовал, чтобы гости первыми нарушили молчание. Дерсу знал это и потому спросил его о
дороге и о глубине выпавшего снега. Разговор завязался. Узнав, кто мы и откуда
идем, удэгеец сказал, что ему известно было, что мы должны спуститься по Иману, — об этом он услыхал от
своих сородичей, живущих ниже по реке, — и что там, внизу, нас давно уже ожидают. Это известие очень меня удивило.
Предоставив им заниматься
своим делом, я
пошел побродить по тайге. Опасаясь заблудиться, я направился по течению воды, с тем чтобы назад вернуться по тому же ручью. Когда я возвратился на женьшеневую плантацию, китайцы уже окончили
свою работу и ждали меня. К фанзе мы подошли с другой стороны, из чего я заключил, что назад мы
шли другой
дорогой.
Подкрепив
свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша
дорога стала подыматься куда-то в гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы
шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во-вторых, она
шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и
идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем
свою дорогу.
Всю
дорогу мы
шли молча. У каждого из нас были
свои думы,
свои воспоминания. Жаль мне было, что я не увидел тигра. Эту мысль я вслух высказал
своему спутнику.
Выехав на
свою дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская уже дама, следовательно, Жюли не считала нужным сдерживаться; сначала она говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и
пошла, и
пошла; Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего не замечала...
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по
дороге к Невскому, сказала, что
идет вместе с нею, Верочка вернулась в
свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо скажет матери — ведь драться на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Если роды кончатся хорошо, все
пойдет на пользу; но мы не должны забывать, что по
дороге может умереть ребенок или мать, а может, и оба, и тогда — ну, тогда история с
своим мормонизмом начнет новую беременность…
Разумеется, он не был счастлив, всегда настороже, всем недовольный, он видел с стесненным сердцем неприязненные чувства, вызванные им у всех домашних; он видел, как улыбка пропадала с лица, как останавливалась речь, когда он входил; он говорил об этом с насмешкой, с досадой, но не делал ни одной уступки и
шел с величайшей настойчивостью
своей дорогой.
Поплелись наши страдальцы кой-как; кормилица-крестьянка, кормившая кого-то из детей во время болезни матери, принесла
свои деньги, кой-как сколоченные ею, им на
дорогу, прося только, чтобы и ее взяли; ямщики провезли их до русской границы за бесценок или даром; часть семьи
шла, другая ехала, молодежь сменялась, так они перешли дальний зимний путь от Уральского хребта до Москвы.
Человек, который
шел гулять в Сокольники,
шел для того, чтоб отдаваться пантеистическому чувству
своего единства с космосом; и если ему попадался по
дороге какой-нибудь солдат под хмельком или баба, вступавшая в разговор, философ не просто говорил с ними, но определял субстанцию народную в ее непосредственном и случайном явлении.
— Встанут с утра, да только о том и думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера по хозяйству распоряжение сделал, —
пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что по
дороге идет Захар Захарыч —
свой ли, не
свой ли, — во все лопатки прочь бегут!
— Дай бог, — сказал голова, выразив на лице
своем что-то подобное улыбке. — Теперь еще,
слава богу, винниц развелось немного. А вот в старое время, когда провожал я царицу по Переяславской
дороге, еще покойный Безбородько… [Безбородко — секретарь Екатерины II, в качестве министра иностранных дел сопровождал ее во время поездки в Крым.]
Моющийся сдавал платье в раздевальню, получал жестяной номерок на веревочке, иногда надевал его на шею или привязывал к руке, а то просто нацеплял на ручку шайки и
шел мыться и париться. Вор, выследив в раздевальне, ухитрялся подменить его номерок
своим, быстро выходил, получал платье и исчезал с ним. Моющийся вместо
дорогой одежды получал рвань и опорки.
Если случайно я или младший брат попадались ему при этом на
дороге, — он сгребал попавшегося в
свои медвежьи лапы, тискал, мял, сплющивал нос, хлопал по ушам и, наконец, повернув к себе спиной, пускал в пространство ловким ударом колена пониже спины, затем неторопливо
шел дальше.
Эти «заставы», теперь, кажется, исчезнувшие повсеместно, составляли в то время характерную особенность шоссейных
дорог, а характерную особенность самих застав составляли шоссейные инвалиды николаевской службы, доживавшие здесь
свои более или менее злополучные дни… Характерными чертами инвалидов являлись: вечно — дремотное состояние и ленивая неповоротливость движений, отмеченная еще Пушкиным в известном стихотворении, в котором поэт гадает о том, какой конец
пошлет ему судьба...
Идти суровой
дорогой борьбы без надежды на награду в будущей жизни, без опоры в высшей силе, без утешения… с гордой уверенностью в
своей правоте…