Неточные совпадения
Мелко шагали мальчики и девочки в однообразных пепельно-серых костюмах, должно быть сиротский приют,
шли почтальоны, носильщики
с вокзала, сиделки какой-то больницы, чиновники таможни, солдаты без оружия, и чем дальше двигалась толпа, тем очевиднее было, что в ее хвосте уже действовало начало, организующее стихию.
С полной очевидностью оно выявилось в отряде конной полиции.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно
шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на
вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем
с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Вечером он
пошел к Гогиным, не нравилось ему бывать в этом доме, где, точно на
вокзале, всегда толпились разнообразные люди. Дверь ему открыл встрепанный Алексей
с карандашом за ухом и какими-то бумагами в кармане.
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина
с вокзала в город; люди на улицах, тоже толстенькие и немые,
шли навстречу друг другу спешной зимней походкой; дома, придавленные пуховиками снега, связанные заборами, прочно смерзлись, стояли крепко; на заборах,
с розовых афиш, лезли в глаза черные слова: «Горе от ума», — белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.
Печь дышала в спину Клима Ивановича, окутывая его сухим и вкусным теплом, тепло настраивало дремотно, умиротворяло, примиряя
с необходимостью остаться среди этих людей, возбуждало какие-то быстрые, скользкие мысли.
Идти на
вокзал по колено в снегу, под толчками ветра — не хотелось, а на
вокзале можно бы ночевать у кого-нибудь из служащих.
Внизу в большой комнате они толпились, точно на
вокзале, плотной массой
шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а среди бутылок, над маленькой дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот,
с золотым виноградом, в нем — темноликая икона; пред иконой, в хрустальной лампаде, трепетал огонек, и это придавало буфету странное сходство
с иконостасом часовни.
Но, взглянув на часы, он увидал, что теперь уже некогда, и надо торопиться, чтобы не опоздать к выходу партии. Второпях собравшись и
послав с вещами швейцара и Тараса, мужа Федосьи, который ехал
с ним, прямо на
вокзал, Нехлюдов взял первого попавшегося извозчика и поехал в острог. Арестантский поезд
шел за два часа до почтового, на котором ехал Нехлюдов, и потому он совсем рассчитался в своих номерах, не намереваясь более возвращаться.
Партия, в которой
шла Маслова, отправлялась
с вокзала в 3 часа, и потому, чтобы видеть выход партии из острога и
с ней вместе дойти до
вокзала железной дороги, Нехлюдов намеревался приехать в острог раньше 12-ти.
Счастливое лето
шло в Гапсале быстро; в
вокзале показался статный итальянский граф, засматривающийся на жгучую красоту гречанки; толстоносый Иоська становился ей все противнее и противнее, и в одно прекрасное утро гречанка исчезла вместе
с значительным еще остатком украденной в откупе кассы, а
с этого же дня никто более не встречал в Гапсале и итальянского графа — поехали в тот край, где апельсины зреют и яворы шумят.
Камердинер поехал
с вещами в купе, а я
пошел пешком
с Курского к Николаевскому
вокзалу.
А сегодня хожу по
вокзалу, готовых у меня никого нет, смотрю — она
идёт с чемоданчиком…
Увы, все
вокзалы, ведущие на север и восток, были оцеплены густейшим слоем пехоты, и громадные грузовики, колыша и бренча цепями, доверху нагруженные ящиками, поверх которых сидели армейцы в остроконечных
шлемах, ощетинившиеся во все стороны штыками, увозили запасы золотых монет из подвалов Народного комиссариата финансов и громадные ящики
с надписью: «Осторожно.
И, досадуя, что он не объяснился еще
с Манюсей и что ему не
с кем теперь поговорить о своей любви, он
пошел к себе в кабинет и лег на диван. В кабинете было темно и тихо. Лежа и глядя в потемки, Никитин стал почему-то думать о том, как через два или три года он поедет зачем-нибудь в Петербург, как Манюся будет провожать его на
вокзал и плакать; в Петербурге он получит от нее длинное письмо, в котором она будет умолять его скорее вернуться домой. И он напишет ей… Свое письмо начнет так: «Милая моя крыса…»
Еще утром, на
вокзале, ему бросилась в глаза афиша
с очень крупными буквами:
шла в первый раз «Гейша». Он вспомнил об этом и поехал в театр.
Вокзал с его разноголосою сутолкою, грохотом приходящих поездов, свистками паровозов, то густыми и сердитыми, как голос Осипа Абрамовича, то визгливыми и тоненькими, как голос его больной жены, торопливыми пассажирами, которые все
идут и
идут, точно им и конца нету, — впервые предстал перед оторопелыми глазами Петьки и наполнил его чувством возбужденности и нетерпения.
Вероятно,
с вокзала он
шел пешком и только местами ехал на конке, потому что коротенькое потертое пальто его было мокро, а брюки внизу забрызганы и стояли коробом от воды и грязи.
— В городе до
вокзала не
пойдешь пешком, извозчик нужен, потом-с билет стоит сорок две копейки… газетку дорогой купишь, рюмку водки по слабости выпьешь.
— Прощайте, господа, я
пойду на
вокзал. Поеду
с ночным поездом: не стоит ждать до завтра!
Однажды зашел я на
вокзал, когда уходил эшелон. Было много публики, были представители от города. Начальник дивизии напутствовал уходящих речью; он говорил, что прежде всего нужно почитать бога, что мы
с богом начали войну,
с богом ее и кончим. Раздался звонок,
пошло прощание. В воздухе стояли плач и вой женщин. Пьяные солдаты размещались в вагонах, публика совала отъезжающим деньги, мыло, папиросы.
Балбинский взял на руки большую корзину и
с тоской взглянул на окно… На четвертой станции жена
послала его в
вокзал за горячей водой, и тут около буфета он встретился со своим приятелем, товарищем председателя Плинского окружного суда Фляжкиным, уговорившимся вместе
с ним ехать за границу.
Мы укладывались спать в нашем сарайчике. Из штаба принесли приказ: завтра на заре
идти на станцию Каюань, в тридцати пяти верстах севернее Телина. Воротился
с вокзала засидевшийся там Брук и сообщил, что на
вокзале паника: снимают почтовые ящики и телеграфные аппараты, все бегут; японцы подступают к Телину.
Вечером ездили на Брянский
вокзал [Теперь Киевский
вокзал.] провожать наших ребят, командированных на работу в деревне. Ждали отхода поезда
с час. Дурака валяли, лимонадом обливались, вообще было очень весело. Назад вместе
шли пешком вдвоем. Перешли Дорогомиловский мост [Теперь Бородинский мост.], налево гранитная лестница
с чугунными перилами — вверх, на Варгунихину горку, к раскольничьей церкви.
— Как, однако, ты глуп. Неужели я буду советовать тебе рассказать директору банка, что ты доверенные тебе деньги проиграл в… Расскажи ему, что ты ехал на Николаевский
вокзал… Нет. Сейчас поезжай в полицию. Нет, не сейчас, а утром в десять часов. Ты
шел по Нечаевскому переулку, на тебя набросились двое. Один
с бородой, другой почти мальчик,
с браунингом, и отняли деньги. И тотчас же к Фриму. То же самое.